Удачи, парень.
– Спасибо, Шаго.
– Иди ты!
Он поднялся с пола и с трудом осилил серию движений, необходимых для того, чтобы выбраться на улицу: он был похож на муху, у которой оторвали крылышки и три ноги в придачу.
Я услышал, как плачет ребенок. Его мать через дверную щель глазела на меня. Я поднимался вверх по лестнице, сопровождаемый почтительным шепотком пуэрториканцев. Вдруг я заметил, что на мне ничего нет, кроме халата. Да, здорово бы я выглядел, ловя для него такси. Я оступился, ощутив новый приступ горя. Это было отчаяние того сорта, что одолевает тебя во сне, в котором ты убиваешь тараканов. И они ополчились на меня, в буквальном смысле этого слова, я видел их следы, ведущие в разные направления – струйку чистой мерзости, которую видишь, когда машина проезжает по покрытому льдом озеру. Но кто сидит за рулем в животе у таракана? И беда, от которой я увернулся, возвратившись из полицейского участка и обнаружив, что Шерри дома, вновь прилетела ко мне на крыльях и безмолвно нависла надо мной, как тень летучей мыши, и тело мое превратилось в пещеру, в которой таились все разновидности смерти. Одинокий зеленый глаз Деборы снова глядел на меня. Все опять пошло вкривь и вкось. Я почувствовал смену погоды на небесах. А я ведь мог помешать этому. Я мог возвратиться назад к тому моменту, когда я начал избивать Шаго и он умолял меня отпустить его.
Шерри как будто и не вставала с постели. Она лежала на спине и даже не повернула голову ко мне, когда я вошел. Ее лицо было очень бледным, и хотя она не плакала, ее веки были красны, глаза поблекли. Я потянулся взять ее за руку – и это было ошибкой: в ней не было жизни. Я осушил стакан в три глотка. И не прошло и полутора минут, как наполнил его вновь. Эту порцию я пил медленно, но я опять сел на виски. Я был в том настроении, когда виски не отличишь от крови.
– Хочешь выпить? – спросил я.
Она не ответила. Я сделал еще глоток, подумывая о том, что пора уходить. Дело шло к полуночи, и скоро мне надо было быть у Барнея Келли, и моему дальнейшему пребыванию здесь уже не было никакого оправдания. Но она взглянула на меня и сказала:
– Мне плохо.
– Ты неважно выглядишь.
– Ладно, – сказала она, – ты зато выглядишь почти так же хорошо, как когда я встретила тебя на улице.
– Спасибо.
У нее был вид усталой певички из ночного клуба – не хуже и не лучше. Я оставил бутылку и посвятил следующие пять минут одеванию.
– Сдается мне, ты хорош для разовых пересыпов, – сказала Шерри, когда я был уже одет.
– При случае.
– И тебе сейчас хорошо, правда?
– В каком-то смысле мне хорошо, это верно. Я выиграл бой. Я ничего не могу с собой поделать. Я всегда хорошо себя чувствую, когда выигрываю бой.
И я едва не засмеялся оттого, что мне удалось произнести это с такой легкостью. Виски понемногу начало растворять тревогу, но она вернется, она наверняка вернется.
– Не забывай, у него был нож, а у меня голые руки.
– Это точно.
– Я хотел было отпустить его, но у него был нож. – Я услышал какую-то фальшь в своем голосе.
– Если бы вы схватились по-настоящему, он бы не стал пускать в ход нож.
– Правда?
– Он человек благородный.
– Ты уверена?
Она тихо заплакала. Я понял, в чем дело. Я запечатал прошлое в подвале, но стоило мне открыть дверь… на меня нахлынули воспоминания о том, как Дебора ждала ребенка. Я не имел права оплакивать Дебору. Я не имел права начать оплакивать Дебору, иначе я сошел бы с ума. В мире нет ничего более хрупкого, чем последнее прикосновение к контрольной кнопке.
– Мне жаль, что у вас с Шаго ничего не вышло, – сказал я Шерри.
Она молчала. После долгой паузы я добил свой второй стакан и приступил к третьему.
– Я хочу объяснить тебе кое-что, – сказала она.
Но в этом не было никакой необходимости. Я почувствовал, как мысль, зародившись в ней, перепорхнула в меня. Уж больно хорошо они выглядели вместе, – ей не нужно было ничего объяснять.
– Я знаю, о чем ты, – сказал я.
Редкостное состояние – чувствовать себя влюбленным, но еще редкостней
– знать, что за всю жизнь тебе не найти лучшего объекта для любви.
– Да, я знаю, – повторил я, – ты привыкла к мысли, что весь мир держится на твоих отношениях с Шаго.
– Конечно, это сумасшествие, но мне всегда казалось, что все в мире пойдет на лад, если у нас с Шаго дело сладится. – Она опять казалась очень несчастной. – Я знаю, Стив, нельзя так много думать, по крайней мере, о том, о чем думаю я. Потому что, в конце концов, я всегда прихожу к выводу, что подвела и ослабила Господа своим дурным поведением.
