К какому заключению вы пришли?
— К удовлетворительному, высокородный полковник, к очень удовлетворительному.
— В самом деле, любезный господин Штаадт?
— Могу вас уверить, что друг наш не только поправится, но еще будет на ногах недели через две.
— Вот чудо-то!
— Напротив, это совершенно естественно, господин полковник; во-первых, барон вовсе не был умерщвлен.
— Вы думаете?
— Уверен, он проколот насквозь ударом шпаги, это означает борьбу, бой, поединок, что бы ни было, но уж никак не убийство, направление раны доказывает это, и она широка, чего не может быть при ударе кинжалом.
— Пожалуй, вы и правы, — ответил полковник и задумался.
— Я определенно прав, удар нанесли с такою силою, что эфес шпаги уткнулся в грудь и оставил синяки, от удара этого раненый упал навзничь как громом пораженный.
— Так он действительно проколот насквозь?
— Конечно, но складки плаща барона, вероятно, ввели противника в заблуждение, рана нанесена сбоку и не коснулась ни одной жизненной части тела, страшная потеря крови и удар эфеса в грудь одни причинили оцепенение, в котором он находится, но оно не возбуждает ни малейшего опасения.
— Я искренне этому рад, барон фон Штанбоу человек ума недюжинного.
— Прибавьте, полковник, что он вполне предан своему отечеству, которому оказал в это время неоценимые услуги.
— Кому это знать лучше меня! Он открыл нам путь в Эльзас и выдал все его средства обороны, словом, потеря его в настоящую минуту была бы невосполнима.
— Все, что вы изволите говорить, строжайшей точности, полковник, потому и надо торопиться подать ему помощь, которой он здесь лишен.
— Располагайте мною, если я могу сделать что-нибудь.
— Многого я не потребую, только попрошу у вас фургон и несколько человек конвоя, чтобы отвезти его ко мне, где за ним будет надлежащий уход, братья мои и я, мы достаточно знаем медицину, чтобы вылечить его. Разумнее будет не разглашать этого события, по возможности скрыть его, полагаю лишним объяснять, как эльзасцы нас ненавидят.
— К несчастью, это факт неопровержимый, эти черти французы околдовали их, не хотят с ними расставаться, да и баста!
— Терпение, — сказал пиэтист со странным выражением, — положение вещей скоро изменится, ручаюсь вам.
— Да услышит вас небо, любезный господин Штаадт, жизнь наша здесь теперь просто каторга.
— Положитесь на мое слово, я имею верные сведения, высокородный полковник, но прошу подумать о фургоне, нашему раненому нужна помощь.
— Это правда, я и забыл, простите, я сам пойду распорядиться, прошу у вас пять минут всего.
Полковник вышел из трактира, и за ним затворилась дверь.
ГЛАВА V
Площадка Конопляник
Большая зала в доме трактирщика представляла зрелище самое живописное и странное.
Смоляные факелы, воткнутые в стены, освещали комнату белесоватым светом, придавая какой-то особенный отпечаток лицам солдат и офицеров; клубы рыжеватого дыма поднимались к потолку; несколько солдат спали, растянувшись на соломе, другие бодрствовали, ожидая приказаний.
Старик, связанный по рукам и ногам, лежал на скамье, Поблеско, прислоненный верхней частью тела к стене, почти не был виден в полумраке, тело Бидермана, шпиона, убитого трактирщиком, лежало на полу в луже крови, а Варнава Штаадт сидел на стуле, погруженный в размышления.
Из внутренних комнат и даже с чердаков доносился постоянный шум; это солдаты грабили и немилосердно опустошали бедное жилище несчастного трактирщика.
Полковник оставался в отсутствии гораздо дольше, чем предполагал; прошло добрых полчаса, когда он вернулся с озабоченным видом, сердито осмотрелся вокруг и сел, не говоря ни слова, возле Варнавы Штаадта.
Тот с минуту наблюдал за ним, потом, видя, что полковник молчит, он решил заговорить сам.
— Ну что, полковник, — спросил он, — были вы так добры и велели приготовить мне фургон, о котором я вас просил?
— Все готово, вы можете уехать когда вам угодно, — ответил полковник чрезвычайно сердито.
— Как странно вы это сказали, будто рассержены, уж не я ли причинил вам неприятность?
— О, нет, любезный господин Штаадт, вы ни при чем, — ответил полковник, все такой же нахмуренный.
— Так я немедля воспользуюсь позволением вашим, только, признаться, мне не хотелось бы оставлять вас таким образом.
— Почему же?
— Потому что хотел бы знать, полковник, прежде чем уеду, что вас так расстроило.
— Да вам-то, какое дело?
— И все же скажите мне, что случилось, и я, быть может, в состоянии буду дать вам хороший совет.
