по уставу своего ордена, могла разговаривать с посторонними только через отверстие в нижней части «разговорной».
— Высокочтимый сеньор временный губернатор приказал мне благодарить вашу реверенсию за присланные ему торты и лимонные лепешки.
— Торты не были хороши!
— Я слышал, они так понравились высокочтимому сеньору, что он съел их целых три штуки.
— Завтра мы пришлем ему маленьких пирожков.
— Маленькие пирожки высокочтимый сеньор ест с наибольшим удовольствием.
— Мы и вам пошлем их. Вы живете в доме дона Фелипе?
— Нет, мать аббатиса, я имею свою квартиру, я недостойный секретарь сеньора дона Фелипе, но если вместо маленьких пирожков вашей реверенсии и всей общине угодно было бы помолиться Богу о безопасности и спокойствии моей жизни в переживаемом нами хаосе, я был бы вечно благодарен за ваши благочестивые молитвы.
— Разве вы не федералист и не секретарь его превосходительства?
— Да, это так, но я боюсь интриг врагов Бога и людей и в особенности, мать аббатиса, боюсь недоразумения и клеветы.
— Будьте покойны, мы будем молиться. Как вас зовут, брат мой?
— Кандидо Родригес, родился в Буэнос-Айресе, сорока шести лет от роду, холостяк, в настоящее время частный секретарь его превосходительства временного губернатора, смиренный раб Божий и слуга ее реверенсии и всей общины.
— Сеньор дон Фелипе не поручал вам ничего более?
— Да, поручал, мать аббатиса, получить от вашей реверенсии письмо, адресованное его превосходительству Ресторадору всех законов, герою всех пустынь и федерации, и черновик другого, которое ее реверенсия от своего имени и всей общины должна ему послать.
— Это так. Все уже готово. Вот письмо! — сказала аббатиса, просовывая его в отверстие.
— Оно в моих руках, мать аббатиса.
— Очень хорошо. Вот черновик другого.
— И его я взял!
— Посоветуйте сеньору дону Фелипе внимательно прочесть черновик и сделать в нем исправления, какие он сочтет нужным.
— Вряд ли там будет много исправлений, мать аббатиса: письма вашей реверенсии, должно быть полны, закончены и совершенны.
— Не желаете ли прочесть черновик?
— С величайшим удовольствием, мать аббатиса.
— Читайте вслух: я люблю слушать то, что написала.
— Это пристрастие мудрецов и ученых! И дон Кандидо прочел следующее:
Храни вас Господь, высокочтимый сеньор!
Мы молим Бога неба и земли, Верховного Владыку, чтобы он дал силу победоносной деснице вашего превосходительства для одержания новых побед над ожесточенными врагами, наводнившими страну, чтобы они были рассеяны в прах вашим превосходительством с помощью Божественного Провидения. Мы непрестанно возносим молитвы о том, чтобы все славные предначертания вашего превосходительства исполнились без опасности для вашей жизни и вашего драгоценного здравия и чтобы, воспламеняемые Божественной любовью, вы вечно жили для счастья своих народов.
Таковы мольбы, возносимые к небу всей общиной капуцинок, и пожелания для вашего превосходительства.
Август 1840 г., Буэнос-Айрес. Сестра Марта, аббатиса
— Великолепно, мать аббатиса!
— Вы находите, что так хорошо?
— Сеньор дон Фелипе не написал бы лучше, несмотря на всю его огромную мудрость и красноречие.
— Ну, хорошо! Тысячу раз благодарю вас, сеньор дон Кандидо.
— Ее реверенсия не прикажет больше ничего?
— Нет, ничего!
— Тогда, как только сеньор временный губернатор познакомится с этим святым документом, я сам отнесу его к ее реверенсии, чтобы она могла переписать его начисто.
— Хорошо.
— Теперь я снова прошу ее реверенсию не забывать меня в своих святых молитвах.
— Будьте спокойны.
— Мне остается теперь распроститься с ее реверенсией и святой общиной.
— Да сопутствует вам Бог, брат мой!
— Да, мать аббатиса, пусть Бог будет всегда со мной! — отвечал дон Кандидо.
Задумчивый, медленным шагом вышел он из монастыря.
Но как только наш частный секретарь успел поставить одну ногу на тротуар, а другая еще была на последней ступеньке монастырской лестницы, его схватила за руку какая-то черноволосая женщина с крупными взлохмаченными кудрями, в шали из белого мериноса с красной каймой, кончик которой мел мостовую.
— О, какое счастье! Сами олимпийские боги привели меня сюда. О, я не сомневаюсь более в судьбе, потому что нашла вас! — вскричала она.
— Вы ошибаетесь, сеньора, — сказал изумленный дон Кандидо, — я не имею чести вас знать и думаю, что и вы не знаете меня, несмотря на судьбу и на олимпийских богов.
— Я вас не знаю, я? Вы — Пилад!