– А ты не веришь в то, что все, чему суждено случиться, известно наперед?
– Ох, нет. Иначе не объяснить, откуда в мире зло. Я верую в то, что Бог старается научиться чему-то на примере того зла, что происходит с нами. Иногда мне кажется, что он менее всеведущ, чем Сатана, потому что мы недостаточно хороши для того, чтобы к нему пробиться. И Дьяволу достается большая доля тех сокровенных посланий, которые мы, как нам кажется, адресуем на небеса.
– И когда тебя начали навещать подобные мысли?
– О, я обзавелась ими в городках вроде Хьюстона и Лас-Вегаса, почитывая книжицы и дожидаясь, пока вернется Барней Келли. А почему ты спрашиваешь об этом?
– Иногда я думаю точно так же.
Мы опять немного помолчали.
– Стивен, – сказала она наконец, – нам нельзя расставаться на этом. Я ведь уже не люблю Шаго.
– Не любишь?
– Шаго убил мой самый любимый его образ. Шаго убил саму идею. Иногда мне казалось, что я живу не с человеком, а с каким-то исчадием ада. И Дьявол вставил в это исчадие трубку и пропустил в него через нее все зло, всю ненависть мира. Помнишь, он говорил о песне «Всадник Свободы»?
– Да.
– Ну вот, он поехал на Юг и вступил там в какую-то организацию. И повел себя ничуть не лучше их, и его фотографию напечатали в газетах, и он просидел два дня в тюрьме. Ведь вот в чем штука – вся эта трепотня насчет ненасильственных действий прямо-таки начиняет этих парней насилием. И когда они вернулись в Нью-Йорк и устроили вечеринку, один из них, похоже, выскочил вперед и заявил Шаго, что тот просто охотится за газетной рекламой и не принимает интересы движения близко к сердцу, потому что он водится со мной. Ладно, они подрались, и их разняли. Но Шаго испугался, и его друзья видели это. И его крепко разобрало. Все вдруг стало плохо, и я хуже всех, и он, знаешь ли, утратил всякое достоинство. Я была верна ему на протяжении двух лет, но тут он повел себя так скверно, что я решила закрутить с Тони. Боюсь, что я сама бросилась ему на шею.
И я вновь осознал, почему женщины никогда не говорят правды о сексе. Слишком уж отвратительна эта правда.
– Тебе необходимо было рассказать мне об этом?
– Да, необходимо. Или рассказать тебе, или вернуться к моему психиатру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Спасибо, Шаго.
– Иди ты!
Он поднялся с пола и с трудом осилил серию движений, необходимых для того, чтобы выбраться на улицу: он был похож на муху, у которой оторвали крылышки и три ноги в придачу.
Я услышал, как плачет ребенок. Его мать через дверную щель глазела на меня. Я поднимался вверх по лестнице, сопровождаемый почтительным шепотком пуэрториканцев. Вдруг я заметил, что на мне ничего нет, кроме халата. Да, здорово бы я выглядел, ловя для него такси. Я оступился, ощутив новый приступ горя. Это было отчаяние того сорта, что одолевает тебя во сне, в котором ты убиваешь тараканов. И они ополчились на меня, в буквальном смысле этого слова, я видел их следы, ведущие в разные направления – струйку чистой мерзости, которую видишь, когда машина проезжает по покрытому льдом озеру. Но кто сидит за рулем в животе у таракана? И беда, от которой я увернулся, возвратившись из полицейского участка и обнаружив, что Шерри дома, вновь прилетела ко мне на крыльях и безмолвно нависла надо мной, как тень летучей мыши, и тело мое превратилось в пещеру, в которой таились все разновидности смерти. Одинокий зеленый глаз Деборы снова глядел на меня. Все опять пошло вкривь и вкось. Я почувствовал смену погоды на небесах. А я ведь мог помешать этому. Я мог возвратиться назад к тому моменту, когда я начал избивать Шаго и он умолял меня отпустить его.
Шерри как будто и не вставала с постели. Она лежала на спине и даже не повернула голову ко мне, когда я вошел. Ее лицо было очень бледным, и хотя она не плакала, ее веки были красны, глаза поблекли. Я потянулся взять ее за руку – и это было ошибкой: в ней не было жизни. Я осушил стакан в три глотка. И не прошло и полутора минут, как наполнил его вновь. Эту порцию я пил медленно, но я опять сел на виски. Я был в том настроении, когда виски не отличишь от крови.
– Хочешь выпить? – спросил я.
Она не ответила. Я сделал еще глоток, подумывая о том, что пора уходить. Дело шло к полуночи, и скоро мне надо было быть у Барнея Келли, и моему дальнейшему пребыванию здесь уже не было никакого оправдания. Но она взглянула на меня и сказала:
– Мне плохо.
– Ты неважно выглядишь.
– Ладно, – сказала она, – ты зато выглядишь почти так же хорошо, как когда я встретила тебя на улице.
– Спасибо.
