Потому что внизу ты расшумелся. Кажется, я слышал, как тебя пытались утихомирить мужчина и женщина. Потом вы все уехали.
— Все трое на моем «порше»?
Гарпо различал автомобили по шуму мотора.
— Там была только твоя машина.
— Как же я усадил двоих на одно маленькое сиденье?
Он пожал плечами.
Я уже собрался уходить, когда он сказал:
— Девушка, которую ты называешь Лорел, скорее всего еще жива.
— Ты уверен?
— Похоже, она на Кейп-Коде. Пострадавшая, но не мертвая.
— Если тебе это ветер принес, можно считать, что за это шесть шансов против одного.
Снаружи стояла темень, и шоссе, по которому я ехал через лес обратно в Провинстаун, хлестали последние сухие листья. Ветер ярился, словно моя последняя убогая шутка и впрямь рассердила его; он бухал в борт автомобиля с силой, способной опрокинуть яхту.
Как-то раз, пару лет назад, я присутствовал на другом сеансе. Один приятель Гарпо погиб в аварии на этом самом шоссе; Гарпо пригласил меня вместе с двумя мужчинами и двумя женщинами, которых я не знал, и мы уселись в полумраке вокруг маленького столика с тонкими ножками. Наши ладони лежали на столе, растопыренные, пальцы соприкасались. Потом Гарпо отдал столику свои команды. Он говорил с ним, точно ни капли не сомневаясь, что его голос будет услышан, и велел ему чуть наклониться в сторону, а затем опуститься опять — это будет значить «да». Если столик захочет сказать «нет», ему следует наклониться и опуститься дважды. Стукнуть по полу два раза. «Все ясно?» — спросил Гарпо.
Столик встал на две ножки с готовностью вышколенного пса, которому скомандовали: «Служи». Потом опустился на пол. Отсюда мы и начали. Гарпо задал простой код. Один легкий удар по полу означает «А», два — «Б», и так далее.
Поскольку он хотел убедиться, что разговаривает с другом, погибшим неделю назад, первый вопрос его был таким: «Ты здесь, Джон?» — и столик, после паузы, стукнул один раз. Для проверки Гарпо спросил: «С какой буквы начинается твое имя?» Столик неторопливо отстучал столько раз, сколько требовалось для буквы «Д».
Мы двинулись дальше. Все это тоже происходило ноябрьским вечером. Мы сидели в маленькой уэлфлитской квартирке Гарпо, ни разу не встав из-за столика с девяти вечера до двух пополуночи, — все чужие друг другу, если не считать хозяина. Времени было довольно, чтобы обнаружить любой обман. Но я ничего такого не обнаружил. Наши колени были на виду, а руки лежали на столешнице, причем никто явно не надавливал на нее сильнее, чем следовало. Мы сидели так тесно, что, если бы чей-то сосед напрягся, этого нельзя было бы не заметить. Нет, столик постукивал в ответ на наши вопросы совершенно естественно, как если бы воду переливали из одною стакана в другой. Ничего пугающего в этом не было. Скорее, это было утомительно. Уж очень много времени ухолило на каждое слово.
«Как тебе там, — спросил Гарпо, — где ты сейчас?»
Столик отстучал шестнадцать раз. Мы получили «О». После паузы началась новая серия постукиваний: столик наклонялся, поднимая две ножки на добрый фут от пола, но медленно, очень медленно, как половина разводного моста, а затем так же неспешно опускаясь для подачи сигнала. Следующая серия состояла из двадцати ударов и заняла несколько минут. Теперь у нас было «Т». Таким образом, вышло «ОТ»… «Отлично?» — спросил Гарпо. Столик стукнул дважды: «Нет!» «Извини, — сказал Гарпо. — Продолжай». На этот раз мы услышали семнадцать ударов. Теперь у нас имелись буквы «О», «Т» и «П».
И только когда мы добрались до «О-Т-П-А», Гарпо произнес: «Отпад?» — и столик ответил одним ударом. «Джонни, там и правда отпад?» — спросил Гарпо. И вновь столик поднялся, и вновь опустился. Это мало чем отличалось от общения с компьютером.
Так мы просидели пять часов и получили приличное количество информации о нынешнем положении Джона в потустороннем мире. Среди этих сведений не было ничего, могущего поколебать основы эсхатологии или теории кармы. И лишь в начале третьего часа ночи, возвращаясь домой — тогда дул примерно такой же ветер, как сегодня, — я осознал, что видел обычный столик, который вопреки многим физическим законам умудрялся подыматься и опускаться сотни раз, дабы передать нам словечко-другое через ущелье, чьей глубины я не мог и представить. Лишь тогда, очутившись в одиночестве на шоссе, я ощутил, как волосы топорщатся у меня на загривке, и понял, что был свидетелем жуткого, невероятного события. И силы, сделавшие это возможным, наверное, до сих пор витали вокруг меня. Я был наедине с ними на продуваемом ветром шоссе, неподалеку от морской пучины — да, таким одиноким я не чувствовал себя никогда в жизни. Трепет, который я едва ли испытывал, сидя за столиком у Гарпо, вдруг охватил меня на пустынной дороге.