— Вот вся история в двух словах. Судя по всему, я подозреваю, что человек, смело пробравшийся к нам и ранивший так опасно Поблеско, скрывается со своими сообщниками в деревне невдалеке отсюда.
— И что ж, господин полковник?
— Да то, что один старый анабаптист, упрямый как мул, ни за что на свете не соглашается вести меня в эту деревню.
— Анабаптисты коварное племя, преданное французам, которые покровительствуют их языческой вере; от этого человека вы не добьетесь ничего.
— Я убедился в этом на деле, таким образом, презренный виновник преступления и его сообщники, не менее виновные, ускользнут от меня из-за вздора, из-за ничтожного указания, которое дать мог бы ребенок, из-за того, словом, что я не знаю дороги в эту проклятую деревню.
Воцарилось молчание.
— А деревня эта далеко отсюда, полковник? — спросил Варнава Штаадт свойственным ему наставительным тоном.
— В трех милях, не более.
— Знаете вы название деревни?
— Конопляник.
— Конопляник? Да я очень хорошо знаю эту деревню; вам сказали совершенно справедливо, господин полковник, она действительно в трех милях, напрямик разумеется, если же избрать дорогу, по которой можно беспрепятственно проехать с вашими лошадьми и обозом, надо, по крайней мере, увеличить это расстояние вдвое.
— То-то и бесит меня, — вскричал полковник, — что я не знаю дорог, которые ведут к этой негодной деревушке!
— Не заботьтесь об этом, полковник, забудьте вашу досаду, проводник, в котором вы нуждаетесь…
— Что же дальше?
— То, что я доставлю его, и, ручаюсь вам, он доведет вас прямо, не сделав лишнего шага в сторону.
— Вы сделаете это, любезный господин Штаадт?
— Разумеется, когда обещаю.
— Но это займет много времени, а вам известно, что каждая минута дорога.
— Успокойтесь, полковник, вы не потеряете ни одной, потому что проводник этот я.
— Вы?
— Я сам.
— Искренно благодарю за предложение, которое, поверьте, ценить умею, хотя, к несчастью, не могу им воспользоваться.
— Отчего же, полковник?
— Вы забыли про раненого.
— Ничуть не бывало! Мой слуга отвезет его, и я дам записку к моим братьям. Они умеют лечить не хуже меня, под их наблюдением господин Поблеско не подвергнется ни малейшей опасности, да, наконец, и отсутствие мое продлится не долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
— К удовлетворительному, высокородный полковник, к очень удовлетворительному.
— В самом деле, любезный господин Штаадт?
— Могу вас уверить, что друг наш не только поправится, но еще будет на ногах недели через две.
— Вот чудо-то!
— Напротив, это совершенно естественно, господин полковник; во-первых, барон вовсе не был умерщвлен.
— Вы думаете?
— Уверен, он проколот насквозь ударом шпаги, это означает борьбу, бой, поединок, что бы ни было, но уж никак не убийство, направление раны доказывает это, и она широка, чего не может быть при ударе кинжалом.
— Пожалуй, вы и правы, — ответил полковник и задумался.
— Я определенно прав, удар нанесли с такою силою, что эфес шпаги уткнулся в грудь и оставил синяки, от удара этого раненый упал навзничь как громом пораженный.
— Так он действительно проколот насквозь?
— Конечно, но складки плаща барона, вероятно, ввели противника в заблуждение, рана нанесена сбоку и не коснулась ни одной жизненной части тела, страшная потеря крови и удар эфеса в грудь одни причинили оцепенение, в котором он находится, но оно не возбуждает ни малейшего опасения.
— Я искренне этому рад, барон фон Штанбоу человек ума недюжинного.
— Прибавьте, полковник, что он вполне предан своему отечеству, которому оказал в это время неоценимые услуги.
— Кому это знать лучше меня! Он открыл нам путь в Эльзас и выдал все его средства обороны, словом, потеря его в настоящую минуту была бы невосполнима.
— Все, что вы изволите говорить, строжайшей точности, полковник, потому и надо торопиться подать ему помощь, которой он здесь лишен.
— Располагайте мною, если я могу сделать что-нибудь.
— Многого я не потребую, только попрошу у вас фургон и несколько человек конвоя, чтобы отвезти его ко мне, где за ним будет надлежащий уход, братья мои и я, мы достаточно знаем медицину, чтобы вылечить его. Разумнее будет не разглашать этого события, по возможности скрыть его, полагаю лишним объяснять, как эльзасцы нас ненавидят.
— К несчастью, это факт неопровержимый, эти черти французы околдовали их, не хотят с ними расставаться, да и баста!
— Терпение, — сказал пиэтист со странным выражением, — положение вещей скоро изменится, ручаюсь вам.
— Да услышит вас небо, любезный господин Штаадт, жизнь наша здесь теперь просто каторга.
