в противном случае я не могу ничего достичь. Я говорю, что вожди должны иметь ко мне полное доверие, так как мне нужна их помощь для исполнения задуманного. Я хочу иметь под своей командой два десятка наших самых известных воинов и это в течение, может быть, полной луны. Я сказал: пусть мои отцы подумают и примут меры, какие им внушит их мудрость.
Произнеся эти слова, мажордом опустился на свое место, скрестил руки на груди, опустил голову и погрузился в глубокое раздумье, оставаясь, по крайней мере с виду, совершенно чуждым тому, что говорилось кругом, хотя после своей просьбы он должен был интересоваться решением совета.
Как все индейские заседания, этот совет был спокоен и важен. Каждый оратор говорил в свою очередь и излагал свои мысли без страха быть прерванным возражениями, обычными у нас и часто пустыми.
Около трех часов прошло, и несколько ораторов по очереди получили право голоса, пока не соединились все мнения и решение было объявлено.
— Вот, — сказал, поднимаясь, Текучая Вода, — каковы решения совета. Пусть мои братья откроют уши, вождь будет говорить.
Все взгляды невольно обратились к старому сахему. Даже Олень, казалось, пробудился. Он поднял голову и слушал с величайшим вниманием слова сахема. Хотя лицо мажордома было бесстрастным, и все черты сохраняли твердость бронзы, страшный ураган, однако, ревел в его сердце. Ведь от того, что он должен был сейчас услышать, зависел успех давно составленного плана и осуществление самых дорогих его надежд.
— Вожди и сахемы, собравшиеся у “огня совета”, — продолжал Текучая Вода, — выслушав важные новости, принесенные Оленем, одним из самых славных воинов, зрело обсудив эти новости, пришли к следующим решениям, которые будут приведены в исполнение с помощью Ваконды.
“Вожди благодарят Оленя за преданность, доказательства которой он не переставал давать своему племени с опасного порученного ему поста.”
“Чтобы засвидетельствовать Оленю свое безграничное доверие, вожди согласны исполнить его просьбу с условием, чтобы он объяснил, что возможно и что не повредит успеху предприятия своему отцу, Текучей Воде.”
“Олень выберет два десятка воинов из своего племени, примет команду над ними, чтобы вести их, куда ему заблагорассудится, и никто не будет иметь право наблюдать за ним. Он получит над этими храбрыми воинами все прерогативы самых славных вождей племени. Эта власть, время которой совет не ограничивает, кончится только по воле Оленя. Сахемы так решили, чтобы дать Текучей Воде и его сыну доказательство их дружеской симпатии и благодарности за услуги, оказанные племени этими двумя вождями.”
“Текучая Вода и Белый Ворон встанут во главе отряда воинов, настолько многочисленного, насколько они сочтут нужным, чтобы овладеть испанским вождем по имени граф Мельгоза, а как только этот неумолимый враг нашего племени будет в их руках, они приведут его в наше зимнее селение, чтобы совет решил, что с ним сделать для общего блага. Я сказал. Хорошо ли я сказал, могущественные люди?”
Все сахемы поклонились, произнеся одно только слово: “Хорошо”, формула, заключавшая, обыкновенно, советы сахемов.
В этот момент сумерки начали рассеиваться, и хотя солнце не появилось еще над горизонтом, однако широкие полосы пурпурового цвета, пересекавшие небо и чрезвычайно быстро менявшиеся, показывали, что день не замедлит наступить.
Олень поднялся, почтительно поклонился членам совета и вышел из хижины.
Пройдя большими шагами площадь, на которой уже стали появляться индейские женщины, он вошел в жилище своего отца, Текучей Воды, и опустил за собой решетку из сплетенных лиан, подбитую бизоньей кожей и служившую дверью.
Через несколько минут дверь вновь открылась и показался он же, но в каком виде! В вооруженном и по-военному раскрашенном индейце никто бы не узнал Сотавенто, мажордома гасиенды дель Барио, этого человека, к которому дон Аннибал де Сальдибар чувствовал такое доверие и на преданность которого он считал вправе полагаться.
Олень (мы будет называть его так, пока он находится среди своих) сбросил решительно все европейские одежды и одел военный костюм вождей команчей. В левой руке он держал длинный, хорошо отточенный дротик, а в правой — ружье.
Он подошел к “ковчегу первого человека”— подобие ограды из досок круглой формы, — стоявшему посреди площади. Перед ним находился сумах, желтеющие листья которого уже начали падать.
