Съемка, произведенная группой, делает факт бесспорным. А надпись, указывающая на землетрясение, объясняет все.
– А не думаете ли вы, профессор, что надпись попросту легендарна? – спросил один из присутствующих, русский.
– Нет, – возразил Шаев. – По мнению нашего уважаемого товарища Жаркова, язык надписи чистый, подлинно арабский, без позднейших искажений и примесей персидских слов. Это первое соображение. Кстати, – обратился Шаев к Ефимову, – кто это сумел так списать надпись и сделать отличный перевод?
Ефимов указал на Ибадуллу, и все посмотрели на него.
– О-о! – сказал Шаев. – Какой у вас помощник! Интересно, – он опять изучал Ибадуллу тем же острым взглядом, как вначале. Ибадулла не опустил глаз.
– А у вас не будет ли каких соображении, Семен Александрович? – спросил Шаев одного из русских.
Ибадулла заметил, что перед этим человеком в очках и с остренькой бородкой лежал его список надписи. Наверное, это и был Жарков.
– Я рад встретить знатока старинных надписей, – неожиданно сказал Ибадулле Жарков на чистейшем арабском языке. – А что думает сам Ибадулла о достоверности находки?
– Я уверен в мудрости ученого, знающего неизмеримо больше меня, – ответил Ибадулла по-арабски. – Что может значить мое мнение, какую цену оно может иметь? Я не осмелюсь высказать его.
Семен Александрович и Шаев переглянулись. Этот дочерна загоревший скромный рабочий изыскательской группы выдерживал экзамен с честью. Ефимов не обманулся, доверившись случайному толмачу.
– Отлично, отлично, – сказал Жарков по-русски, – но все же, – и он опять перешел на арабский язык, – хотя скромность и есть лучшее украшение носителя знания, все же скажи нам всем, что ты думаешь сам?
– Нужно верить, – по-русски ответил Ибадулла.
– Но почему? – настаивал Шаев, обращаясь к Ибадулле.
– В надписи правда. В ней выражена мысль ислама.
– Вот именно! – воскликнул Шаев вставая. – Типично исламистский дух злобы и человеконенавистничества. Не каждый наш русский друг понимает это, как товарищ Жарков. Это неподдельно, – продолжал Шаев с увлечением. – Мы вывезем мрамор, лабораторное исследование опровергнет тех, кто сомневается. Копию надписи я сегодня же пошлю моему другу Момаммед-Рахиму. Кусок жестокого прошлого… А теперь, товарищи, – обратился он к изыскателям, – вы свободны, идите отдыхайте. А мы тут посмотрим, посоветуемся, что следует делать дальше с нашей исчезнувшей рекой.
Ибадулла решился подойти к Шаеву и попросить его передать привет Мохаммед-Рахиму.
– Ты знаешь его? – немного удивился Шаев. – Хорошо, я напишу. Скажи мне, кстати, как ты попал в группу?
– Меня устроил Мослим-Адель.
– Ты знаешь и Мослима? По старой поговорке: назови мне твоих друзей, и я скажу тебе, кто ты. Ты разрешил мое сомнение, – и Шаев весело засмеялся, сделавшись опять простым и добродушным.
…Ночью в гостинице Ибадулла писал Мослиму:
«…и ты, Справедливый, и Мохаммед-Рахим, Мудрый, совершали над моим сердцем и разумом дело отца. Я постигаю труднопостижимое. Ты сказал мне – ищи. И я нахожу».
Ибадулла прервал письмо и задумался. Потом он оглянулся на спящего Ефимова. Лицо молодого русского так загорело, что на белой подушке казалось совсем черным. Ибадулла любил лицо друга и с удовольствием смотрел на него. Фатима была в другом номере гостиницы…
Ибадулла продолжал писать:
«Лишь о себе я думал, беседуя с тобой. Я был погружен в себя, и я забыл о людях. Однако в городе есть злодеи. Они, по слову Мудрого, прячутся среди мертвых призраков, таков их обычай. Они пытаются идти с лицом, обращенным вспять. В вечер моего прихода к тебе я прочел на колонне хонако Файзабад три строчки слов привета и нашел знак, состоящий из пяти черточек, повторенных в пяти рядах. Знай, что это знак тех, кто вступил в союз с американцами. Я не знаю, кто пишет. Но он пишет для человека, который придет, чтобы принести смерть. Это правда, и ты сделай с ней нужное».
