Какую же таинственную жизнь вела Дебора! Я не знал и трети организаций, в которые она входила. Бесконечный поток интимных обедов в женской компании, в который она ныряла день за днем на протяжении многих лет, – каких властителей они там, должно быть, выбирали, каких претендентов на престол отправляли на гильотину, какие браки устраивали или расстраивали! И тут меня посетила мысль, прозрачная, как ледяная вершина, что я проиграл собственный брак, не получив даже шанса сразиться за него в открытом бою. Все эти дамы на всех своих приемах душили меня гарротой, может быть, те же самые дамы, которые (или же их матушки) так старательно способствовали моей политической карьере восемнадцать лет назад. Но это было не важно. Сейчас прошлое было для меня выжженным полем, по которому совсем недавно прошел пожар.
Я пережил скверное мгновение, вставляя ключ в замок. Я ощущал себя игроком, которому страшно открыть свои карты. Карта была «дамой пик», и каждый раз, когда она приходила, беда еще на шаг приближалась ко мне. И каждый раз я ощущал присутствие Деборы, как будто эту карту сдавал мне шулер. И в моей квартире она была повсюду: эхо всех ночей, которые я провел здесь без нее, и изнурительных боев по утрам, когда каждая моя клетка кричала мне о том, что я теряю ее все более и более бесповоротно, тогда как гордость внушала мне, что я не должен притрагиваться к телефонной трубке. Теперь в квартире что-то умерло – воспоминания о живой Деборе. Запах смерти поднимался из корзин, переполненных окурками, из мусорного ведра на кухне, запах подгнивших воспоминаний в подгнившей обстановке, смерть точно бестия витала в воздухе. Надо ли зарываться в гору пепла в кремационной печи, в этот прискорбный конец прискорбного праха? Меня снова залихорадило от желания выпить. Я прошел через гостиную, отвратительную гостиную с диванами цвета шампанского и обоями цвета шампанского – еще один плод увлечения Деборы неким дизайнером, серебряно-серая, бледно-зеленая, кремовая, всех оттенков пудры, высокохудожественная элегантность: в этой комнате я всегда чувствовал себя лакеем Деборы. Я сжал кулаки.
Зазвонил телефон. Прозвонил четыре раза, пять раз, потом включилась служба ответа, я услышал этот сигнал – телефон заверещал, как избалованный ребенок на чердаке. Должно быть, уже было не менее сотни звонков, но мне не хотелось о них думать. Я не знал, сколько времени смогу оставаться в этой квартире, – страх пенился во мне, как мыльная вода в стиральной машине. В ванной мне показалось, будто я по пояс погрузился в мутную воду страха, только в прикосновении бритвенного лезвия чудилось что-то живое – оно подарило ощущение свежести моим щекам, схожее с запахом моря летним утром. Мои щеки были окнами, в которые светит солнце, но сам я по-прежнему сидел взаперти в темной кладовке. Телефон зазвонил опять. Я заколебался, не зная, что делать – одеться или послушать сообщения службы ответа. Решение оказалось простым – надо одеться, чтобы я мог в любую минуту уйти отсюда. Я выбрал серый костюм, черные туфли, серо-голубую сорочку, черный галстук, платок в нагрудный карман, тщательно оделся и даже почистил туфли, судорожно дыша, словно астматик перед очередным приступом.
И вновь зазвонил телефон. На этот раз я взял трубку. Это был продюсер моей телепрограммы.
– Стив, дружище, как вы себя чувствуете?
– Артур, я холоден как лед.
Вмешалась служба автоответа:
– Мистер Роджек, будьте любезны перезвонить нам, как только закончите разговор. У нас есть для вас несколько сообщений.
– Хорошо, Глория, благодарю вас.
– О, Господи, дружище, вся студия просто в панике. Прими наши глубочайшие соболезнования.
– Ладно. Спасибо, Артур.
– Нет, Стив, в самом деле, все просто с ума посходили. Такого не было с тех пор, как Кеннеди сцепился с Хрущевым из-за ракет. Бедная Дебора. Я видел ее лишь однажды, но она великая женщина.
– Да. Была великой.
– Стив, ты, наверно, в шоковом состоянии.
– Да, слегка не в себе.
– Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Мы всегда привязываемся к женщине. Потерять ее это все равно что потерять родную мать.
Если бы Дебора не умерла, а удрала с любовником в Европу, Артур сказал бы: «Это все равно что потерять материнскую титьку».
– Ты уже повидался со своим аналитиком? – спросил я.
– Да уж будь уверен. Я был там в восемь утра. Я узнал обо всем из ночного выпуска последних известий.
– Понятно.
Его голос на мгновение чуть поплыл, как будто ему вдруг что-то пришло на ум.
– Слушай, Стив, а ты действительно в полном порядке? Ты можешь говорить?
– Да, я в полном порядке.
– Мой аналитик утверждает, что теперь мне нужно с тобой считаться. Одной из главных особенностей нашей программы было то, что мне никогда не удавалось войти с тобой в персональный контакт. Меня заботили главным образом социальные контуры программы, а не ее личностный фактор. Мне кажется, я старался защититься от чувства социального превосходства, которое от тебя исходило.
– Артур, не надо этой херни. Говори по делу.
– Я пытался дозвониться до тебя сегодня шесть раз. Я набирал твой номер шесть раз и все время нарывался на твою проклятущую службу ответа. А теперь я в жуткой панике, Стив. У меня истерика. Атмосфера здесь сегодня утром была просто чудовищная. Газеты требуют извещения о судьбе программы.
– Я не могу сейчас думать об этом.
– Малыш, но ты просто вынужден. Послушай, мне кажется, я всегда был недостаточно деликатен, я мыслил скорее в категориях социального отзвука, статуса, общественной реакции…
– Брось.
– …а не пытался декларировать фальшивое псевдоджентльменское милосердие в щекотливых ситуациях вроде этой…
– Слушай, ты засранец, – заорал я на него. – Говнюк!
– Ты в душевном волнении.
Я убрал трубку от уха. Из трубки доносились его разъяснения, переходящие в резолюции, затем хорошо выверенные интонации самооценки, аденоиды в его перебитом носу вызывали дрожание тембра, который звучал сейчас с благодушием тростниковой дудочки. Потом я услышал, как он остановился, словно заколебавшись, – наша беседа переходила на другую тему.
– У нас тут банка с тараканами, согласен, но местная телестанция постоянно испытывает давление, к которому телевидение не привыкло. Тебе известно, что из-за твоей программы на нас нападают больше, чем из-за любой другой, а сейчас, знаешь ли, у нас есть парочка новых проектов и помимо твоего, и это для нас слишком большая нагрузка. Ты знаешь, что со следующего месяца мы начинаем программу с Шаго Мартином? Это наш вклад в борьбу с дискриминацией, в первый раз за всю историю у нас будет шоу, в котором негритянский певец поет интимный дуэт с белой бабенкой.
– А как звать эту бабенку? – спросил я.
– Розалия… Кажется, так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75