С крайней, даже несколько неправдоподобной жестокостью выкрикивает Аксинья покушавшейся перерезать себе лезвием косы горло Наталье: «Ты-то нужна ему? Глянь-ка, шею-то у тебя покривило! Здоровую бросил, на калеку позавидует? Не видать тебе Гришки!» Сохранившие нравственные устои казаки согласно называют Аксинью «змеей», «выползнем змеиным», «гадюкой».
И как страшно воздействие любви Григория и Аксиньи на судьбу той же Натальи, которая сначала пытается покончить с собой, а позднее, не желая рожать ребенка от покинувшего ее Григория, идет вытравлять плод к неумелой старухе и гибнет от неостановимой потери крови… Можно с полным правом сказать, что жестокость любви Григория и Аксиньи по отношению к Наталье не уступает жестокости революции как таковой…
Но почему же мы все же неоспоримо сочувствуем и сострадаем Григорию и Аксинье и, более того, любуемся, восхищаемся ими? Великая правда «Тихого Дона» (сам Шолохов говорил, что вся его цель — «большая человеческая правда») — правда, роднящая его с гомеровскими и шекспировскими творениями, заключается в том, что в его героях, если мерить их вековыми, или, вернее, «вечными», понятиями, постоянно и поистине смертельно борются Божеское и сатанинское, дьявольское… И именно потому они (хотя это и может на первый взгляд показаться ложным, даже нелепым утверждением) прекрасны . Достоевский вложил в уста одного из своих любимых героев, Мити Карамазова, проникновенные слова: «…красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей».
Мысль эта — не изобретение Достоевского; его герой только сильно и лаконично выразил то тысячелетнее русское сознание истины, которое воплощено даже в житиях святых подвижников, в чьих сердцах постоянно совершается эта самая битва. И речь идет о глубочайшей, «последней» истине человеческого бытия: дед Гришака, требуя в своих приведенных выше словах навсегда прекратить эту битву, требует невозможного…
«Тихий Дон» чаще всего пытались истолковать как воссоздание смертельной битвы красных и белых, притом толкования получались разные: согласно одним, вся «правда» на стороне красных, согласно другим — белых. Последнее характерно для зарубежных толкователей, но во время появления «Тихого Дона» его автора обвиняли в «белогвардейщине» и в СССР.
Так, от Шолохова потребовали (в 1931 году) коренной переделки третьей книги «Тихого Дона», отказываясь публиковать ее в представленном виде. Тогдашний хозяин ГПУ Генрих Ягода заявил ему: «…ты все же контрик. Твой „Тихий Дон“ ближе белым, чем нам». Нельзя не упомянуть и о том, что незадолго до этого разговора Ягода подписал распоряжение о расстреле казака Харлампия Ермакова — главного реального «прототипа» (что было широко известно) Григория Мелехова…
Наконец, сам Сталин сказал тогда же в разговоре с Шолоховым:
«— Некоторым кажется, что третий том романа доставит много удовольствия тем нашим врагам, белогвардейщине, которая эмигрировала…
— Для белогвардейцев хорошего в романе мало. Я ведь показываю полный их разгром…
— Да, согласен. Изображение хода событий третьей книги «Тихого Дона» работает на нас, на революцию»87.
После этого разговора третья книга «Тихого Дона» была опубликована. Между тем Шолохов, в сущности, «переключил» обсуждение в иную плоскость, ибо разгром белых — непреложный, очевидный исторический факт, а отношение автора к белым — совсем другая проблема: ведь можно сочувствовать и тем, кто потерпел неотвратимое и полное поражение.
Однако все подобные споры имеют заведомо поверхностный характер. Истинный смысл «Тихого Дона» (в отличие от множества повествований о революции) пребывает глубже борьбы красных и белых; «дьявол с Богом борется» в сердцах и тех и других — и в равной мере…
Помещик Евгений Листницкий, озабоченный более всего тем, чтобы не потерять свои четыре тысячи десятин земли, и соблазняющий Аксинью, а в конце концов отдавшийся любви к «тургеневской женщине» Ольге Горчаковой и выстреливший в себя после ее измены, не «лучше», но и не «хуже» (если говорить попросту), чем неимущий казак Михаил Кошевой, совершивший чудовищное убийство девяностолетнего деда Гришаки и стремящийся — по наущению Штокмана — уничтожить Мелехова и в то же время вьющий доброе семейное гнездо с его сестрой Дуняшей.