Однако на следующий день я встал таким апатичным, словно мою печенку часами лупили о цементную стену; я погрузился в такую депрессию, что избегал дальнейших сеансов до того самого вечера в Труро, когда мы потерпели наше знаменательное фиаско. Я созрел для веры в возможность бесед с духами. Все дело было только в том, что у меня недоставало на это мужества.
Вернувшись домой, я затопил камин, налил себе выпить и уже собрался напрячь память, чтобы вспомнить что только можно о своем путешествии в Уэлфлит два дня назад — путешествии с двумя другими людьми в одном маленьком «порше», — как вдруг кто-то стукнул дверным молотком (во всяком случае, я могу в этом поклясться) и дверь распахнулась настежь.
Я не знаю, что проникло внутрь и осталось ли оно в доме после того, как я запер дверь, но я воспринял это явление как призыв. На меня снова пахнуло невыносимым запахом разложения, впервые почуянного под карнизом Обелиска, и я чуть не вскрикнул, поняв всю неумолимость забрезжившей передо мной логики. Ибо мне было велено — и я не мог не подчиниться этому распоряжению — вернуться к делянке в трурских лесах.
Я сопротивлялся до последнего. Допил стакан и налил еще, но я понимал, что через час или через три дня, останься я трезвым или напейся до огнеупорного состояния, я все равно отправлюсь туда и проверю тайник. Пока я этого не сделаю, меня не отпустят. Та сила, что повелевала столиком, теперь держала меня — за кишки и за самое душу. Выбора не было. Возможно, хуже всего было бы запереться здесь и пережить еще одну ужасную ночь.
Я знал это. Однажды я уже побывал в тисках императива, большего, чем я сам, и это было двадцать лет назад, когда я ежедневно в течение целой недели ходил к Провинстаунскому обелиску с холодной тяжестью в легких и сосущей пустотой под ложечкой, смотрел на его бока и думал с обреченностью, равной потере рассудка, что восхождение неизбежно. Насколько хватало глаз, я видел опоры — щербины в цементе и небольшие горизонтальные уступы меж гранитными блоками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Все трое на моем «порше»?
Гарпо различал автомобили по шуму мотора.
— Там была только твоя машина.
— Как же я усадил двоих на одно маленькое сиденье?
Он пожал плечами.
Я уже собрался уходить, когда он сказал:
— Девушка, которую ты называешь Лорел, скорее всего еще жива.
— Ты уверен?
— Похоже, она на Кейп-Коде. Пострадавшая, но не мертвая.
— Если тебе это ветер принес, можно считать, что за это шесть шансов против одного.
Снаружи стояла темень, и шоссе, по которому я ехал через лес обратно в Провинстаун, хлестали последние сухие листья. Ветер ярился, словно моя последняя убогая шутка и впрямь рассердила его; он бухал в борт автомобиля с силой, способной опрокинуть яхту.
Как-то раз, пару лет назад, я присутствовал на другом сеансе. Один приятель Гарпо погиб в аварии на этом самом шоссе; Гарпо пригласил меня вместе с двумя мужчинами и двумя женщинами, которых я не знал, и мы уселись в полумраке вокруг маленького столика с тонкими ножками. Наши ладони лежали на столе, растопыренные, пальцы соприкасались. Потом Гарпо отдал столику свои команды. Он говорил с ним, точно ни капли не сомневаясь, что его голос будет услышан, и велел ему чуть наклониться в сторону, а затем опуститься опять — это будет значить «да». Если столик захочет сказать «нет», ему следует наклониться и опуститься дважды. Стукнуть по полу два раза. «Все ясно?» — спросил Гарпо.
Столик встал на две ножки с готовностью вышколенного пса, которому скомандовали: «Служи». Потом опустился на пол. Отсюда мы и начали. Гарпо задал простой код. Один легкий удар по полу означает «А», два — «Б», и так далее.
Поскольку он хотел убедиться, что разговаривает с другом, погибшим неделю назад, первый вопрос его был таким: «Ты здесь, Джон?» — и столик, после паузы, стукнул один раз. Для проверки Гарпо спросил: «С какой буквы начинается твое имя?» Столик неторопливо отстучал столько раз, сколько требовалось для буквы «Д».
