Наконец он поднял глаза. Лицо его было мрачно, глаза сверкали.
– Отец мой страдает? – спросил Черный Олень кротким и дружеским голосом.
– Да, я страдаю, – отвечал вождь.
– Гекубу вдохнул печаль в сердце моего отца, но пусть он не теряет мужества, Пиллиан его поддержит.
– Нет, – отвечал Антинагюэль, – дыхание, которое сушит мою грудь, дыхание боязни.
– Боязни?
– Да, испанцы могущественны; я опасаюсь силы их оружия для моих молодых воинов.
Черный Олень глядел на него с удивлением.
– Какое дело до могущества бледнолицых, – сказал он, – когда отец мой во главе четырех уталь-мапусов?
– Эта война будет ужасна; я хочу победить.
– Мой отец победит; разве не все воины слушают его голос?
– Нет, – печально отвечал Антинагюэль. – Ульмены пуэльчесские не присутствовали на совете.
– Это правда, – прошептал Черный Олень.
– Пуэльчесы первые между воинами окасскими.
– Это правда, – сказал опять Черный Олень.
– Я страдаю, – повторил Антинагюэль. Черный Олень положил ему руку на плечо.
– Отец мой, – сказал он вкрадчивым голосом, – вождь великого народа; для него нет ничего невозможного.
– Что хочет сказать сын мой?
– Война объявлена, и между тем как мы будем делать набеги на чилийскую землю, чтобы держать неприятеля в беспокойстве на счет наших планов, пусть отец мой сядет со своими воинами на лошадей и полетит на крыльях бури к пуэльчесам; слова его убедят их, воины оставят все, чтобы последовать за ним и сражаться под его начальством; с их помощью мы победим испанцев, и сердце моего отца наполнится радостью и гордостью.
– Сын мой мудр, я последую его совету, – отвечал токи с улыбкой неописанного выражения, – но он сказал, что война дело решенное; выгоды моего народа не должны страдать от краткого отсутствия, которое я принужден сделать.
– Отец мой позаботится об этом.
– Я уже позаботился, – возразил Антинагюэль со сладкой улыбкой, – пусть сын мой слушает меня.
– Уши мои открыты, чтобы внимать словам моего отца.
– На восходе солнца, когда пары огненной воды рассеются, вожди спросят Антинагюэля.
Черный Олень сделал знак согласия.
– Я вручаю моему сыну, – продолжал вождь, – каменный топор, знак моего достоинства; Черный Олень часть души моей, сердце его мне предано; я назначаю его моим помощником, он заменит меня.
Апо-ульмен почтительно поклонился Антинагюэлю и поцеловал у него руку.
– То, что прикажет мой отец, будет исполнено, – сказал он.
– Вожди имеют надменный характер, мужество их мимолетно; сын мой не даст им времени охладеть; между ними есть такие, которых надо занять делом сейчас же, чтобы они не могли после отступить.
– Как зовут этих вождей? Я должен сохранить имена их в моей памяти.
– Это самые могущественные ульмены. Пусть сын мой помнит, их восемь, каждый из них сделает набег на границу, чтобы доказать чилийцам, что неприязненные действия начались; четверо главных между ними пусть немедленно отправятся в Вальдивию, чтобы объявить войну бледнолицым.
– Хорошо.
– Вот имена ульменов: Манкепан, Танголь, Аучангуэр, Кудпаль, Кольфунгуин, Трумау, Куюмиль и Пайлапан. Сын мой хорошо слышал эти имена?
– Я их слышал.
– Понял ли, сын мой, смысл моих слов? Вошли ли они в его мозг?
– Слова моего отца здесь, – сказал Черный Олень, поднося руку ко лбу, – он может оставить всякое беспокойство и лететь к той, которая овладела его сердцем.
– Хорошо, – отвечал Антинагюэль, – сын мой меня любит, он будет помнить; через два солнца он найдет меня в деревне Черных Змей.
– Черный Олень будет там в сопровождении своих доблестных воинов, – пусть Пиллиан руководит стонами моего отца, а Эпананум – бог войны – пошлет ему успех.
– До свиданья, брат, – прошептал Антинагюэль, прощаясь со своим помощником.
Черный Олень поклонился токи и ушел. Оставшись один, Антинагюэль сделал знак индейцу, который принес ему известие, заставившее его ехать. Во время совещания начальников, этот человек стоял неподвижно в нескольких шагах, так что не мог ничего слышать, но был наготове немедленно исполнить приказания, какие могли быть даны ему. Он подошел.
– Сын мой устал? – спросил его токи.
– Нет, но моя лошадь нуждается в отдыхе.
– Хорошо, сыну моему дадут другую лошадь; он нас проводит.
Не говоря более ни слова, Антинагюэль, в сопровождении лазутчика, подошел к группе всадников, которые, опираясь на свои длинные копья, стояли чуть поодаль. Эти всадники, числом тридцать человек, были воины токи. Антинагюэль одним прыжком вскочил на великолепную лошадь, которую держали за узду двое индейцев.
