– Эти одежды-невидимки – очередная потрясающая идея Хайрема. Новый продукт "Нашего мира", продаваемый с высоченной прибылью и призванный противостоять назойливому вмешательству другого продукта».
А на скамье подсудимых в одиночестве сидела Кейт. Она была в простом черном платье, волосы у нее были забраны в узел. Крепко сжав губы, она смотрела прямо перед собой опустевшим взглядом.
Видеосъемку в зале запретили, да и на улице возле здания суда репортеров было не так уж и много. Но все понимали, что любые ограничения и приказы теперь ничего не значат. Бобби представлял себе, что воздух вокруг него кишит парящими в пространстве фокусами червокамер, что они роятся возле его лица и лица Кейт.
Бобби знал, что Кейт настроила себя так, чтобы ни на миг не забывать о жестокости червокамеры. Она сказала, что помешать невидимым зевакам глазеть на нее она не в силах, но зато может лишить их удовольствия видеть, как ей больно. Бобби ее хрупкая одинокая фигурка казалась сильнее и этого суда, и мощной богатой корпорации, которая обвиняла Кейт в преступлении.
Но даже она не могла скрыть отчаяния, когда присяжные передали судье вердикт.
– Брось ее, Бобби, – говорил Хайрем, расхаживая вокруг большого стола в кабинете. За витражным стеклом бушевал грозовой ливень, струи били по окну. – Она не принесла тебе ничего, кроме вреда. А теперь она – судимая преступница. Какие тебе еще нужны доказательства? Хватит, Бобби. Освободись от нее. Она тебе не нужна.
– Она считает, что ты ее подставил.
– Ну, это меня не волнует. Во что веришь ты?Вот что для меня имеет значение. Вправду ли ты веришь, что я настолько злобен, что способен подставить возлюбленную собственного сына – что бы я о ней ни думал?
– Не знаю, папа, – равнодушно отозвался Бобби. Он чувствовал себя спокойно, владел собой. Увещевания Хайрема, явно предназначенные для того, чтобы подавить волю сына, его не трогали. – Я уже не знаю, во что я теперь верю.
– А зачем об этом говорить? Почему бы тебе не воспользоваться червокамерой и не устроить мне проверку?
– Я не намерен шпионить за тобой.
Хайрем в упор уставился на сына.
– Если решил докопаться до моей совести – придется тебе копать глубже. В конце концов, речь всего-навсего о перепрограммировании. Черт подери, ее закроют и ключик сотрут. Перепрограммирование – это ерунда.
Бобби покачал головой:
– Только не для Кейт. Она с этим методом много лет боролась. Она этого по-настоящему боится, папа.
– Да брось. Вот тыперепрограммирован – и ничего с тобой не стало.
– А я не знаю, стало или нет. – Бобби поднялся, встал лицом к лицу с отцом. Он чувствовал, что закипает. – Я все ощущал иначе, когда имплантат был включен. И я даже не понимал, как долженсебя чувствовать.
– Говоришь совсем как она! – рявкнул Хайрем. – Она перепрограммировала тебя своими разговорчиками и еще кое-чем куда как лучше, чем я – с помощью кусочка силикона. Как ты не понимаешь? О господи… Одно хорошее свойство все-таки было у твоего треклятого имплантата: ты не замечал, что с тобой происходит…
Он умолк и отвел глаза. Бобби холодно проговорил:
– Будет лучше, если ты скажешь, что имеешь в виду.
Хайрем обернулся. Злоба, нетерпение и даже что-то вроде вины сражались в его душе за первенство.
– Задумайся. Твой брат – блестящий физик. Я такими словами просто так не бросаюсь. Возможно, его номинируют на Нобелевскую премию. Что до меня… – Он поднял руки. – Я построил все это из ничего. Тупица этого не смог бы. А ты…
– Хочешь сказать, что все из-за имплантата?
– Я понимал, что есть риск. Творческие способности граничат с депрессивностью. Колоссальные достижения очень часто связаны с маниакальным складом личности. И всякое такое. Но для того, чтобы стать президентом США, больших мозгов не надо, так ведь? Так ведь, а? Так?
И он протянул руку к щеке Бобби, будто собрался ущипнуть его, как ребенка.
Бобби отшатнулся.
– Я помню, ты сто раз, тысячу раз мне это говорил. Просто раньше я не мог понять, к чему это.
– Перестань, Бобби…
– Это сделал ты, да? Ты подставил Кейт. Ты знал, что она невиновна. И ты готов позволить им переворошить ее мозг. Как переворошил мой.
Хайрем немного постоял с поднятыми руками и уронил их.
– Гори все огнем. Возвращайся к ней, если тебе так охота, трахайся с ней до потери пульса. Только ты все равно вернешься ко мне, маленький кусок дерьма. Все. У меня полно работы.