Ибадулла достал висевший у него на груди кожаный мешочек и, положив его на стол, продолжал писать:
«Я посылаю тебе талисман, наследие отцов. Веря в истину начертанных в нем слов, я носил его. И сегодня он еще дорог мне как память. Сохрани его из любви к Рахметулле и его сыну. И еще скажу тебе, моя душа трепещет. Я словно вновь прихожу в мир…»
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Волки ислама
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Персики
I
– Очень вредные, очень опасные дела, – рассказывал Садык Исмаилович Исмаилов своему гостю Сафару. – Коммунисты не оставляют ничего в покое и не теряют времени. У нас много новой орошенной земли и все время прибавляется. Сейчас они выдумали новость: проводят временные арыки, чтобы взять под посев ту землю, что прежде занимал арык. Подумай! Совсем сходят с ума! Повсюду ищут новую воду, проводят новые каналы, роют новые колодцы. Только и слышишь разговоры о землях нового орошения. – Исмаилов со злостью упирал на слово «новый». – На все это так много тратят денег, точно и не было войны. Откуда они берут деньги? Подумай, говорят о сибирских реках, которые придут сюда. Безумие! Скоро ничего нельзя будет узнать.
Сафар сидел, мрачно уставившись в угол. Свет в комнату проникал из полуоткрытой двери, окна были затемнены. Стоял полумрак, и было еще по-ночному прохладно.
«Что толку в жалобах?» – думал Сафар, краем уха прислушиваясь к болтовне Исмаилова.
Сафару постоянно приходилось выслушивать рассуждения Исмаилова на излюбленную тему – о вреде орошения новых земель. Ведь на новых местах люди будут жить по-новому. Сейчас Исмаилов только мешал Сафару размышлять о своем: пора нечто совершить в Аллакенде. Прежде чем уходить из этого города, нужно нанести удар.
Посылая сюда Сафара, мулла Шейх-Аталык-Ходжа приказал проверить слухи о ложном ученом Мохаммед-Рахиме, враге, разрушающем ислам своими писаниями. Слухи верны, Мохаммед-Рахим подлежит наказанию.
Исмаилов указывал еще на старика Мослима, своего соседа. Этот старик тоже враг, но с ним Исмаилов пусть расправится сам. Переулок темен, легко выбрать время. У Мослима не хватит силы, чтобы отбить удар, нанесенный даже неопытной рукой. Сафар зарезал бы этого старика просто для развлечения, но…
Там, на службе у муллы, Сафар привык действовать смело. Для него было безделицей отправить на тот свет неисправного должника или человека, на которого указали ему как на коммуниста. В случае скандала хозяева всегда могли выставить свидетелей, готовых подтвердить под требуемой законом клятвой на коране, что в час расправы Сафар находился совсем в другом месте. Но здесь было по-иному…
В своем доме Мохаммед-Рахим был окружен близкими. Правда, он целые дни проводил в рабочем кабинете в здании бывшего медресе, зачастую в полном одиночестве. Но и там, во дворе и в соседних помещениях, было много людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– А не думаете ли вы, профессор, что надпись попросту легендарна? – спросил один из присутствующих, русский.
– Нет, – возразил Шаев. – По мнению нашего уважаемого товарища Жаркова, язык надписи чистый, подлинно арабский, без позднейших искажений и примесей персидских слов. Это первое соображение. Кстати, – обратился Шаев к Ефимову, – кто это сумел так списать надпись и сделать отличный перевод?
Ефимов указал на Ибадуллу, и все посмотрели на него.
– О-о! – сказал Шаев. – Какой у вас помощник! Интересно, – он опять изучал Ибадуллу тем же острым взглядом, как вначале. Ибадулла не опустил глаз.
– А у вас не будет ли каких соображении, Семен Александрович? – спросил Шаев одного из русских.
Ибадулла заметил, что перед этим человеком в очках и с остренькой бородкой лежал его список надписи. Наверное, это и был Жарков.
– Я рад встретить знатока старинных надписей, – неожиданно сказал Ибадулле Жарков на чистейшем арабском языке. – А что думает сам Ибадулла о достоверности находки?
– Я уверен в мудрости ученого, знающего неизмеримо больше меня, – ответил Ибадулла по-арабски. – Что может значить мое мнение, какую цену оно может иметь? Я не осмелюсь высказать его.
Семен Александрович и Шаев переглянулись. Этот дочерна загоревший скромный рабочий изыскательской группы выдерживал экзамен с честью. Ефимов не обманулся, доверившись случайному толмачу.
– Отлично, отлично, – сказал Жарков по-русски, – но все же, – и он опять перешел на арабский язык, – хотя скромность и есть лучшее украшение носителя знания, все же скажи нам всем, что ты думаешь сам?
– Нужно верить, – по-русски ответил Ибадулла.
– Но почему? – настаивал Шаев, обращаясь к Ибадулле.
– В надписи правда. В ней выражена мысль ислама.
– Вот именно! – воскликнул Шаев вставая. – Типично исламистский дух злобы и человеконенавистничества. Не каждый наш русский друг понимает это, как товарищ Жарков. Это неподдельно, – продолжал Шаев с увлечением. – Мы вывезем мрамор, лабораторное исследование опровергнет тех, кто сомневается. Копию надписи я сегодня же пошлю моему другу Момаммед-Рахиму. Кусок жестокого прошлого… А теперь, товарищи, – обратился он к изыскателям, – вы свободны, идите отдыхайте. А мы тут посмотрим, посоветуемся, что следует делать дальше с нашей исчезнувшей рекой.