Обойдя три раза вокруг сумаха медленными шагами, вождь остановился, поклонился в два приема восходящему солнцу и, потрясая дротиком и подняв ружье над головой, начал вертеться около дерева. Это был танец, род характерной пиррийской пляски, сопровождаемой песней без слов, медленный и монотонный ритм которой соответствовал движениям.
По окончанию каждой строфы Олень, не замедляя шага, поражал сумах дротиком.
Несколько индейцев вышло из своих жилищ и сгруппировалось около вождя, продолжавшего петь и потрясать оружием. Через минуту один индеец двинулся, в свою очередь, танцевать за ним. Потом за этим индейцем то же сделал другой, затем третий. Наконец, через полчаса, около двадцати воинов плясали позади Оленя, подражая его жестам и повторяя слова, которые он продолжал импровизированно выкрикивать.
Каждому индейцу, входившему в круг танцующих, женщина, отделявшаяся от толпы зрителей, приносила из хижины его оружие.
Между тем, танец, начатый в медленном и монотонном размере, становился мало-помалу оживленнее. Индейские воины, обливавшиеся потом, вертелись вокруг сумаха, который они поражали ударами, испуская дикие, нечленораздельные звуки и с яростью потрясая оружием.
Женщины и дети, собравшиеся вокруг храбрецов, присоединяли к их крикам свои завывания и своими проклятиями и необузданными жестами довершали зловещий ужас этой сцены, носящей характер дикого величия индейских военных плясок.
Дерево, поражаемое топорами, копьями, ножами и дротиками индейцев, потеряло свои ветви и кору, валявшуюся на земле, но усердие воинов не ослабевало, а, напротив, с минуты на минуту увеличивалось. Вдруг Олень сделал жест и, как по волшебству, остановился. Глубокая тишина сменила оглушительный концерт, произведенный этими людьми, дошедшими до пароксизма ярости.
Вождь бросил довольный взгляд на молодых людей, сильных и гордых, окружавших его.
— Двадцать воинов последуют за Оленем по тропе войны? — спросил он.
— Да, они последуют на ним! — отвечали единодушно краснокожие.
— Хорошо, это большие храбрецы: Олень их знает. Пусть воины обуются в военные мокасины, возьмут оружие и выберут лучших коней. Когда солнце поднимется до уровня самых верхних древесных ветвей, Олень будет у “ковчега первого человека” на лошади ожидать своих братьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Произнеся эти слова, мажордом опустился на свое место, скрестил руки на груди, опустил голову и погрузился в глубокое раздумье, оставаясь, по крайней мере с виду, совершенно чуждым тому, что говорилось кругом, хотя после своей просьбы он должен был интересоваться решением совета.
Как все индейские заседания, этот совет был спокоен и важен. Каждый оратор говорил в свою очередь и излагал свои мысли без страха быть прерванным возражениями, обычными у нас и часто пустыми.
Около трех часов прошло, и несколько ораторов по очереди получили право голоса, пока не соединились все мнения и решение было объявлено.
— Вот, — сказал, поднимаясь, Текучая Вода, — каковы решения совета. Пусть мои братья откроют уши, вождь будет говорить.
Все взгляды невольно обратились к старому сахему. Даже Олень, казалось, пробудился. Он поднял голову и слушал с величайшим вниманием слова сахема. Хотя лицо мажордома было бесстрастным, и все черты сохраняли твердость бронзы, страшный ураган, однако, ревел в его сердце. Ведь от того, что он должен был сейчас услышать, зависел успех давно составленного плана и осуществление самых дорогих его надежд.
— Вожди и сахемы, собравшиеся у “огня совета”, — продолжал Текучая Вода, — выслушав важные новости, принесенные Оленем, одним из самых славных воинов, зрело обсудив эти новости, пришли к следующим решениям, которые будут приведены в исполнение с помощью Ваконды.
“Вожди благодарят Оленя за преданность, доказательства которой он не переставал давать своему племени с опасного порученного ему поста.”
“Чтобы засвидетельствовать Оленю свое безграничное доверие, вожди согласны исполнить его просьбу с условием, чтобы он объяснил, что возможно и что не повредит успеху предприятия своему отцу, Текучей Воде.”
“Олень выберет два десятка воинов из своего племени, примет команду над ними, чтобы вести их, куда ему заблагорассудится, и никто не будет иметь право наблюдать за ним. Он получит над этими храбрыми воинами все прерогативы самых славных вождей племени. Эта власть, время которой совет не ограничивает, кончится только по воле Оленя. Сахемы так решили, чтобы дать Текучей Воде и его сыну доказательство их дружеской симпатии и благодарности за услуги, оказанные племени этими двумя вождями.”
