После стравы несколько дней дождь лил, небо лишь к ночи очищалось, утром снова заволакивало. Восходы же и закаты кровавыми были.
У нас в доме тихо стало. Ильдихо браниться перестала, шмыгала, втянув голову в плечи, лишь бы не заметили её лишний раз. Зато Гизела, наша мать, власть стала забирать и даже выросла как будто. Отец с Ульфом о чём-то подолгу во дворе беседы вели.
Дядя Агигульф на лавке по большей части лежал в бессилии, как тогда, когда огневица с трясовицею его разбили, и над собой глядел.
Мы с Гизульфом болтались неприкаянные. О нас редко вспоминали. Валамир без Агигульфа скучал и потому с Гизульфом неожиданно дружбу свёл. Гизульф теперь часто у Валамира ночевать оставался.
Лиутпранд целыми днями по округе ездил – дозор нёс. Его об этом никто не просил, а Ульф сказал: «Пусть, мол, не помешает».
Когда Лиутпранд у нас дома бывал, то с Галесвинтой миловался. Уже не было ни для кого тайной, что Лиутпранд сватовство замышляет и только времени подходящего ждёт.
Арегунду-вандалку мы почти не видели. Когда в село из кузницы приходила, о чём-то с глупой и вертлявой Сванхильдой, сестрой нашей, шушукалась. Нам это дивным казалось. Сванхильда ещё глупее Галесвинты, по-моему.
Ульф свой дом подновлять начал. Гизульф мне сказал, что Ульф, вроде, собирается отдать этот дом Лиутпранду с Галесвинтой; сам же теперь в большом доме, с нами, жить будет. Только нехотя Ульф работал, будто не верил, что в этом доме кому-нибудь долго жить доведётся. Все беды ждал.
А беда всё не шла и не шла.
Филимер с Арегундой и Визимаром при кузнице жил. А когда с Арегундой в село приходил, то держался Ульфа, видимо, его одного и считая за свою родню. Известное дело, вандальское семя, сказал бы дедушка Рагнарис.
Дожди все шли и шли. Земля раскисла, ноги по щиколотку увязали.
После стравы многие пребывали в растерянности, у друзей и соседей обиняками пытаясь разведать, как оно там всё было, на страве. Немногие могли поведать о том, что на самом деле произошло, ибо пьяны были все.
Гизульфа и особенно меня тщательно выспрашивали, потому что мы с Гизульфом меньше других пьяны были по малолетству нашему. Но и мы с Гизульфом немногое в памяти удержали от пиршества того богатырского.
Так что многое из содеянного было предано забвению, а иные истории (как, например, историю о дяде Агигульфе и вандалке) рассказывали настолько розно, что допытаться до истины было уже невозможно.
Хродомер, хоть и мало что помнил, но говорил, куда, мол, этой страве до той, которую по Алариху (тому, что под курганом) справляли! Все войско аларихово стравничало. И тряслась земля аж до самого Данубиса, так что плескало на города ромейские потревоженной волной Великой Реки. Многие напились так, что от этого умерли. И освирепели от горя те, кто в живых остался, и герульскую деревню, благо недалеко стояла, сожгли, а жителей её поубивали на радость Алариху-курганному. В том походе впервые Теодобад выдвинулся и показал себя воином великой доблести. Что ж удивительного, сказал Хродомер, что после того все воины, как один, на щит его подняли, военным вождём провозгласив?
Больше других наших годья Винитар хотел знать, что на страве случилось. Наутро после стравы обрёл себя годья спящим на берегу реки. Лёжа ногами в воде, животом на наш берег выполз да так и заснул, видать.
И тут Одвульф идёт, мрачнее тучи. Дыру во рту показал и в том обвинил, что святой отец и пастырь два зуба ему, Одвульфу, на страве прилюдно выбил. И поносными словами ругал. Слова-то те поносные Одвульф, мол, ему прощает, как то долг христианский велит. А вот насчёт зубов – дело другое. Один зуб всё-таки ещё хороший был, лет пять бы послужил Одвульфу, не вышиби его годья в пьяной лихости. Мол, по закону-обычаю и за меньшее вергельд берут.
Годья, все ещё ногами в реке лёжа, Одвульфу сказал, что прощённые прегрешения на него, годью (коли виноват) ложатся; те же, за которые Одвульф его не простил, на нём, Одвульфе, осядут лишней тяжестью.
На то Одвульф сказал, что свои выбитые зубы как-нибудь на себе снесёт. И удалился, на годью Винитара гневаясь.
Годья Винитар из реки выбрался, ноги растёр и к себе домой отправился, прихрамывая. И положил себе Винитар выяснить, что же в действительности на страве случилось и кто Одвульфу два зуба выбил.
И все в голос говорили: «Ты, мол, Винитар и выбил. Да и поделом подлецу». Ибо не любили Одвульфа. Одвульф же охотно по всем дворам говорил, что вовсе не дивно ему, Одвульфу, что он святости никак достичь не может. Ибо при таком пастыре неотлучно находясь и всякое от него претерпевая, ни кротости, ни смирению, ни благочестию научиться никак невозможно. Что за пастырь это такой, вопрошал Одвульф, на выбитые зубы свои показывая, если на языческом пиршестве прегнусно пивом опивается и себя забывает? Так говорил Одвульф Валамиру, дорогу тому заступив.
Неизвестно ещё, кто бы лучшим пастырем в селе был – этот Винитар или он, Одвульф! Так разорялся Одвульф у нас во дворе.
Хродомеру же сказал, слезами обливаясь, что в Книге Доброго Сына говорится: блаженны страдающие за веру. Но Хродомер изгнал Одвульфа, ибо не веровал в Бога Единого, а добрых пастырей (тем паче Одвульфа) терпеть не мог.
И дедушка Рагнарис добрых пастырей терпеть не мог. И Одвульфа не жаловал. Годью же Винитара хоть не любил, но уважал. Ибо добрым воином был когда-то Винитар.
Винитар приходил к нам, чтобы у отца моего Тарасмунда выспросить, что всё-таки случилось тогда на страве и кто Одвульфу зубы выбил. И рассказал ему Тарасмунд, как годья сам Одвульфу зубы и выбил. И не за то, что святости Одвульф никак достичь не может, а просто так, освирепев внезапно. И что многие поддержали годью Винитара и намяли бока Одвульфу уже после того, как тот зубов через годью лишился.
Только пьян был Одвульф и этого не помнит. А лупцевали Одвульфа многие – и Гизарна, и Аргасп, и Гизульф-малец, кажется, тоже руку приложил…
Брат мой Гизульф отпираться было вздумал, но Тарасмунд его затрещиной отогнал, точь-в-точь как прежде дедушка.
И дал такой совет отец наш Тарасмунд годье Винитару:
– Гони ты прочь этого Одвульфа. Незачем с ним мириться. Выбей ему третий зуб и пусть идёт себе с Богом куда-нибудь в иное место. И тебе спокойнее будет, и нам дышать легче.
– Грех, – сказал годья Винитар в растерянности. Не ожидал он от благочестивого Тарасмунда такой совет получить.
Отец наш Тарасмунд на это только усмехнулся и так сказал:
– За что Одвульфа прибил, то Доброму Сыну после объяснишь. Он поймёт. Он бы и сам, может быть, Одвульфа прибил. Может быть, это Бог Единый твоими руками взгрел Одвульфа за чрезмерную гордыню его?
И в смущении ушёл от нас годья Винитар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155