«Будьте вы прокляты!» – да и броситься в объятия волн?
Забыла затуманенная горем Миловидка и о своей хозяйке, что дала ей приют, не вспомнила и о щедрой сердцем Исидоре. Шла куда глаза глядят, потому что не могла не идти. Но вышла не на дорогу, которая вела из Фессалоник, а к морю. Казалось, уже не чувствовала своего опустошенного болью сердца, а остановилась на берегу, глянула на голубую бескрайнюю ширь и снова почувствовала, как подступила к горлу и сжала каменной рукой тоска и безысходность.
– Божейко! Божейко! – простонала. – Орлик сизый, орлик милый! Ладо желанный, да не познанный! Видишь, я пришла, разыскала твои следочки, только тебя не нашла. Нет, не нашла! Потому что ты взял да и ушел из этого лютого, дикого мира, выбрал вместо меня глубину морскую. Зачем так сделал, соколик мой ясный? – Она заломила обожженные чужим солнцем руки и упала на вылизанный волнами песок. – Я бы вызволила тебя! Потерпел бы немножко, и была бы у тебя воля, и я была бы с тобой. Говорю, как и ты говорил: пусть будут прокляты они со своими законами и обычаями. Не привелось жить с таким, каким был, жила бы с таким, каким стал. Клянусь богом, жила бы! А как жить без тебя, что скажу твоей матери, когда вернусь в нашу Тиверь?
Плакала, рыдала, билась, израненная своим горем, о берег, как бьется выброшенная из воды рыба. А облегчение не приходило. И сердце истекало кровью. Потому что вместо отчаяния приходило желание размозжить всему ромейскому свету голову, спалить его, пустить по ветру, так, чтобы и следа не осталось, чтобы только земля-пустыня была, да небо над ней, да море над небом. Пусть будет так, как хочет, чего заслужили эти люди-звери, эта проклятая богами земля.
То ли решительность, то ли жажда мести заставила Миловидку вскочить и встать на колени. Протянула к небу руки и крикнула:
– О Хорс всесильный! И ты, Перун! Покарайте их карой лютой. Испепелите, мечами-молниями сразите! Слышите, боги! За муки наши, за горе наше, за слезы тех, кого взяли насильно, и тех, у кого взяли насильно, сожгите, испепелите! Дотла, до корня, до того гнездышка, в котором прорастает их корень!
Наверное, уж слишком уповала на божью кару и ждала-надеялась на нее. Когда же кары не последовало – солнце светило, как и раньше, и огненные стрелы не падали с неба, надломилась, изуверилась Миловидка, поникла, клонила и клонила голову на тот горбочек на берегу, который отделял сушу от моря.
Только теперь поняла: больше не на кого надеяться, да и незачем – даже боги отвернулись от нее. А если так, то о каком утешении думать ей, кто его даст?..
– Матушка моя, – то ли жаловалась, то ли укоряла. – Вы хотели видеть меня красивой и нарекли Миловидой. Почему же забыли о счастье? Где она, та щепоточка радости-утехи, которая есть у каждого человека? Видите, – она подняла голову и глянула в ту сторону, где Тиверь, – все забрали у меня: избу, вас, Божейку, меня же раздавили и бросили на пустом берегу, чтобы исходила слезами кровавыми.
Долго лежала у самого моря, плакала, причитала, призывала беды на голову татя Хильбудия, который привел на ее землю свои когорты и уничтожил жилье, вырезал или насильно забрал в плен народ, и на навикулярия Феофила, который ради безопасности своей жены, мстя ей, так дико и бездушно поступил с Божейкой, на предательство челяди, для которой чужая жизнь ничего не значит. Но ничто не приносило Миловидке облегчения и утешения.
Поэтому и лежала, обнимая раскинутыми руками берег, жаловалась ему на свою беду, а может, и не ему, а морю, что набегало на берег, ластилось, отступая на мгновение, возвращалось, ласкало и нашептывало слова утешения: «Не мучай себя, не мучай себя!..» А как же не мучиться, если боль-тоска разрывает грудь, не только плакать, криком кричать хочется. Так бы и подхватилась и бросилась в море, если бы знала, что найдет там Божейку…
Услышала Миловида, что кто-то приближается к ней настороженно-несмело, но даже не повернулась в ту сторону. Лежала и плакала.
– Успокойся, дитя, – услышала утешительно-ласковый женский голос, а вслед за тем – прикосновение к плечу. – Бог милостив, будет тебе и утешение, снизойдет на тебя и благодать его.
Наверное, было в том голосе что-то материнское – Миловида не удержалась и оглянулась. Она увидела монашенку в черном, одну из тех, которые отреклись от мира, от всех его соблазнов, и отреклись по доброй воле.
– Кто ты? – спросила ласково монашенка. – Откуда? Почему так горько плачешь?