— Положитесь на мое слово, я имею верные сведения, высокородный полковник, но прошу подумать о фургоне, нашему раненому нужна помощь.
— Это правда, я и забыл, простите, я сам пойду распорядиться, прошу у вас пять минут всего.
Полковник вышел из трактира, и за ним затворилась дверь.
ГЛАВА V
Площадка Конопляник
Большая зала в доме трактирщика представляла зрелище самое живописное и странное.
Смоляные факелы, воткнутые в стены, освещали комнату белесоватым светом, придавая какой-то особенный отпечаток лицам солдат и офицеров; клубы рыжеватого дыма поднимались к потолку; несколько солдат спали, растянувшись на соломе, другие бодрствовали, ожидая приказаний.
Старик, связанный по рукам и ногам, лежал на скамье, Поблеско, прислоненный верхней частью тела к стене, почти не был виден в полумраке, тело Бидермана, шпиона, убитого трактирщиком, лежало на полу в луже крови, а Варнава Штаадт сидел на стуле, погруженный в размышления.
Из внутренних комнат и даже с чердаков доносился постоянный шум; это солдаты грабили и немилосердно опустошали бедное жилище несчастного трактирщика.
Полковник оставался в отсутствии гораздо дольше, чем предполагал; прошло добрых полчаса, когда он вернулся с озабоченным видом, сердито осмотрелся вокруг и сел, не говоря ни слова, возле Варнавы Штаадта.
Тот с минуту наблюдал за ним, потом, видя, что полковник молчит, он решил заговорить сам.
— Ну что, полковник, — спросил он, — были вы так добры и велели приготовить мне фургон, о котором я вас просил?
— Все готово, вы можете уехать когда вам угодно, — ответил полковник чрезвычайно сердито.
— Как странно вы это сказали, будто рассержены, уж не я ли причинил вам неприятность?
— О, нет, любезный господин Штаадт, вы ни при чем, — ответил полковник, все такой же нахмуренный.
— Так я немедля воспользуюсь позволением вашим, только, признаться, мне не хотелось бы оставлять вас таким образом.
— Почему же?
— Потому что хотел бы знать, полковник, прежде чем уеду, что вас так расстроило.
— Да вам-то, какое дело?
— И все же скажите мне, что случилось, и я, быть может, в состоянии буду дать вам хороший совет.
— Вот вся история в двух словах. Судя по всему, я подозреваю, что человек, смело пробравшийся к нам и ранивший так опасно Поблеско, скрывается со своими сообщниками в деревне невдалеке отсюда.
— И что ж, господин полковник?
— Да то, что один старый анабаптист, упрямый как мул, ни за что на свете не соглашается вести меня в эту деревню.
— Анабаптисты коварное племя, преданное французам, которые покровительствуют их языческой вере; от этого человека вы не добьетесь ничего.
— Я убедился в этом на деле, таким образом, презренный виновник преступления и его сообщники, не менее виновные, ускользнут от меня из-за вздора, из-за ничтожного указания, которое дать мог бы ребенок, из-за того, словом, что я не знаю дороги в эту проклятую деревню.
Воцарилось молчание.
— А деревня эта далеко отсюда, полковник? — спросил Варнава Штаадт свойственным ему наставительным тоном.
— В трех милях, не более.
— Знаете вы название деревни?
— Конопляник.
— Конопляник? Да я очень хорошо знаю эту деревню; вам сказали совершенно справедливо, господин полковник, она действительно в трех милях, напрямик разумеется, если же избрать дорогу, по которой можно беспрепятственно проехать с вашими лошадьми и обозом, надо, по крайней мере, увеличить это расстояние вдвое.
— То-то и бесит меня, — вскричал полковник, — что я не знаю дорог, которые ведут к этой негодной деревушке!
— Не заботьтесь об этом, полковник, забудьте вашу досаду, проводник, в котором вы нуждаетесь…
— Что же дальше?
— То, что я доставлю его, и, ручаюсь вам, он доведет вас прямо, не сделав лишнего шага в сторону.
— Вы сделаете это, любезный господин Штаадт?
— Разумеется, когда обещаю.
— Но это займет много времени, а вам известно, что каждая минута дорога.
— Успокойтесь, полковник, вы не потеряете ни одной, потому что проводник этот я.
— Вы?
— Я сам.
— Искренно благодарю за предложение, которое, поверьте, ценить умею, хотя, к несчастью, не могу им воспользоваться.
— Отчего же, полковник?
— Вы забыли про раненого.
— Ничуть не бывало! Мой слуга отвезет его, и я дам записку к моим братьям. Они умеют лечить не хуже меня, под их наблюдением господин Поблеско не подвергнется ни малейшей опасности, да, наконец, и отсутствие мое продлится не долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141