— произнес он. — И больше никого нет с великим бледнолицым охотником?
— Нет. Кажется, остальные белые охотники оставили его еще утром.
— Знает ли отец молитвы, куда пошли другие охотники?
— Нет, мне это неизвестно — это не касается меня, у каждого много собственных дел, чтобы еще заботиться и о чужих.
— Отец молитвы мудрый человек.
Монах ничего не отвечал на этот комплимент.
Весь этот разговор протекал весьма быстро. Отец Антонио отвечал так естественно, с такой видимой откровенностью, что индеец с головой полез в приготовленную ему петлю, тем более, что он действительно лелеял втайне иные мысли.
— О-о-а! — проговорил он наконец. — Голубая Лисица увидит друга. Пусть отец возвращается в лагерь апачей.
— Нет, вождь, — отвечал на это решительным тоном монах, — я предпочитаю идти к людям моего цвета.
Голубая Лисица подумал одно мгновение и затем отвечал с иронической улыбкой, изобразившейся на его надменном лице.
— Хорошо, отец прав, пусть он следует за мной.
«Очевидно, — рассуждал про себя монах, — что этот проклятый нехристь задумывает какой-то подвох, но я буду следить за ним и при малейшем его подозрительном движении всажу ему в голову пулю, как собаке, к роду которых он на самом деле принадлежит». Все это, конечно, монах подумал про себя и следовал за вождем с рассеянным, безразличным выражением лица.
Бледный свет выплывавшей из-за туч луны позволял различать предметы на далеком расстоянии, и скоро на опушке леса показался силуэт человека, опершегося на ружье.
— О-о-а! — сказал вождь. — Надо дать знак.
— Не беспокойтесь об этом, я предупрежу охотника, когда будет нужно.
— Хорошо, — пробормотал индеец.
Они продолжали продвигаться вперед. Голубая Лисица, хотя и доверял своему спутнику, однако шел с величайшею осторожностью, внимательно осматривая все, даже самые мелкие кусты, опасаясь, что под ними скрывается враг.
Но равнина перед лесом, кроме человека, которого они увидели на опушке, по-видимому, была совершенно лишена живых существ; все было спокойно, недвижно, ни один звук не нарушал безмолвия.
— Остановимся здесь, — сказал отец Антонио, — с нашей стороны было бы неблагоразумно идти дальше, не предупредив о себе, хотя, конечно, белый охотник уже заметил нас, но вы видите, вождь, что он не двигается с места.
— Это правда, лучше предупредить, — отвечал вождь.
Они остановились шагах в двадцати от высоких деревьев.
Отец Антонио сложил руки рупором и громко закричал:
— Эй, Транкиль, это вы?
— Кто зовет меня? — отозвался канадец.
— Я, отец Антонио, а со мной тот, кого вы ждете.
— Подходите без боязни, — отвечал Транкиль, — кто ищет меня без задней мысли устроить мне коварную западню, тому нечего бояться меня.
Монах обратился к вождю апачей:
— Что мы будем делать?
— Пойдем вперед, — лаконично отвечал тот.
Оба они быстро приблизились к охотнику.
Отец Антонио, разыгрывая роль посредника, представил обоих друг другу. Индейский вождь огляделся вокруг внимательным взглядом.
— Вождь не видит молодой бледнолицей девушки.
— Ведь, кажется, не с ней, а со мной вы хотели говорить? — сухо спросил канадец. — Я здесь и готов слушать вас. Что вы хотите сказать?
Индеец сдвинул брови, в нем поднялись прежние подозрения. Он бросил угрожающий взор на монаха, который, согласно полученному указанию, отошел вправо на несколько шагов и приготовился быть свидетелем разыгрывавшейся сцены.
Однако сахем подавил свой гнев и, приняв спокойный и доверчивый вид, начал вкрадчивым голосом:
— Вождь хочет говорить только с братом. Голубая Лисица уже много лун желает увидать друга.
— Если это так, как говорит вождь, — отвечал канадец, — то не было ничего легче, как достигнуть этого. Много дней прошло, много годов исчезло в неизмеримой бездне прошедшего с тех пор, как, молодой и полный доверия, я назвал Голубую Лисицу своим братом. В это время у него было сердце пауни, но теперь он вырвал его из груди своей и заменил сердцем апача. Я его не знаю более.
— Великий бледнолицый охотник слишком суров к краснокожему брату, — продолжал индеец с притворным смирением, — к чему вспоминать о прошедшем, если охотник находит старого друга.
Канадец презрительно улыбнулся и пожал плечами.
— Разве я старая баба, которую можно обмануть льстивыми речами змеиного языка? Голубая Лисица умер, предо мною стоит вождь апачей, то есть враг.