– В путь, – закричал он, вонзив шпоры в бока лошади, которая полетела с быстротою стрелы. Воины последовали за ним. Эта группа мрачных всадников скользила в темноте, как легион зловещих призраков. Перед ними скакал проводник.
Кто может выразить очарование ночной поездки в американских пустынях! Полночный ветер очистил небо, свод которого, темно-голубой и усыпанный, как царская мантия, бесчисленным множеством звезд, был полон торжественного величия. Ночь отличалась бархатистой прозрачностью, свойственной южноамериканскому климату. По временам ветер с какими-то неопределенными звуками кружил сухие листья в пространстве и потом терялся вдали, как вздох.
Ароканы, пригнувшись к шеям своих лошадей, ноздри которых дымились, скакали, не осматриваясь вокруг. Между тем пустыня, через которую они проезжали быстро и безмолвно, разливала в пространстве тысячи гармонических звуков. Это было журчание воды между лианами, свист ветра в листьях или тихое жужжанье миллиона невидимых насекомых; время от времени между листьев пробивался на траву свет как блуждающий огонек; изредка старые деревья вставали на краях пропастей; тысячи звуков носились в воздухе, рычание доносилось из берлог, вырытых под корнями деревьев, заглушаемые вздохи словно спускались с вершин гор: пустыня представляла собою неведомый, таинственный и чудесный мир. Повсюду – на земле, в воздухе слышался гул великого потока жизни, исходящего от Бога!
Лошади ароканов продолжали свой неистовый бег, перескакивая через овраги и потоки, дробя своими копытами камни, с шумом скатывавшиеся в пропасти.
На два копья длины впереди, возле проводника, скакал Антинагюэль; устремив глаза вперед, он беспрестанно пришпоривал свою задыхающуюся лошадь, глухо хрипевшую. Вдруг мрачное скопление показалось на некотором расстоянии, потом донесся шум голосов.
– Мы приехали, – сказал проводник.
– Наконец! – закричал Антинагюэль, остановив свою лошадь, тут же повалившуюся.
Они находились в жалкой деревушке, состоящей из пяти или шести развалившихся лачуг, которые при каждом порыве ветра угрожали разрушиться. Антинагюэль, по-видимому ожидавший падения лошади, поспешно высвободился из стремян и, обратившись к проводнику, который также сошел на землю, спросил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Отец мой страдает? – спросил Черный Олень кротким и дружеским голосом.
– Да, я страдаю, – отвечал вождь.
– Гекубу вдохнул печаль в сердце моего отца, но пусть он не теряет мужества, Пиллиан его поддержит.
– Нет, – отвечал Антинагюэль, – дыхание, которое сушит мою грудь, дыхание боязни.
– Боязни?
– Да, испанцы могущественны; я опасаюсь силы их оружия для моих молодых воинов.
Черный Олень глядел на него с удивлением.
– Какое дело до могущества бледнолицых, – сказал он, – когда отец мой во главе четырех уталь-мапусов?
– Эта война будет ужасна; я хочу победить.
– Мой отец победит; разве не все воины слушают его голос?
– Нет, – печально отвечал Антинагюэль. – Ульмены пуэльчесские не присутствовали на совете.
– Это правда, – прошептал Черный Олень.
– Пуэльчесы первые между воинами окасскими.
– Это правда, – сказал опять Черный Олень.
– Я страдаю, – повторил Антинагюэль. Черный Олень положил ему руку на плечо.
– Отец мой, – сказал он вкрадчивым голосом, – вождь великого народа; для него нет ничего невозможного.
– Что хочет сказать сын мой?
– Война объявлена, и между тем как мы будем делать набеги на чилийскую землю, чтобы держать неприятеля в беспокойстве на счет наших планов, пусть отец мой сядет со своими воинами на лошадей и полетит на крыльях бури к пуэльчесам; слова его убедят их, воины оставят все, чтобы последовать за ним и сражаться под его начальством; с их помощью мы победим испанцев, и сердце моего отца наполнится радостью и гордостью.
– Сын мой мудр, я последую его совету, – отвечал токи с улыбкой неописанного выражения, – но он сказал, что война дело решенное; выгоды моего народа не должны страдать от краткого отсутствия, которое я принужден сделать.
– Отец мой позаботится об этом.
– Я уже позаботился, – возразил Антинагюэль со сладкой улыбкой, – пусть сын мой слушает меня.
– Уши мои открыты, чтобы внимать словам моего отца.
– На восходе солнца, когда пары огненной воды рассеются, вожди спросят Антинагюэля.
Черный Олень сделал знак согласия.
– Я вручаю моему сыну, – продолжал вождь, – каменный топор, знак моего достоинства; Черный Олень часть души моей, сердце его мне предано; я назначаю его моим помощником, он заменит меня.
