Я никогда не понимал, почему многие старики, чувствуя отвращение в дыхании каждого, кто смотрит на них, все же судорожно цепляются за свое унылое и безрадостное существование, заключая сатанинскую по своей сути сделку с каким-нибудь медицинским снадобьем: «Сохрани меня от Господа моего хотя бы еще чуть-чуть». Но теперь я понял их чувства. Ибо во мне вдруг проснулась чудовищная трусость, которая была готова заключить мир на любых условиях, была готова публично надругаться над памятью моей жены, с которой я прожил почти девять лет, и злобно насмехаться над моим разумом, крича, что я совершенно спятил и что самые светлые мои мысли не стоят ни гроша, высосаны из пальца, мною же и перевраны, и оскорбительны для всех остальных. Ах, как мне хотелось выпутаться, ускользнуть из ловушки, которую я сам себе и подстроил, и я бы, конечно, сдался, если бы моей трусости достало решимости перекинуть звук моего голоса из конца в конец этой комнаты. Но решимости не хватило, вернее, хватило лишь на то, чтобы впечатать мои ягодицы в сиденье кресла и приказать мне ждать, парализовав мою волю.
И тут из задней комнаты послышался голос негра:
– Не хочу кофе. Хочу виски. Вы обещали мне виски, и я хочу виски.
– Пей свой кофе, сукин ты сын! – заорал детектив, и через открытую дверь я увидел, как он швыряет этого огромного детину туда и сюда и как его подхватывает и тоже швыряет патрульный, мрачный молодой полицейский с жестким лицом, прямыми черными волосами и такими глазами, какие бывают только на фотографиях молодых убийц, которых никогда не фотографируют, во всяком случае для газет, кроме одного-единственного раза, наутро после совершенного ими убийства. Они вдвоем обрабатывали негра, их не было видно, но я услышал звук пролитого кофе и стук кофейника, упавшего на пол, а затем и другой звук с оттяжкой – когда бьют кулаком по лицу, – и глухой удар коленом по спине, и негр застонал, почти что радостно, словно это избиение было доказательством того, что он вполне вменяем.
– А теперь гоните виски! – заорал он. – И я все подпишу.
– Выпей-ка лучше кофе, – ответил детектив.
– К черту кофе, – пробормотал негр, и послышались звуки, говорившие о новой серии ударов, и все трое, вцепившись друг в друга, пропали из виду, появились снова и вновь пропали, и послышались новые удары с оттяжкой.
– Сукин ты сын, – орал детектив, – сукин сын!
Какой-то незнакомый мне детектив присел за мой стол – сравнительно молодой человек, лет тридцати пяти, с невыразительным лицом и угрюмым ртом.
– Мистер Роджек, – сказал он, – я только хочу сказать вам, что мне нравится ваша телепрограмма и что очень жаль встретиться с вами при столь печальных обстоятельствах.
– Ах, – стонал негр. – Ой, ой, ой. – И удары сыпались на него. – Вот это да, парни! Вы растете прямо на глазах. Ну, давайте, давайте!
– Ну, а почему бы тебе не выпить кофе! – кричал ему детектив.
Должен сознаться, что в этот момент я опустил голову и прошептал про себя: «О, Господи, дай мне знак», прокричал это в душе так, словно обладал всеми прерогативами святого великомученика, и затем воздел очи горе с верой и отчаянием, достаточными для того, чтобы появилась радуга, – но не увидел ничего, кроме пышных белокурых волос Шерри, стоявшей посередине комнаты. Она тоже смотрела в ту сторону, где продолжалось избиение, с откровенным девичьим испугом, словно наткнулась вдруг на лошадь, сломавшую ногу, и не знала, что делать. Я встал, ощущая смутное желание пойти в заднюю комнату, но, едва я поднялся с места, во мне вновь проснулись страх и тревога, и внутренний голос произнес: «Ступай к девушке».
Так что я изменил маршрут и направился туда, где сидели Лежницкий, Гануччи, Тони, Робертс, О'Брайен и еще несколько человек, следователей и адвокатов, и остановился возле Шерри. Теперь я смог хорошенько ее рассмотреть, она оказалась старше, чем я думал, ей было не восемнадцать и не двадцать один, а все двадцать семь или даже двадцать восемь, и под глазами у нее были бледно-зеленые круги усталости. И все же я находил ее очень красивой. Она источала легкую серебристую ауру, словно когда-то ей довелось испытать жестокое разочарование, и теперь она скрывала пережитую боль под маской ненавязчивой веселости. Она была похожа на ребенка, которого задела своим крылом волшебная птица.
– Тони, попробуй прекратить это избиение, – взволнованно попросила она.
Тот отмахнулся:
– Не бери в голову.
– Этот парень сегодня вечером чуть ли не до смерти избил старика, – сказал ей Робертс.
– Но они-то избивают его не из-за этого.
– А вы что тут делаете? – спросил меня Робертс.
– Робертс, по-моему, она права. Вам стоило бы одернуть этого типа.
– Собираетесь рассказать об этом в своей программе? – поинтересовался Лежницкий.
– Пригласить вас на эту передачу?
– Лучше кончайте с этим, – сказал дядюшка Гануччи. – В нашем мире и без того слишком много жестокости.
– Эй, Ред! – крикнул Лежницкий. – Парень пьян. Сунь его на ночь в камеру, пусть освежится.
– Он хотел укусить меня, – проорал в ответ Ред.
– Сунь его в камеру.
– Ну, а теперь, – сказал дядюшка Гануччи, – не пора ли покончить с нашим делом? Я очень болен.
– Нет ничего проще, – ухмыльнулся Лежницкий. – Нужна лишь гарантия того, что вы явитесь по нашей повестке.
– Мы это уже обсуждали, – вмешался адвокат. – Я готов за него поручиться.
– Интересно, черт побери, что вы имеете в виду? – спросил Лежницкий.
– Пойдемте со мной, – сказал Робертс. – Нужно потолковать кой о чем.
Я кивнул. И подошел к Шерри. Ее дружок Тони бросил на меня злобный взгляд, от которого у меня мурашки по коже забегали: «Только посмей с ней заговорить, и тебе не поздоровится».
– Мне хотелось бы послушать, как вы поете.
– Буду очень рада, – ответила она.
– И где же это заведение?
– В Гринвич-Вилледже. Совсем маленький ночной клуб. Недавно открылся.
Она взглянула на Тони, чуть помолчала, а потом спокойно продиктовала мне адрес. Краем глаза я увидел, как из задней комнаты вывели негра и увели прочь.
– Пошли, Роджек, – сказал Робертс. – У нас есть для вас новости. – Было уже часа три ночи, но вид у него был вполне бодрый.
Как только мы уселись за стол, он улыбнулся и сказал:
– Думаю, нет смысла ожидать от вас немедленного признания?
– Разумеется.
– Что ж, ладно. Мы решили отпустить вас.
– Вот как?
– Да.
– Значит, все кончено?
– Да что вы, ни в коем случае. Ничто не кончено, во всяком случае до тех пор, пока коронер не произведет дознание и не вынесет решение о самоубийстве.
– И когда это произойдет?
Он пожал плечами.
– Может, через день, а может, через неделю. Никуда не уезжайте из города.
– Меня все еще в чем-то подозревают?
– Да бросьте вы. Мы знаем, что вы ее убили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75