— Пусть друг откроет сердце, он узнает друга, — все еще сладкоречиво продолжал индеец,
Транкиль едва сдерживался, чтобы не наказать такое лицемерие достойным образом.
— Прочь льстивые речи, которым я все равно не верю, — сказал он, — разве может назваться мне другом тот, кто всего несколько дней назад хотел похитить мою дочь и во главе большого числа воинов напал на поселение, где она укрывалась, обратив его в развалины?
— Брат слушал дрозда-пересмешника, что тот болтал ему на ухо, и поверил болтовне. Дрозд-пересмешник — великий сплетник и лгун.
— Ты более дрозда лгун и болтун, — воскликнул Транкиль, гневно ударив о землю карабином. — В последний раз говорю тебе, что я считаю тебя не другом, а врагом. Теперь же нам не о чем более разговаривать, разойдемся, а то и так этот бесцельный разговор продолжается очень долго.
Индеец бросил вокруг себя проницательный взгляд, его глаза метали, казалось, молнии.
— Мы не расстанемся так, — сказал он, и сделал два — три шага по направлению к охотнику, который остался недвижим.
Канадец внимательно следил за всеми его движениями, но не выражал ни малейшего беспокойства.
Что касается отца Антонио, то по некоторым признакам, которые не обманывают людей, хотя бы немного знакомых с индейскими хитростями, он решил, что приближается решительный момент и, сохраняя на своем лице прежнее безучастное выражение, вытащил поэтому из-под рясы пистолеты и приготовился к защите при первой необходимости.
Отношения между собеседниками стали чрезвычайно натянутыми, каждый, видимо, готовился к борьбе, хотя на лицах царило полное спокойствие.
— Если, — отвечал Транкиль, не выдавая своего волнения, — мы расстанемся сейчас, вождь, то, Бог даст, уже более не увидимся никогда.
— Прежде чем расстаться, пусть великий охотник ответит на вопрос.
— Ни на один, это свидание и так уже продолжается очень долго. Прощайте. — И канадец отступил в глубину леса.
Сахем протянул руки вперед, как бы желая удержать его.
— Одно слово, — сказал он.
— Ни одного, — отвечал канадец.
— Так умри же, несчастная собака, бледнолицый! — воскликнул индейский вождь, сбросив, наконец, личину, и быстро поднял свой томагавк.
Но в этот самый момент сзади Голубой Лисицы поднялся человек, обхватил его туловище руками, приподнял, бросил оземь со страшной силой и придавил ему грудь коленом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Нет. Кажется, остальные белые охотники оставили его еще утром.
— Знает ли отец молитвы, куда пошли другие охотники?
— Нет, мне это неизвестно — это не касается меня, у каждого много собственных дел, чтобы еще заботиться и о чужих.
— Отец молитвы мудрый человек.
Монах ничего не отвечал на этот комплимент.
Весь этот разговор протекал весьма быстро. Отец Антонио отвечал так естественно, с такой видимой откровенностью, что индеец с головой полез в приготовленную ему петлю, тем более, что он действительно лелеял втайне иные мысли.
— О-о-а! — проговорил он наконец. — Голубая Лисица увидит друга. Пусть отец возвращается в лагерь апачей.
— Нет, вождь, — отвечал на это решительным тоном монах, — я предпочитаю идти к людям моего цвета.
Голубая Лисица подумал одно мгновение и затем отвечал с иронической улыбкой, изобразившейся на его надменном лице.
— Хорошо, отец прав, пусть он следует за мной.
«Очевидно, — рассуждал про себя монах, — что этот проклятый нехристь задумывает какой-то подвох, но я буду следить за ним и при малейшем его подозрительном движении всажу ему в голову пулю, как собаке, к роду которых он на самом деле принадлежит». Все это, конечно, монах подумал про себя и следовал за вождем с рассеянным, безразличным выражением лица.
Бледный свет выплывавшей из-за туч луны позволял различать предметы на далеком расстоянии, и скоро на опушке леса показался силуэт человека, опершегося на ружье.
— О-о-а! — сказал вождь. — Надо дать знак.
— Не беспокойтесь об этом, я предупрежу охотника, когда будет нужно.
— Хорошо, — пробормотал индеец.
Они продолжали продвигаться вперед. Голубая Лисица, хотя и доверял своему спутнику, однако шел с величайшею осторожностью, внимательно осматривая все, даже самые мелкие кусты, опасаясь, что под ними скрывается враг.
Но равнина перед лесом, кроме человека, которого они увидели на опушке, по-видимому, была совершенно лишена живых существ; все было спокойно, недвижно, ни один звук не нарушал безмолвия.
— Остановимся здесь, — сказал отец Антонио, — с нашей стороны было бы неблагоразумно идти дальше, не предупредив о себе, хотя, конечно, белый охотник уже заметил нас, но вы видите, вождь, что он не двигается с места.