У нее был вид усталой певички из ночного клуба – не хуже и не лучше. Я оставил бутылку и посвятил следующие пять минут одеванию.
– Сдается мне, ты хорош для разовых пересыпов, – сказала Шерри, когда я был уже одет.
– При случае.
– И тебе сейчас хорошо, правда?
– В каком-то смысле мне хорошо, это верно. Я выиграл бой. Я ничего не могу с собой поделать. Я всегда хорошо себя чувствую, когда выигрываю бой.
И я едва не засмеялся оттого, что мне удалось произнести это с такой легкостью. Виски понемногу начало растворять тревогу, но она вернется, она наверняка вернется.
– Не забывай, у него был нож, а у меня голые руки.
– Это точно.
– Я хотел было отпустить его, но у него был нож. – Я услышал какую-то фальшь в своем голосе.
– Если бы вы схватились по-настоящему, он бы не стал пускать в ход нож.
– Правда?
– Он человек благородный.
– Ты уверена?
Она тихо заплакала. Я понял, в чем дело. Я запечатал прошлое в подвале, но стоило мне открыть дверь… на меня нахлынули воспоминания о том, как Дебора ждала ребенка. Я не имел права оплакивать Дебору. Я не имел права начать оплакивать Дебору, иначе я сошел бы с ума. В мире нет ничего более хрупкого, чем последнее прикосновение к контрольной кнопке.
– Мне жаль, что у вас с Шаго ничего не вышло, – сказал я Шерри.
Она молчала. После долгой паузы я добил свой второй стакан и приступил к третьему.
– Я хочу объяснить тебе кое-что, – сказала она.
Но в этом не было никакой необходимости. Я почувствовал, как мысль, зародившись в ней, перепорхнула в меня. Уж больно хорошо они выглядели вместе, – ей не нужно было ничего объяснять.
– Я знаю, о чем ты, – сказал я.
Редкостное состояние – чувствовать себя влюбленным, но еще редкостней
– знать, что за всю жизнь тебе не найти лучшего объекта для любви.
– Да, я знаю, – повторил я, – ты привыкла к мысли, что весь мир держится на твоих отношениях с Шаго.
– Конечно, это сумасшествие, но мне всегда казалось, что все в мире пойдет на лад, если у нас с Шаго дело сладится. – Она опять казалась очень несчастной. – Я знаю, Стив, нельзя так много думать, по крайней мере, о том, о чем думаю я. Потому что, в конце концов, я всегда прихожу к выводу, что подвела и ослабила Господа своим дурным поведением.
– А ты не веришь в то, что все, чему суждено случиться, известно наперед?
– Ох, нет. Иначе не объяснить, откуда в мире зло. Я верую в то, что Бог старается научиться чему-то на примере того зла, что происходит с нами. Иногда мне кажется, что он менее всеведущ, чем Сатана, потому что мы недостаточно хороши для того, чтобы к нему пробиться. И Дьяволу достается большая доля тех сокровенных посланий, которые мы, как нам кажется, адресуем на небеса.
– И когда тебя начали навещать подобные мысли?
– О, я обзавелась ими в городках вроде Хьюстона и Лас-Вегаса, почитывая книжицы и дожидаясь, пока вернется Барней Келли. А почему ты спрашиваешь об этом?
– Иногда я думаю точно так же.
Мы опять немного помолчали.
– Стивен, – сказала она наконец, – нам нельзя расставаться на этом. Я ведь уже не люблю Шаго.
– Не любишь?
– Шаго убил мой самый любимый его образ. Шаго убил саму идею. Иногда мне казалось, что я живу не с человеком, а с каким-то исчадием ада. И Дьявол вставил в это исчадие трубку и пропустил в него через нее все зло, всю ненависть мира. Помнишь, он говорил о песне «Всадник Свободы»?
– Да.
– Ну вот, он поехал на Юг и вступил там в какую-то организацию. И повел себя ничуть не лучше их, и его фотографию напечатали в газетах, и он просидел два дня в тюрьме. Ведь вот в чем штука – вся эта трепотня насчет ненасильственных действий прямо-таки начиняет этих парней насилием. И когда они вернулись в Нью-Йорк и устроили вечеринку, один из них, похоже, выскочил вперед и заявил Шаго, что тот просто охотится за газетной рекламой и не принимает интересы движения близко к сердцу, потому что он водится со мной. Ладно, они подрались, и их разняли. Но Шаго испугался, и его друзья видели это. И его крепко разобрало. Все вдруг стало плохо, и я хуже всех, и он, знаешь ли, утратил всякое достоинство. Я была верна ему на протяжении двух лет, но тут он повел себя так скверно, что я решила закрутить с Тони. Боюсь, что я сама бросилась ему на шею.
И я вновь осознал, почему женщины никогда не говорят правды о сексе. Слишком уж отвратительна эта правда.
– Тебе необходимо было рассказать мне об этом?
– Да, необходимо. Или рассказать тебе, или вернуться к моему психиатру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75