— Я дон Кандидо Родригес, сеньора.
— Нет вы Пилад, как Мигель — Орест.
— Мигель?
— Да. Неужели и теперь вы будете притворяться, что не
знаете меня?
— Сеньора! — вскричал он в замешательстве.
— Я сеньора донья Марселина, в доме которой случилась та удивительная трагедия, которая…
— Сеньора, ради всех святых молчите: мы на улице.
— Но я говорю тихо, так что и вы едва меня слышите.
— Вы ошибаетесь, я не… я не…
— А, легче было бы Оресту не узнать более своего отечества, чем мне не узнавать своих друзей, особенно когда они в опасности.
— В опасности?
— Да, в опасности. Хотят принести вас и Мигеля в жертву языческим богам! — с жаром вскричала донья Марселина.
Дон Кандидо бросал вокруг себя растерянные взгляды.
— Войдите, сеньора, — наконец произнес он, проводя ее под крыльцо монастыря и усаживая на скамью. — Что такое случилось, — продолжал он, — какого рода ужасные, страшные пророчества быстро, стремительно вылетают из ваших уст? В каком месте я вас видел?
— Я однажды видела вас утром в доме моего покровителя дона Мигеля, а в другой раз — в тот момент, когда вы выходили из-под навеса моего дома в ту ночь, когда…
— Тише!
— Я прибавлю, что в то время там был падре Гаэте.
— Ему надо было быть в преисподней.
— Тише!
— Продолжайте, прелестная женщина, продолжайте!
— Во время обеда он поносил вас и дона Мигеля. В его руке сверкал кинжал, более длинный, чем у Брута, и с яростью Ореста он поклялся преследовать вас с большим ожесточением, чем Монтекки — Капулетти.
— Это ужасно!
— Это еще не все.
— Не все?
— Да, он поклялся, что начиная с этой ночи, он и четверо других будут следить за вами и доном Мигелем, чтобы убить вас при первой встрече!
— Начиная с этой ночи!
— Да, при сравнении с замыслом Гаэте этот стих Креона уже не столь страшен:
— Знаете ли вы эти строки из «Архии», сеньор дон Кандидо?
— Оставьте меня в покое с вашими комедиями, сеньора, — вскричал дон Кандидо, вытирая пот, струившийся с его лба.
— Это не комедия, это страшная трагедия.
— Какая трагедия может быть ужаснее того, что со мной происходит, святой Боже?
— Хуже всего то, что вы и Мигель будете невинными жертвами, принесенными Юпитеру.
— Невинными!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Высокочтимый сеньор временный губернатор приказал мне благодарить вашу реверенсию за присланные ему торты и лимонные лепешки.
— Торты не были хороши!
— Я слышал, они так понравились высокочтимому сеньору, что он съел их целых три штуки.
— Завтра мы пришлем ему маленьких пирожков.
— Маленькие пирожки высокочтимый сеньор ест с наибольшим удовольствием.
— Мы и вам пошлем их. Вы живете в доме дона Фелипе?
— Нет, мать аббатиса, я имею свою квартиру, я недостойный секретарь сеньора дона Фелипе, но если вместо маленьких пирожков вашей реверенсии и всей общине угодно было бы помолиться Богу о безопасности и спокойствии моей жизни в переживаемом нами хаосе, я был бы вечно благодарен за ваши благочестивые молитвы.
— Разве вы не федералист и не секретарь его превосходительства?
— Да, это так, но я боюсь интриг врагов Бога и людей и в особенности, мать аббатиса, боюсь недоразумения и клеветы.
— Будьте покойны, мы будем молиться. Как вас зовут, брат мой?
— Кандидо Родригес, родился в Буэнос-Айресе, сорока шести лет от роду, холостяк, в настоящее время частный секретарь его превосходительства временного губернатора, смиренный раб Божий и слуга ее реверенсии и всей общины.
— Сеньор дон Фелипе не поручал вам ничего более?
— Да, поручал, мать аббатиса, получить от вашей реверенсии письмо, адресованное его превосходительству Ресторадору всех законов, герою всех пустынь и федерации, и черновик другого, которое ее реверенсия от своего имени и всей общины должна ему послать.
— Это так. Все уже готово. Вот письмо! — сказала аббатиса, просовывая его в отверстие.
— Оно в моих руках, мать аббатиса.
— Очень хорошо. Вот черновик другого.
— И его я взял!
— Посоветуйте сеньору дону Фелипе внимательно прочесть черновик и сделать в нем исправления, какие он сочтет нужным.
— Вряд ли там будет много исправлений, мать аббатиса: письма вашей реверенсии, должно быть полны, закончены и совершенны.
— Не желаете ли прочесть черновик?
— С величайшим удовольствием, мать аббатиса.
— Читайте вслух: я люблю слушать то, что написала.
— Это пристрастие мудрецов и ученых! И дон Кандидо прочел следующее:
Храни вас Господь, высокочтимый сеньор!