“Текучая Вода и Белый Ворон встанут во главе отряда воинов, настолько многочисленного, насколько они сочтут нужным, чтобы овладеть испанским вождем по имени граф Мельгоза, а как только этот неумолимый враг нашего племени будет в их руках, они приведут его в наше зимнее селение, чтобы совет решил, что с ним сделать для общего блага. Я сказал. Хорошо ли я сказал, могущественные люди?”
Все сахемы поклонились, произнеся одно только слово: “Хорошо”, формула, заключавшая, обыкновенно, советы сахемов.
В этот момент сумерки начали рассеиваться, и хотя солнце не появилось еще над горизонтом, однако широкие полосы пурпурового цвета, пересекавшие небо и чрезвычайно быстро менявшиеся, показывали, что день не замедлит наступить.
Олень поднялся, почтительно поклонился членам совета и вышел из хижины.
Пройдя большими шагами площадь, на которой уже стали появляться индейские женщины, он вошел в жилище своего отца, Текучей Воды, и опустил за собой решетку из сплетенных лиан, подбитую бизоньей кожей и служившую дверью.
Через несколько минут дверь вновь открылась и показался он же, но в каком виде! В вооруженном и по-военному раскрашенном индейце никто бы не узнал Сотавенто, мажордома гасиенды дель Барио, этого человека, к которому дон Аннибал де Сальдибар чувствовал такое доверие и на преданность которого он считал вправе полагаться.
Олень (мы будет называть его так, пока он находится среди своих) сбросил решительно все европейские одежды и одел военный костюм вождей команчей. В левой руке он держал длинный, хорошо отточенный дротик, а в правой — ружье.
Он подошел к “ковчегу первого человека”— подобие ограды из досок круглой формы, — стоявшему посреди площади. Перед ним находился сумах, желтеющие листья которого уже начали падать.
Обойдя три раза вокруг сумаха медленными шагами, вождь остановился, поклонился в два приема восходящему солнцу и, потрясая дротиком и подняв ружье над головой, начал вертеться около дерева. Это был танец, род характерной пиррийской пляски, сопровождаемой песней без слов, медленный и монотонный ритм которой соответствовал движениям.
По окончанию каждой строфы Олень, не замедляя шага, поражал сумах дротиком.
Несколько индейцев вышло из своих жилищ и сгруппировалось около вождя, продолжавшего петь и потрясать оружием. Через минуту один индеец двинулся, в свою очередь, танцевать за ним. Потом за этим индейцем то же сделал другой, затем третий. Наконец, через полчаса, около двадцати воинов плясали позади Оленя, подражая его жестам и повторяя слова, которые он продолжал импровизированно выкрикивать.
Каждому индейцу, входившему в круг танцующих, женщина, отделявшаяся от толпы зрителей, приносила из хижины его оружие.
Между тем, танец, начатый в медленном и монотонном размере, становился мало-помалу оживленнее. Индейские воины, обливавшиеся потом, вертелись вокруг сумаха, который они поражали ударами, испуская дикие, нечленораздельные звуки и с яростью потрясая оружием.
Женщины и дети, собравшиеся вокруг храбрецов, присоединяли к их крикам свои завывания и своими проклятиями и необузданными жестами довершали зловещий ужас этой сцены, носящей характер дикого величия индейских военных плясок.
Дерево, поражаемое топорами, копьями, ножами и дротиками индейцев, потеряло свои ветви и кору, валявшуюся на земле, но усердие воинов не ослабевало, а, напротив, с минуты на минуту увеличивалось. Вдруг Олень сделал жест и, как по волшебству, остановился. Глубокая тишина сменила оглушительный концерт, произведенный этими людьми, дошедшими до пароксизма ярости.
Вождь бросил довольный взгляд на молодых людей, сильных и гордых, окружавших его.
— Двадцать воинов последуют за Оленем по тропе войны? — спросил он.
— Да, они последуют на ним! — отвечали единодушно краснокожие.
— Хорошо, это большие храбрецы: Олень их знает. Пусть воины обуются в военные мокасины, возьмут оружие и выберут лучших коней. Когда солнце поднимется до уровня самых верхних древесных ветвей, Олень будет у “ковчега первого человека” на лошади ожидать своих братьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83