Апо-ульмен почтительно поклонился Антинагюэлю и поцеловал у него руку.
– То, что прикажет мой отец, будет исполнено, – сказал он.
– Вожди имеют надменный характер, мужество их мимолетно; сын мой не даст им времени охладеть; между ними есть такие, которых надо занять делом сейчас же, чтобы они не могли после отступить.
– Как зовут этих вождей? Я должен сохранить имена их в моей памяти.
– Это самые могущественные ульмены. Пусть сын мой помнит, их восемь, каждый из них сделает набег на границу, чтобы доказать чилийцам, что неприязненные действия начались; четверо главных между ними пусть немедленно отправятся в Вальдивию, чтобы объявить войну бледнолицым.
– Хорошо.
– Вот имена ульменов: Манкепан, Танголь, Аучангуэр, Кудпаль, Кольфунгуин, Трумау, Куюмиль и Пайлапан. Сын мой хорошо слышал эти имена?
– Я их слышал.
– Понял ли, сын мой, смысл моих слов? Вошли ли они в его мозг?
– Слова моего отца здесь, – сказал Черный Олень, поднося руку ко лбу, – он может оставить всякое беспокойство и лететь к той, которая овладела его сердцем.
– Хорошо, – отвечал Антинагюэль, – сын мой меня любит, он будет помнить; через два солнца он найдет меня в деревне Черных Змей.
– Черный Олень будет там в сопровождении своих доблестных воинов, – пусть Пиллиан руководит стонами моего отца, а Эпананум – бог войны – пошлет ему успех.
– До свиданья, брат, – прошептал Антинагюэль, прощаясь со своим помощником.
Черный Олень поклонился токи и ушел. Оставшись один, Антинагюэль сделал знак индейцу, который принес ему известие, заставившее его ехать. Во время совещания начальников, этот человек стоял неподвижно в нескольких шагах, так что не мог ничего слышать, но был наготове немедленно исполнить приказания, какие могли быть даны ему. Он подошел.
– Сын мой устал? – спросил его токи.
– Нет, но моя лошадь нуждается в отдыхе.
– Хорошо, сыну моему дадут другую лошадь; он нас проводит.
Не говоря более ни слова, Антинагюэль, в сопровождении лазутчика, подошел к группе всадников, которые, опираясь на свои длинные копья, стояли чуть поодаль. Эти всадники, числом тридцать человек, были воины токи. Антинагюэль одним прыжком вскочил на великолепную лошадь, которую держали за узду двое индейцев.
– В путь, – закричал он, вонзив шпоры в бока лошади, которая полетела с быстротою стрелы. Воины последовали за ним. Эта группа мрачных всадников скользила в темноте, как легион зловещих призраков. Перед ними скакал проводник.
Кто может выразить очарование ночной поездки в американских пустынях! Полночный ветер очистил небо, свод которого, темно-голубой и усыпанный, как царская мантия, бесчисленным множеством звезд, был полон торжественного величия. Ночь отличалась бархатистой прозрачностью, свойственной южноамериканскому климату. По временам ветер с какими-то неопределенными звуками кружил сухие листья в пространстве и потом терялся вдали, как вздох.
Ароканы, пригнувшись к шеям своих лошадей, ноздри которых дымились, скакали, не осматриваясь вокруг. Между тем пустыня, через которую они проезжали быстро и безмолвно, разливала в пространстве тысячи гармонических звуков. Это было журчание воды между лианами, свист ветра в листьях или тихое жужжанье миллиона невидимых насекомых; время от времени между листьев пробивался на траву свет как блуждающий огонек; изредка старые деревья вставали на краях пропастей; тысячи звуков носились в воздухе, рычание доносилось из берлог, вырытых под корнями деревьев, заглушаемые вздохи словно спускались с вершин гор: пустыня представляла собою неведомый, таинственный и чудесный мир. Повсюду – на земле, в воздухе слышался гул великого потока жизни, исходящего от Бога!
Лошади ароканов продолжали свой неистовый бег, перескакивая через овраги и потоки, дробя своими копытами камни, с шумом скатывавшиеся в пропасти.
На два копья длины впереди, возле проводника, скакал Антинагюэль; устремив глаза вперед, он беспрестанно пришпоривал свою задыхающуюся лошадь, глухо хрипевшую. Вдруг мрачное скопление показалось на некотором расстоянии, потом донесся шум голосов.
– Мы приехали, – сказал проводник.
– Наконец! – закричал Антинагюэль, остановив свою лошадь, тут же повалившуюся.
Они находились в жалкой деревушке, состоящей из пяти или шести развалившихся лачуг, которые при каждом порыве ветра угрожали разрушиться. Антинагюэль, по-видимому ожидавший падения лошади, поспешно высвободился из стремян и, обратившись к проводнику, который также сошел на землю, спросил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146