Мы двинулись дальше. Все это тоже происходило ноябрьским вечером. Мы сидели в маленькой уэлфлитской квартирке Гарпо, ни разу не встав из-за столика с девяти вечера до двух пополуночи, — все чужие друг другу, если не считать хозяина. Времени было довольно, чтобы обнаружить любой обман. Но я ничего такого не обнаружил. Наши колени были на виду, а руки лежали на столешнице, причем никто явно не надавливал на нее сильнее, чем следовало. Мы сидели так тесно, что, если бы чей-то сосед напрягся, этого нельзя было бы не заметить. Нет, столик постукивал в ответ на наши вопросы совершенно естественно, как если бы воду переливали из одною стакана в другой. Ничего пугающего в этом не было. Скорее, это было утомительно. Уж очень много времени ухолило на каждое слово.
«Как тебе там, — спросил Гарпо, — где ты сейчас?»
Столик отстучал шестнадцать раз. Мы получили «О». После паузы началась новая серия постукиваний: столик наклонялся, поднимая две ножки на добрый фут от пола, но медленно, очень медленно, как половина разводного моста, а затем так же неспешно опускаясь для подачи сигнала. Следующая серия состояла из двадцати ударов и заняла несколько минут. Теперь у нас было «Т». Таким образом, вышло «ОТ»… «Отлично?» — спросил Гарпо. Столик стукнул дважды: «Нет!» «Извини, — сказал Гарпо. — Продолжай». На этот раз мы услышали семнадцать ударов. Теперь у нас имелись буквы «О», «Т» и «П».
И только когда мы добрались до «О-Т-П-А», Гарпо произнес: «Отпад?» — и столик ответил одним ударом. «Джонни, там и правда отпад?» — спросил Гарпо. И вновь столик поднялся, и вновь опустился. Это мало чем отличалось от общения с компьютером.
Так мы просидели пять часов и получили приличное количество информации о нынешнем положении Джона в потустороннем мире. Среди этих сведений не было ничего, могущего поколебать основы эсхатологии или теории кармы. И лишь в начале третьего часа ночи, возвращаясь домой — тогда дул примерно такой же ветер, как сегодня, — я осознал, что видел обычный столик, который вопреки многим физическим законам умудрялся подыматься и опускаться сотни раз, дабы передать нам словечко-другое через ущелье, чьей глубины я не мог и представить. Лишь тогда, очутившись в одиночестве на шоссе, я ощутил, как волосы топорщатся у меня на загривке, и понял, что был свидетелем жуткого, невероятного события. И силы, сделавшие это возможным, наверное, до сих пор витали вокруг меня. Я был наедине с ними на продуваемом ветром шоссе, неподалеку от морской пучины — да, таким одиноким я не чувствовал себя никогда в жизни. Трепет, который я едва ли испытывал, сидя за столиком у Гарпо, вдруг охватил меня на пустынной дороге.
Однако на следующий день я встал таким апатичным, словно мою печенку часами лупили о цементную стену; я погрузился в такую депрессию, что избегал дальнейших сеансов до того самого вечера в Труро, когда мы потерпели наше знаменательное фиаско. Я созрел для веры в возможность бесед с духами. Все дело было только в том, что у меня недоставало на это мужества.
Вернувшись домой, я затопил камин, налил себе выпить и уже собрался напрячь память, чтобы вспомнить что только можно о своем путешествии в Уэлфлит два дня назад — путешествии с двумя другими людьми в одном маленьком «порше», — как вдруг кто-то стукнул дверным молотком (во всяком случае, я могу в этом поклясться) и дверь распахнулась настежь.
Я не знаю, что проникло внутрь и осталось ли оно в доме после того, как я запер дверь, но я воспринял это явление как призыв. На меня снова пахнуло невыносимым запахом разложения, впервые почуянного под карнизом Обелиска, и я чуть не вскрикнул, поняв всю неумолимость забрезжившей передо мной логики. Ибо мне было велено — и я не мог не подчиниться этому распоряжению — вернуться к делянке в трурских лесах.
Я сопротивлялся до последнего. Допил стакан и налил еще, но я понимал, что через час или через три дня, останься я трезвым или напейся до огнеупорного состояния, я все равно отправлюсь туда и проверю тайник. Пока я этого не сделаю, меня не отпустят. Та сила, что повелевала столиком, теперь держала меня — за кишки и за самое душу. Выбора не было. Возможно, хуже всего было бы запереться здесь и пережить еще одну ужасную ночь.
Я знал это. Однажды я уже побывал в тисках императива, большего, чем я сам, и это было двадцать лет назад, когда я ежедневно в течение целой недели ходил к Провинстаунскому обелиску с холодной тяжестью в легких и сосущей пустотой под ложечкой, смотрел на его бока и думал с обреченностью, равной потере рассудка, что восхождение неизбежно. Насколько хватало глаз, я видел опоры — щербины в цементе и небольшие горизонтальные уступы меж гранитными блоками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76