— Это правда, лучше предупредить, — отвечал вождь.
Они остановились шагах в двадцати от высоких деревьев.
Отец Антонио сложил руки рупором и громко закричал:
— Эй, Транкиль, это вы?
— Кто зовет меня? — отозвался канадец.
— Я, отец Антонио, а со мной тот, кого вы ждете.
— Подходите без боязни, — отвечал Транкиль, — кто ищет меня без задней мысли устроить мне коварную западню, тому нечего бояться меня.
Монах обратился к вождю апачей:
— Что мы будем делать?
— Пойдем вперед, — лаконично отвечал тот.
Оба они быстро приблизились к охотнику.
Отец Антонио, разыгрывая роль посредника, представил обоих друг другу. Индейский вождь огляделся вокруг внимательным взглядом.
— Вождь не видит молодой бледнолицей девушки.
— Ведь, кажется, не с ней, а со мной вы хотели говорить? — сухо спросил канадец. — Я здесь и готов слушать вас. Что вы хотите сказать?
Индеец сдвинул брови, в нем поднялись прежние подозрения. Он бросил угрожающий взор на монаха, который, согласно полученному указанию, отошел вправо на несколько шагов и приготовился быть свидетелем разыгрывавшейся сцены.
Однако сахем подавил свой гнев и, приняв спокойный и доверчивый вид, начал вкрадчивым голосом:
— Вождь хочет говорить только с братом. Голубая Лисица уже много лун желает увидать друга.
— Если это так, как говорит вождь, — отвечал канадец, — то не было ничего легче, как достигнуть этого. Много дней прошло, много годов исчезло в неизмеримой бездне прошедшего с тех пор, как, молодой и полный доверия, я назвал Голубую Лисицу своим братом. В это время у него было сердце пауни, но теперь он вырвал его из груди своей и заменил сердцем апача. Я его не знаю более.
— Великий бледнолицый охотник слишком суров к краснокожему брату, — продолжал индеец с притворным смирением, — к чему вспоминать о прошедшем, если охотник находит старого друга.
Канадец презрительно улыбнулся и пожал плечами.
— Разве я старая баба, которую можно обмануть льстивыми речами змеиного языка? Голубая Лисица умер, предо мною стоит вождь апачей, то есть враг.
— Пусть друг откроет сердце, он узнает друга, — все еще сладкоречиво продолжал индеец,
Транкиль едва сдерживался, чтобы не наказать такое лицемерие достойным образом.
— Прочь льстивые речи, которым я все равно не верю, — сказал он, — разве может назваться мне другом тот, кто всего несколько дней назад хотел похитить мою дочь и во главе большого числа воинов напал на поселение, где она укрывалась, обратив его в развалины?
— Брат слушал дрозда-пересмешника, что тот болтал ему на ухо, и поверил болтовне. Дрозд-пересмешник — великий сплетник и лгун.
— Ты более дрозда лгун и болтун, — воскликнул Транкиль, гневно ударив о землю карабином. — В последний раз говорю тебе, что я считаю тебя не другом, а врагом. Теперь же нам не о чем более разговаривать, разойдемся, а то и так этот бесцельный разговор продолжается очень долго.
Индеец бросил вокруг себя проницательный взгляд, его глаза метали, казалось, молнии.
— Мы не расстанемся так, — сказал он, и сделал два — три шага по направлению к охотнику, который остался недвижим.
Канадец внимательно следил за всеми его движениями, но не выражал ни малейшего беспокойства.
Что касается отца Антонио, то по некоторым признакам, которые не обманывают людей, хотя бы немного знакомых с индейскими хитростями, он решил, что приближается решительный момент и, сохраняя на своем лице прежнее безучастное выражение, вытащил поэтому из-под рясы пистолеты и приготовился к защите при первой необходимости.
Отношения между собеседниками стали чрезвычайно натянутыми, каждый, видимо, готовился к борьбе, хотя на лицах царило полное спокойствие.
— Если, — отвечал Транкиль, не выдавая своего волнения, — мы расстанемся сейчас, вождь, то, Бог даст, уже более не увидимся никогда.
— Прежде чем расстаться, пусть великий охотник ответит на вопрос.
— Ни на один, это свидание и так уже продолжается очень долго. Прощайте. — И канадец отступил в глубину леса.
Сахем протянул руки вперед, как бы желая удержать его.
— Одно слово, — сказал он.
— Ни одного, — отвечал канадец.
— Так умри же, несчастная собака, бледнолицый! — воскликнул индейский вождь, сбросив, наконец, личину, и быстро поднял свой томагавк.
Но в этот самый момент сзади Голубой Лисицы поднялся человек, обхватил его туловище руками, приподнял, бросил оземь со страшной силой и придавил ему грудь коленом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86