– Я из того рода-племени, которое познало великое зло от людей, а плачу… плачу от обиды, что нет ни сил у меня, ни возможности покарать обидчиков.
– Утешь себя. Они не останутся безнаказанными.
– Думаете? – Миловида недоверчиво посмотрела на свою утешительницу. – Кто же покарает, если даже боги не услышали моей мольбы, не сошли с неба и не наказали обидчиков?
– Еще покарают. Господь сказал: кто высоко возносит желания свои, тот ищет падения.
– Почему же тогда упала я? Разве многого я хотела? Я всего лишь любила молодца, хотела выйти за него замуж, ваши ромеи пришли и спалили нашу землю, разлучили с ладом моим, а теперь навсегда забрали его от меня: искалечили его, сделали евнухом, а он не выдержал этого и бросился с горя-отчаяния в море. Вот здесь, на этом самом месте! – И снова залилась слезами…
Монашенка конечно же сразу поняла: девушка эта – язычница, поганка. И ромеев ненавидит всем сердцем. Однако не отвернулась, не оставила ее, свою сестру по горю, увидела в ней подругу, убитого несчастьем человека, а уж потом – чужеземку. А кто не способен отделить зерно от плевел, кто позволяет брать верх гордыне, кто потешается над несчастьем ближнего своего, тот тоже не избежит кары Господней.
– Поверь ему, девушка, и он заступится за тебя.
– Кому – ему?
– Богу нашему.
Не знала Миловидка, что ответить монашенке, а может, не посчитала нужным говорить. Она лежала на берегу и только всхлипывала.
Часть вторая
КУДА ПРИВЕДУТ БОГИ
Поскольку у них (славян) много князей и между ними нет согласия, выгодно некоторых из них переманивать на свою сторону – или же обещаниями, или богатыми дарами, особенно тех, кто по соседству с нами.
Псевдо-Маврикий. Стратегикон
Разве родился под солнцем такой человек, который покорил бы нашу силу?.. В этом мы уверены, пока на свете есть война и есть мечи.
Менандр Протиктор. Ответ вождя славян аварам
I
Такого за Малкой раньше вроде и не замечал. Беда или радость в семье – всегда умела быть рассудительной, иногда не по-женски мудрой. Сегодня же ни рассудительности, ни мудрости Волот не видит в ее поступках. Вспыхнула, узнав о намерении мужа снова послать Богданку в науку владеть мечом и сулицей. Стала между сыном и им, князем Волотом, стеной.
– Ну пущу! – сказала твердо и неожиданно решительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Забыла затуманенная горем Миловидка и о своей хозяйке, что дала ей приют, не вспомнила и о щедрой сердцем Исидоре. Шла куда глаза глядят, потому что не могла не идти. Но вышла не на дорогу, которая вела из Фессалоник, а к морю. Казалось, уже не чувствовала своего опустошенного болью сердца, а остановилась на берегу, глянула на голубую бескрайнюю ширь и снова почувствовала, как подступила к горлу и сжала каменной рукой тоска и безысходность.
– Божейко! Божейко! – простонала. – Орлик сизый, орлик милый! Ладо желанный, да не познанный! Видишь, я пришла, разыскала твои следочки, только тебя не нашла. Нет, не нашла! Потому что ты взял да и ушел из этого лютого, дикого мира, выбрал вместо меня глубину морскую. Зачем так сделал, соколик мой ясный? – Она заломила обожженные чужим солнцем руки и упала на вылизанный волнами песок. – Я бы вызволила тебя! Потерпел бы немножко, и была бы у тебя воля, и я была бы с тобой. Говорю, как и ты говорил: пусть будут прокляты они со своими законами и обычаями. Не привелось жить с таким, каким был, жила бы с таким, каким стал. Клянусь богом, жила бы! А как жить без тебя, что скажу твоей матери, когда вернусь в нашу Тиверь?
Плакала, рыдала, билась, израненная своим горем, о берег, как бьется выброшенная из воды рыба. А облегчение не приходило. И сердце истекало кровью. Потому что вместо отчаяния приходило желание размозжить всему ромейскому свету голову, спалить его, пустить по ветру, так, чтобы и следа не осталось, чтобы только земля-пустыня была, да небо над ней, да море над небом. Пусть будет так, как хочет, чего заслужили эти люди-звери, эта проклятая богами земля.
То ли решительность, то ли жажда мести заставила Миловидку вскочить и встать на колени. Протянула к небу руки и крикнула:
– О Хорс всесильный! И ты, Перун! Покарайте их карой лютой. Испепелите, мечами-молниями сразите! Слышите, боги! За муки наши, за горе наше, за слезы тех, кого взяли насильно, и тех, у кого взяли насильно, сожгите, испепелите! Дотла, до корня, до того гнездышка, в котором прорастает их корень!