«Тихий Дон», подобно творениям Гомера и Шекспира, обращен не к сегодняшнему, а к вечному противостоянию. Казалось бы, это не соответствует молодости его автора; но в действительности мировосприятие еще только недавно вступившего в жизнь и, с другой стороны, умудренного долгими годами, уже готовящегося к уходу из жизни человека наиболее способно (пусть и по-разному) объять целостность бытия. Именно для юношей и стариков характерна сосредоточенность на вечном; сознание же людей средних лет, уже занявших свое место в жизни и еще активно отстаивающих его, в большей мере захватывают «текущие» дела и идеи.
Извечная битва дьявола с Богом крайне разрастается и обостряется во время революции, представляющей собой как бы обнажение этой трагедийной основы человеческого бытия. И «Тихий Дон», мощно воплотивший эту суть революции, дает нам возможность глубоко и полно воспринять истинный облик и смысл совершившегося. И сейчас, когда в умах едва ли не господствует необдуманное или вообще бездумное «отрицание» революции, это особенно важно и ценно.
В «Тихом Доне» без каких-либо прикрас предстает безмерно жестокий, поистине чудовищный лик революции. Если подойти к делу всерьез, нетрудно понять, что те книги — а их в последние годы издано и переиздано много, — в которых, так сказать, специально поставлена задача разоблачить звериную беспощадность революционного террора, в сущности, менее «страшны», нежели шолоховское повествование. Ибо в них жестокость предстает как нечто противоестественное и исключительное, как плоды поведения неких нелюдей, между тем в «Тихом Доне» она воссоздана в качестве, если угодно, «обычной», естественной реальности человеческой жизни в революционную эпоху.
Но совершающие страшные деяния главные герои «Тихого Дона» в конечном счете остаются людьми в полном смысле этого слова, людьми, способными совершать и бескорыстные, высокие, благородные поступки; дьявольское все-таки не побеждает в них Божеского…
В заключение сошлюсь на суждения человека, очень далекого от Шолохова, но так или иначе совпавшего в своем понимании революции с основным смыслом «Тихого Дона». Речь идет об обладавшем качествами мыслителя филологе А. С. Долинине-Искозе (1880-1968), который выступил с незаурядными сочинениями еще до 1917 года, а позднее создал ряд значительных исследований творчества Достоевского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
И как страшно воздействие любви Григория и Аксиньи на судьбу той же Натальи, которая сначала пытается покончить с собой, а позднее, не желая рожать ребенка от покинувшего ее Григория, идет вытравлять плод к неумелой старухе и гибнет от неостановимой потери крови… Можно с полным правом сказать, что жестокость любви Григория и Аксиньи по отношению к Наталье не уступает жестокости революции как таковой…
Но почему же мы все же неоспоримо сочувствуем и сострадаем Григорию и Аксинье и, более того, любуемся, восхищаемся ими? Великая правда «Тихого Дона» (сам Шолохов говорил, что вся его цель — «большая человеческая правда») — правда, роднящая его с гомеровскими и шекспировскими творениями, заключается в том, что в его героях, если мерить их вековыми, или, вернее, «вечными», понятиями, постоянно и поистине смертельно борются Божеское и сатанинское, дьявольское… И именно потому они (хотя это и может на первый взгляд показаться ложным, даже нелепым утверждением) прекрасны . Достоевский вложил в уста одного из своих любимых героев, Мити Карамазова, проникновенные слова: «…красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей».
Мысль эта — не изобретение Достоевского; его герой только сильно и лаконично выразил то тысячелетнее русское сознание истины, которое воплощено даже в житиях святых подвижников, в чьих сердцах постоянно совершается эта самая битва. И речь идет о глубочайшей, «последней» истине человеческого бытия: дед Гришака, требуя в своих приведенных выше словах навсегда прекратить эту битву, требует невозможного…
«Тихий Дон» чаще всего пытались истолковать как воссоздание смертельной битвы красных и белых, притом толкования получались разные: согласно одним, вся «правда» на стороне красных, согласно другим — белых. Последнее характерно для зарубежных толкователей, но во время появления «Тихого Дона» его автора обвиняли в «белогвардейщине» и в СССР.