И он уселся за свой письменный стол и прикоснулся к крышке. Засветился встроенный софт-скрин, и на лице Хайрема отразились строчки цифр. Казалось, Бобби перестал существовать для отца.
После того как Кейт отпустили, Бобби повез ее домой.
Как только они вошли, она стала бродить по квартире и машинально закрывать шторы, отгораживаться от яркого солнечного света, погружать комнату в темноту.
Она стащила с себя платье, в котором сидела в зале суда, сняла белье и все бросила в мусоропровод. Довольно долго Бобби лежал в постели в непроницаемой темноте, слушая, как льется вода в душе. Потом Кейт вернулась и забралась под одеяло. Она замерзла так, что вся дрожала, и волосы у нее не успели просохнуть. Она приняла холодный душ. Бобби не стал спрашивать зачем.
Он просто прижимал ее к себе, пока в нее не проникло его тепло.
Наконец она прошептала:
– Надо тебе купить шторы поплотнее.
– Темнота не спрячет тебя от червокамеры.
– Знаю, – отозвалась она. – И знаю, что прямо сейчас нас подслушивают – каждое слово. Но мы не должны им помогать. Невыносимо. Хайрем одолел меня, Бобби. А теперь он меня сломает.
«Как сломал меня», – подумал Бобби, а вслух сказал:
– Хотя бы тебя не лишили свободы. Хотя бы мы есть друг у друга.
Кейт стукнула его кулаком в грудь – довольно чувствительно.
– В этом все и дело! Не понимаешь? У тебя не будет меня.Потому что к тому времени, как они все закончат, меняне останется. Какой бы я ни стала – я стану другой.
Он сжал ее кулак в своей руке, и ее пальцы в конце концов разжались.
– Это всего лишь перепрограммирование…
– Мне сказали, что я, видимо, страдаю синдромом Е. Спазмы гиперактивности в орбитолобной и срединной предлобной доле. Избыточное поступление информации от коры головного мозга не дает эмоциям проникать в сознание. Вот способна совершить преступление против отца моего возлюбленного – бессознательно, без угрызений совести, без отвращения к самой себе.
– Кейт…
– И кроме того, меня настроят против пользования червокамерой. Осужденных преступников вроде меня, видишь ли, нельзя и близко подпускать к технике. В миндалину головного мозга – средоточие моих эмоций – мне запишут ложные воспоминания. У меня появится непреодолимая фобия, я не сумею даже помышлять о применении червокамеры, не смогу просматривать записи, сделанные с ее помощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
А на скамье подсудимых в одиночестве сидела Кейт. Она была в простом черном платье, волосы у нее были забраны в узел. Крепко сжав губы, она смотрела прямо перед собой опустевшим взглядом.
Видеосъемку в зале запретили, да и на улице возле здания суда репортеров было не так уж и много. Но все понимали, что любые ограничения и приказы теперь ничего не значат. Бобби представлял себе, что воздух вокруг него кишит парящими в пространстве фокусами червокамер, что они роятся возле его лица и лица Кейт.
Бобби знал, что Кейт настроила себя так, чтобы ни на миг не забывать о жестокости червокамеры. Она сказала, что помешать невидимым зевакам глазеть на нее она не в силах, но зато может лишить их удовольствия видеть, как ей больно. Бобби ее хрупкая одинокая фигурка казалась сильнее и этого суда, и мощной богатой корпорации, которая обвиняла Кейт в преступлении.
Но даже она не могла скрыть отчаяния, когда присяжные передали судье вердикт.
– Брось ее, Бобби, – говорил Хайрем, расхаживая вокруг большого стола в кабинете. За витражным стеклом бушевал грозовой ливень, струи били по окну. – Она не принесла тебе ничего, кроме вреда. А теперь она – судимая преступница. Какие тебе еще нужны доказательства? Хватит, Бобби. Освободись от нее. Она тебе не нужна.
– Она считает, что ты ее подставил.
– Ну, это меня не волнует. Во что веришь ты?Вот что для меня имеет значение. Вправду ли ты веришь, что я настолько злобен, что способен подставить возлюбленную собственного сына – что бы я о ней ни думал?
– Не знаю, папа, – равнодушно отозвался Бобби. Он чувствовал себя спокойно, владел собой. Увещевания Хайрема, явно предназначенные для того, чтобы подавить волю сына, его не трогали. – Я уже не знаю, во что я теперь верю.
– А зачем об этом говорить? Почему бы тебе не воспользоваться червокамерой и не устроить мне проверку?
– Я не намерен шпионить за тобой.
Хайрем в упор уставился на сына.
– Если решил докопаться до моей совести – придется тебе копать глубже. В конце концов, речь всего-навсего о перепрограммировании. Черт подери, ее закроют и ключик сотрут. Перепрограммирование – это ерунда.