Наверное, уж слишком уповала на божью кару и ждала-надеялась на нее. Когда же кары не последовало – солнце светило, как и раньше, и огненные стрелы не падали с неба, надломилась, изуверилась Миловидка, поникла, клонила и клонила голову на тот горбочек на берегу, который отделял сушу от моря.
Только теперь поняла: больше не на кого надеяться, да и незачем – даже боги отвернулись от нее. А если так, то о каком утешении думать ей, кто его даст?..
– Матушка моя, – то ли жаловалась, то ли укоряла. – Вы хотели видеть меня красивой и нарекли Миловидой. Почему же забыли о счастье? Где она, та щепоточка радости-утехи, которая есть у каждого человека? Видите, – она подняла голову и глянула в ту сторону, где Тиверь, – все забрали у меня: избу, вас, Божейку, меня же раздавили и бросили на пустом берегу, чтобы исходила слезами кровавыми.
Долго лежала у самого моря, плакала, причитала, призывала беды на голову татя Хильбудия, который привел на ее землю свои когорты и уничтожил жилье, вырезал или насильно забрал в плен народ, и на навикулярия Феофила, который ради безопасности своей жены, мстя ей, так дико и бездушно поступил с Божейкой, на предательство челяди, для которой чужая жизнь ничего не значит. Но ничто не приносило Миловидке облегчения и утешения.
Поэтому и лежала, обнимая раскинутыми руками берег, жаловалась ему на свою беду, а может, и не ему, а морю, что набегало на берег, ластилось, отступая на мгновение, возвращалось, ласкало и нашептывало слова утешения: «Не мучай себя, не мучай себя!..» А как же не мучиться, если боль-тоска разрывает грудь, не только плакать, криком кричать хочется. Так бы и подхватилась и бросилась в море, если бы знала, что найдет там Божейку…
Услышала Миловида, что кто-то приближается к ней настороженно-несмело, но даже не повернулась в ту сторону. Лежала и плакала.
– Успокойся, дитя, – услышала утешительно-ласковый женский голос, а вслед за тем – прикосновение к плечу. – Бог милостив, будет тебе и утешение, снизойдет на тебя и благодать его.
Наверное, было в том голосе что-то материнское – Миловида не удержалась и оглянулась. Она увидела монашенку в черном, одну из тех, которые отреклись от мира, от всех его соблазнов, и отреклись по доброй воле.
– Кто ты? – спросила ласково монашенка. – Откуда? Почему так горько плачешь?
– Я из того рода-племени, которое познало великое зло от людей, а плачу… плачу от обиды, что нет ни сил у меня, ни возможности покарать обидчиков.
– Утешь себя. Они не останутся безнаказанными.
– Думаете? – Миловида недоверчиво посмотрела на свою утешительницу. – Кто же покарает, если даже боги не услышали моей мольбы, не сошли с неба и не наказали обидчиков?
– Еще покарают. Господь сказал: кто высоко возносит желания свои, тот ищет падения.
– Почему же тогда упала я? Разве многого я хотела? Я всего лишь любила молодца, хотела выйти за него замуж, ваши ромеи пришли и спалили нашу землю, разлучили с ладом моим, а теперь навсегда забрали его от меня: искалечили его, сделали евнухом, а он не выдержал этого и бросился с горя-отчаяния в море. Вот здесь, на этом самом месте! – И снова залилась слезами…
Монашенка конечно же сразу поняла: девушка эта – язычница, поганка. И ромеев ненавидит всем сердцем. Однако не отвернулась, не оставила ее, свою сестру по горю, увидела в ней подругу, убитого несчастьем человека, а уж потом – чужеземку. А кто не способен отделить зерно от плевел, кто позволяет брать верх гордыне, кто потешается над несчастьем ближнего своего, тот тоже не избежит кары Господней.
– Поверь ему, девушка, и он заступится за тебя.
– Кому – ему?
– Богу нашему.
Не знала Миловидка, что ответить монашенке, а может, не посчитала нужным говорить. Она лежала на берегу и только всхлипывала.
Часть вторая
КУДА ПРИВЕДУТ БОГИ
Поскольку у них (славян) много князей и между ними нет согласия, выгодно некоторых из них переманивать на свою сторону – или же обещаниями, или богатыми дарами, особенно тех, кто по соседству с нами.
Псевдо-Маврикий. Стратегикон
Разве родился под солнцем такой человек, который покорил бы нашу силу?.. В этом мы уверены, пока на свете есть война и есть мечи.
Менандр Протиктор. Ответ вождя славян аварам
I
Такого за Малкой раньше вроде и не замечал. Беда или радость в семье – всегда умела быть рассудительной, иногда не по-женски мудрой. Сегодня же ни рассудительности, ни мудрости Волот не видит в ее поступках. Вспыхнула, узнав о намерении мужа снова послать Богданку в науку владеть мечом и сулицей. Стала между сыном и им, князем Волотом, стеной.
– Ну пущу! – сказала твердо и неожиданно решительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127