Мы молим Бога неба и земли, Верховного Владыку, чтобы он дал силу победоносной деснице вашего превосходительства для одержания новых побед над ожесточенными врагами, наводнившими страну, чтобы они были рассеяны в прах вашим превосходительством с помощью Божественного Провидения. Мы непрестанно возносим молитвы о том, чтобы все славные предначертания вашего превосходительства исполнились без опасности для вашей жизни и вашего драгоценного здравия и чтобы, воспламеняемые Божественной любовью, вы вечно жили для счастья своих народов.
Таковы мольбы, возносимые к небу всей общиной капуцинок, и пожелания для вашего превосходительства.
Август 1840 г., Буэнос-Айрес. Сестра Марта, аббатиса
— Великолепно, мать аббатиса!
— Вы находите, что так хорошо?
— Сеньор дон Фелипе не написал бы лучше, несмотря на всю его огромную мудрость и красноречие.
— Ну, хорошо! Тысячу раз благодарю вас, сеньор дон Кандидо.
— Ее реверенсия не прикажет больше ничего?
— Нет, ничего!
— Тогда, как только сеньор временный губернатор познакомится с этим святым документом, я сам отнесу его к ее реверенсии, чтобы она могла переписать его начисто.
— Хорошо.
— Теперь я снова прошу ее реверенсию не забывать меня в своих святых молитвах.
— Будьте спокойны.
— Мне остается теперь распроститься с ее реверенсией и святой общиной.
— Да сопутствует вам Бог, брат мой!
— Да, мать аббатиса, пусть Бог будет всегда со мной! — отвечал дон Кандидо.
Задумчивый, медленным шагом вышел он из монастыря.
Но как только наш частный секретарь успел поставить одну ногу на тротуар, а другая еще была на последней ступеньке монастырской лестницы, его схватила за руку какая-то черноволосая женщина с крупными взлохмаченными кудрями, в шали из белого мериноса с красной каймой, кончик которой мел мостовую.
— О, какое счастье! Сами олимпийские боги привели меня сюда. О, я не сомневаюсь более в судьбе, потому что нашла вас! — вскричала она.
— Вы ошибаетесь, сеньора, — сказал изумленный дон Кандидо, — я не имею чести вас знать и думаю, что и вы не знаете меня, несмотря на судьбу и на олимпийских богов.
— Я вас не знаю, я? Вы — Пилад!
— Я дон Кандидо Родригес, сеньора.
— Нет вы Пилад, как Мигель — Орест.
— Мигель?
— Да. Неужели и теперь вы будете притворяться, что не
знаете меня?
— Сеньора! — вскричал он в замешательстве.
— Я сеньора донья Марселина, в доме которой случилась та удивительная трагедия, которая…
— Сеньора, ради всех святых молчите: мы на улице.
— Но я говорю тихо, так что и вы едва меня слышите.
— Вы ошибаетесь, я не… я не…
— А, легче было бы Оресту не узнать более своего отечества, чем мне не узнавать своих друзей, особенно когда они в опасности.
— В опасности?
— Да, в опасности. Хотят принести вас и Мигеля в жертву языческим богам! — с жаром вскричала донья Марселина.
Дон Кандидо бросал вокруг себя растерянные взгляды.
— Войдите, сеньора, — наконец произнес он, проводя ее под крыльцо монастыря и усаживая на скамью. — Что такое случилось, — продолжал он, — какого рода ужасные, страшные пророчества быстро, стремительно вылетают из ваших уст? В каком месте я вас видел?
— Я однажды видела вас утром в доме моего покровителя дона Мигеля, а в другой раз — в тот момент, когда вы выходили из-под навеса моего дома в ту ночь, когда…
— Тише!
— Я прибавлю, что в то время там был падре Гаэте.
— Ему надо было быть в преисподней.
— Тише!
— Продолжайте, прелестная женщина, продолжайте!
— Во время обеда он поносил вас и дона Мигеля. В его руке сверкал кинжал, более длинный, чем у Брута, и с яростью Ореста он поклялся преследовать вас с большим ожесточением, чем Монтекки — Капулетти.
— Это ужасно!
— Это еще не все.
— Не все?
— Да, он поклялся, что начиная с этой ночи, он и четверо других будут следить за вами и доном Мигелем, чтобы убить вас при первой встрече!
— Начиная с этой ночи!
— Да, при сравнении с замыслом Гаэте этот стих Креона уже не столь страшен:
— Знаете ли вы эти строки из «Архии», сеньор дон Кандидо?
— Оставьте меня в покое с вашими комедиями, сеньора, — вскричал дон Кандидо, вытирая пот, струившийся с его лба.
— Это не комедия, это страшная трагедия.
— Какая трагедия может быть ужаснее того, что со мной происходит, святой Боже?
— Хуже всего то, что вы и Мигель будете невинными жертвами, принесенными Юпитеру.
— Невинными!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65