Ибадулла решился подойти к Шаеву и попросить его передать привет Мохаммед-Рахиму.
– Ты знаешь его? – немного удивился Шаев. – Хорошо, я напишу. Скажи мне, кстати, как ты попал в группу?
– Меня устроил Мослим-Адель.
– Ты знаешь и Мослима? По старой поговорке: назови мне твоих друзей, и я скажу тебе, кто ты. Ты разрешил мое сомнение, – и Шаев весело засмеялся, сделавшись опять простым и добродушным.
…Ночью в гостинице Ибадулла писал Мослиму:
«…и ты, Справедливый, и Мохаммед-Рахим, Мудрый, совершали над моим сердцем и разумом дело отца. Я постигаю труднопостижимое. Ты сказал мне – ищи. И я нахожу».
Ибадулла прервал письмо и задумался. Потом он оглянулся на спящего Ефимова. Лицо молодого русского так загорело, что на белой подушке казалось совсем черным. Ибадулла любил лицо друга и с удовольствием смотрел на него. Фатима была в другом номере гостиницы…
Ибадулла продолжал писать:
«Лишь о себе я думал, беседуя с тобой. Я был погружен в себя, и я забыл о людях. Однако в городе есть злодеи. Они, по слову Мудрого, прячутся среди мертвых призраков, таков их обычай. Они пытаются идти с лицом, обращенным вспять. В вечер моего прихода к тебе я прочел на колонне хонако Файзабад три строчки слов привета и нашел знак, состоящий из пяти черточек, повторенных в пяти рядах. Знай, что это знак тех, кто вступил в союз с американцами. Я не знаю, кто пишет. Но он пишет для человека, который придет, чтобы принести смерть. Это правда, и ты сделай с ней нужное».
Ибадулла достал висевший у него на груди кожаный мешочек и, положив его на стол, продолжал писать:
«Я посылаю тебе талисман, наследие отцов. Веря в истину начертанных в нем слов, я носил его. И сегодня он еще дорог мне как память. Сохрани его из любви к Рахметулле и его сыну. И еще скажу тебе, моя душа трепещет. Я словно вновь прихожу в мир…»
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Волки ислама
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Персики
I
– Очень вредные, очень опасные дела, – рассказывал Садык Исмаилович Исмаилов своему гостю Сафару. – Коммунисты не оставляют ничего в покое и не теряют времени. У нас много новой орошенной земли и все время прибавляется. Сейчас они выдумали новость: проводят временные арыки, чтобы взять под посев ту землю, что прежде занимал арык. Подумай! Совсем сходят с ума! Повсюду ищут новую воду, проводят новые каналы, роют новые колодцы. Только и слышишь разговоры о землях нового орошения. – Исмаилов со злостью упирал на слово «новый». – На все это так много тратят денег, точно и не было войны. Откуда они берут деньги? Подумай, говорят о сибирских реках, которые придут сюда. Безумие! Скоро ничего нельзя будет узнать.
Сафар сидел, мрачно уставившись в угол. Свет в комнату проникал из полуоткрытой двери, окна были затемнены. Стоял полумрак, и было еще по-ночному прохладно.
«Что толку в жалобах?» – думал Сафар, краем уха прислушиваясь к болтовне Исмаилова.
Сафару постоянно приходилось выслушивать рассуждения Исмаилова на излюбленную тему – о вреде орошения новых земель. Ведь на новых местах люди будут жить по-новому. Сейчас Исмаилов только мешал Сафару размышлять о своем: пора нечто совершить в Аллакенде. Прежде чем уходить из этого города, нужно нанести удар.
Посылая сюда Сафара, мулла Шейх-Аталык-Ходжа приказал проверить слухи о ложном ученом Мохаммед-Рахиме, враге, разрушающем ислам своими писаниями. Слухи верны, Мохаммед-Рахим подлежит наказанию.
Исмаилов указывал еще на старика Мослима, своего соседа. Этот старик тоже враг, но с ним Исмаилов пусть расправится сам. Переулок темен, легко выбрать время. У Мослима не хватит силы, чтобы отбить удар, нанесенный даже неопытной рукой. Сафар зарезал бы этого старика просто для развлечения, но…
Там, на службе у муллы, Сафар привык действовать смело. Для него было безделицей отправить на тот свет неисправного должника или человека, на которого указали ему как на коммуниста. В случае скандала хозяева всегда могли выставить свидетелей, готовых подтвердить под требуемой законом клятвой на коране, что в час расправы Сафар находился совсем в другом месте. Но здесь было по-иному…
В своем доме Мохаммед-Рахим был окружен близкими. Правда, он целые дни проводил в рабочем кабинете в здании бывшего медресе, зачастую в полном одиночестве. Но и там, во дворе и в соседних помещениях, было много людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79