Так, от Шолохова потребовали (в 1931 году) коренной переделки третьей книги «Тихого Дона», отказываясь публиковать ее в представленном виде. Тогдашний хозяин ГПУ Генрих Ягода заявил ему: «…ты все же контрик. Твой „Тихий Дон“ ближе белым, чем нам». Нельзя не упомянуть и о том, что незадолго до этого разговора Ягода подписал распоряжение о расстреле казака Харлампия Ермакова — главного реального «прототипа» (что было широко известно) Григория Мелехова…
Наконец, сам Сталин сказал тогда же в разговоре с Шолоховым:
«— Некоторым кажется, что третий том романа доставит много удовольствия тем нашим врагам, белогвардейщине, которая эмигрировала…
— Для белогвардейцев хорошего в романе мало. Я ведь показываю полный их разгром…
— Да, согласен. Изображение хода событий третьей книги «Тихого Дона» работает на нас, на революцию»87.
После этого разговора третья книга «Тихого Дона» была опубликована. Между тем Шолохов, в сущности, «переключил» обсуждение в иную плоскость, ибо разгром белых — непреложный, очевидный исторический факт, а отношение автора к белым — совсем другая проблема: ведь можно сочувствовать и тем, кто потерпел неотвратимое и полное поражение.
Однако все подобные споры имеют заведомо поверхностный характер. Истинный смысл «Тихого Дона» (в отличие от множества повествований о революции) пребывает глубже борьбы красных и белых; «дьявол с Богом борется» в сердцах и тех и других — и в равной мере…
Помещик Евгений Листницкий, озабоченный более всего тем, чтобы не потерять свои четыре тысячи десятин земли, и соблазняющий Аксинью, а в конце концов отдавшийся любви к «тургеневской женщине» Ольге Горчаковой и выстреливший в себя после ее измены, не «лучше», но и не «хуже» (если говорить попросту), чем неимущий казак Михаил Кошевой, совершивший чудовищное убийство девяностолетнего деда Гришаки и стремящийся — по наущению Штокмана — уничтожить Мелехова и в то же время вьющий доброе семейное гнездо с его сестрой Дуняшей.
«Тихий Дон», подобно творениям Гомера и Шекспира, обращен не к сегодняшнему, а к вечному противостоянию. Казалось бы, это не соответствует молодости его автора; но в действительности мировосприятие еще только недавно вступившего в жизнь и, с другой стороны, умудренного долгими годами, уже готовящегося к уходу из жизни человека наиболее способно (пусть и по-разному) объять целостность бытия. Именно для юношей и стариков характерна сосредоточенность на вечном; сознание же людей средних лет, уже занявших свое место в жизни и еще активно отстаивающих его, в большей мере захватывают «текущие» дела и идеи.
Извечная битва дьявола с Богом крайне разрастается и обостряется во время революции, представляющей собой как бы обнажение этой трагедийной основы человеческого бытия. И «Тихий Дон», мощно воплотивший эту суть революции, дает нам возможность глубоко и полно воспринять истинный облик и смысл совершившегося. И сейчас, когда в умах едва ли не господствует необдуманное или вообще бездумное «отрицание» революции, это особенно важно и ценно.
В «Тихом Доне» без каких-либо прикрас предстает безмерно жестокий, поистине чудовищный лик революции. Если подойти к делу всерьез, нетрудно понять, что те книги — а их в последние годы издано и переиздано много, — в которых, так сказать, специально поставлена задача разоблачить звериную беспощадность революционного террора, в сущности, менее «страшны», нежели шолоховское повествование. Ибо в них жестокость предстает как нечто противоестественное и исключительное, как плоды поведения неких нелюдей, между тем в «Тихом Доне» она воссоздана в качестве, если угодно, «обычной», естественной реальности человеческой жизни в революционную эпоху.
Но совершающие страшные деяния главные герои «Тихого Дона» в конечном счете остаются людьми в полном смысле этого слова, людьми, способными совершать и бескорыстные, высокие, благородные поступки; дьявольское все-таки не побеждает в них Божеского…
В заключение сошлюсь на суждения человека, очень далекого от Шолохова, но так или иначе совпавшего в своем понимании революции с основным смыслом «Тихого Дона». Речь идет об обладавшем качествами мыслителя филологе А. С. Долинине-Искозе (1880-1968), который выступил с незаурядными сочинениями еще до 1917 года, а позднее создал ряд значительных исследований творчества Достоевского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178