Бобби покачал головой:
– Только не для Кейт. Она с этим методом много лет боролась. Она этого по-настоящему боится, папа.
– Да брось. Вот тыперепрограммирован – и ничего с тобой не стало.
– А я не знаю, стало или нет. – Бобби поднялся, встал лицом к лицу с отцом. Он чувствовал, что закипает. – Я все ощущал иначе, когда имплантат был включен. И я даже не понимал, как долженсебя чувствовать.
– Говоришь совсем как она! – рявкнул Хайрем. – Она перепрограммировала тебя своими разговорчиками и еще кое-чем куда как лучше, чем я – с помощью кусочка силикона. Как ты не понимаешь? О господи… Одно хорошее свойство все-таки было у твоего треклятого имплантата: ты не замечал, что с тобой происходит…
Он умолк и отвел глаза. Бобби холодно проговорил:
– Будет лучше, если ты скажешь, что имеешь в виду.
Хайрем обернулся. Злоба, нетерпение и даже что-то вроде вины сражались в его душе за первенство.
– Задумайся. Твой брат – блестящий физик. Я такими словами просто так не бросаюсь. Возможно, его номинируют на Нобелевскую премию. Что до меня… – Он поднял руки. – Я построил все это из ничего. Тупица этого не смог бы. А ты…
– Хочешь сказать, что все из-за имплантата?
– Я понимал, что есть риск. Творческие способности граничат с депрессивностью. Колоссальные достижения очень часто связаны с маниакальным складом личности. И всякое такое. Но для того, чтобы стать президентом США, больших мозгов не надо, так ведь? Так ведь, а? Так?
И он протянул руку к щеке Бобби, будто собрался ущипнуть его, как ребенка.
Бобби отшатнулся.
– Я помню, ты сто раз, тысячу раз мне это говорил. Просто раньше я не мог понять, к чему это.
– Перестань, Бобби…
– Это сделал ты, да? Ты подставил Кейт. Ты знал, что она невиновна. И ты готов позволить им переворошить ее мозг. Как переворошил мой.
Хайрем немного постоял с поднятыми руками и уронил их.
– Гори все огнем. Возвращайся к ней, если тебе так охота, трахайся с ней до потери пульса. Только ты все равно вернешься ко мне, маленький кусок дерьма. Все. У меня полно работы.
И он уселся за свой письменный стол и прикоснулся к крышке. Засветился встроенный софт-скрин, и на лице Хайрема отразились строчки цифр. Казалось, Бобби перестал существовать для отца.
После того как Кейт отпустили, Бобби повез ее домой.
Как только они вошли, она стала бродить по квартире и машинально закрывать шторы, отгораживаться от яркого солнечного света, погружать комнату в темноту.
Она стащила с себя платье, в котором сидела в зале суда, сняла белье и все бросила в мусоропровод. Довольно долго Бобби лежал в постели в непроницаемой темноте, слушая, как льется вода в душе. Потом Кейт вернулась и забралась под одеяло. Она замерзла так, что вся дрожала, и волосы у нее не успели просохнуть. Она приняла холодный душ. Бобби не стал спрашивать зачем.
Он просто прижимал ее к себе, пока в нее не проникло его тепло.
Наконец она прошептала:
– Надо тебе купить шторы поплотнее.
– Темнота не спрячет тебя от червокамеры.
– Знаю, – отозвалась она. – И знаю, что прямо сейчас нас подслушивают – каждое слово. Но мы не должны им помогать. Невыносимо. Хайрем одолел меня, Бобби. А теперь он меня сломает.
«Как сломал меня», – подумал Бобби, а вслух сказал:
– Хотя бы тебя не лишили свободы. Хотя бы мы есть друг у друга.
Кейт стукнула его кулаком в грудь – довольно чувствительно.
– В этом все и дело! Не понимаешь? У тебя не будет меня.Потому что к тому времени, как они все закончат, меняне останется. Какой бы я ни стала – я стану другой.
Он сжал ее кулак в своей руке, и ее пальцы в конце концов разжались.
– Это всего лишь перепрограммирование…
– Мне сказали, что я, видимо, страдаю синдромом Е. Спазмы гиперактивности в орбитолобной и срединной предлобной доле. Избыточное поступление информации от коры головного мозга не дает эмоциям проникать в сознание. Вот способна совершить преступление против отца моего возлюбленного – бессознательно, без угрызений совести, без отвращения к самой себе.
– Кейт…
– И кроме того, меня настроят против пользования червокамерой. Осужденных преступников вроде меня, видишь ли, нельзя и близко подпускать к технике. В миндалину головного мозга – средоточие моих эмоций – мне запишут ложные воспоминания. У меня появится непреодолимая фобия, я не сумею даже помышлять о применении червокамеры, не смогу просматривать записи, сделанные с ее помощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100