– Аркашка воскрес! – возликовали разведчики, и, конечно, больше всех Жора Веретеник.
Как же так получилось, что Аркашка-художник остался жив?
…Вода, вздыбленная близким разрывом, обрушилась на шлюпку. С Малахова сбило шапку и вместе с висевшим у него на шее фонарём выбросило его за борт. Когда он вынырнул, то уже не увидел шлюпки. Совсем близко темнела громада мостового упора. Несколько сильных взмахов рук – и Аркадий ухватился за скользкие, холодные камни. Течение старалось оторвать его от спасительной каменной стены, унести в чёрный простор реки. В кровь обдирая пальцы, Малахов с трудом вскарабкался на небольшой уступ, идущий низко над водой вокруг башни упора. Прижавшись к холодному камню, потрогал фонарь: цел! Надо продолжать своё дело. Совсем близко ухали в воде разрывы. Над головой свистело, сухо щёлкало о камень: пули или осколки? «А катера идут, – забеспокоился Малахов. – Я же слышу их. Идут! Надо давать сигналы. Надо зажечь фонарь!»
Перебирая ладонями по камню стены, прижимаясь к ней, чтобы не сорваться в воду, Малахов по уступу прошёл на ту сторону упора, которая была границей подготовленного для бронекатеров прохода. Сквозь звуки близких разрывов, сквозь визг осколков и пуль, сквозь клокотание дунайской волны, разбивающейся о мостовой упор, он угадывал такой знакомый, всё более слышный гул катерных моторов. Напрягая зрение, уже видел всё более приметный в темноте, растущий силуэт головного корабля. Малахов включил фонарь, поднял его…
Головной уже совсем близко. Важно, чтобы он вошёл в проход точно, не отклонился бы ни на метр, иначе – беда. Малахов несколько раз взмахнул фонарём вправо от себя – таков был условленный сигнал. Теперь на корабле не ошибутся.
…Он очнулся в воде без фонаря, который только что держал. Его поразила тишина, царившая вокруг. Только мелькают отсветы трассирующих пуль, несущихся низко над водой. Он понял: его оглушило так, что он ничего не слышит. Значит, второй раз сбросило разрывом в воду и второй раз уцелел? Везёт! Он стянул с себя отяжелевший от воды бушлат.
Течение несло Малахова по реке. Он не сопротивлялся ему: всё равно Дуная не одолеешь.
А навстречу мимо него шли и шли, спеша к мосту, бронекатера.
Корабли проходили от Малахова совсем близко. Его проносило порой на таком расстоянии от борта, что ещё немного, и он смог бы дотянуться до него рукой, если бы не волна, вздымаемая быстро идущим кораблём, – она отбрасывала пловца в сторону, иной раз накрывала его с головой. Что-то ударило его в бедро. Осколок или пуля? Малахов опустил в воду руку, тронул бедро. Больно. И, кажется, идёт кровь…
Выныривая, он видел скользящие мимо тёмно-серые корпуса бронекатеров, временами озаряемые тусклыми вспышками немецких снарядов, видел десантников, лежащих на палубах, видел сигнальщиков, которые стояли на своих мостиках позади рубок. Он кричал:
– Бросьте конец!
Но никто с кораблей не видел и не слышал его, Да и трудно было бы заметить его на тёмной ночной воде. А услышать, наверное, не давал шум корабельных моторов, грохот стрельбы – стрелял противник с обоих берегов, стреляли по нему наши батареи, из-за Эстергома, стреляли корабли артиллерийского сопровождения.
Вот и последний бронекатер прошёл мимо. Малахова качнуло на крутой, поднятой кораблём волне. Слух уже немного восстановился – контузия, видимо, оказалась не очень сильной, – и он теперь слышал и стрельбу, и умолкающий вдали рокот моторов последнего из прошедших мимо него кораблей…
Вода, так быстро приведшая его в чувство, теперь сковывала холодом тело. Словно чугунными стали набухшие сапоги, как гири тянули вниз. С большим трудом удалось сбросить их. Стало немножко легче держаться на воде. Борясь с судорогой, медленно, но неумолимо охватывающей тело, Малахов усиленно двигал руками и ногами. Но силы таяли с каждой минутой. Сказывались и контузия, и только что полученная новая рана. Малахов чувствовал, как уходит из неё в холодную воду Дуная его кровь. Плыть становилось всё труднее.
Он держал к левому берегу, но выплывать на него не решался, так как не знал, пронесло его течением уже к своим или здесь, на берегу, ещё враг.
Малахов обессилел, сознание покидало его. Последнее, что он помнил, это удар плечом о что-то плотное. Течение протащило его грудью по песку. «Берег! – вспыхнуло в затуманивающемся мозгу. – А чей?»
Когда Малахов пришёл в себя и открыл глаза, он увидел над собой тускло освещенный серый бетонный потолок, услышал разговор на непонятном языке.
«К фашистам попал?!» Он рванулся, чтобы вскочить. Его оглушил удар по голове… Был уже день. Со скрученными назад руками его волокли через какое-то поле, мимо рядов колючей проволоки. Втащили в какой-то дом, возле которого стояли автомашины и толпилось много гитлеровцев, втолкнули в одну из комнат. Как на страшный, кошмарный сон смотрел на всё это Малахов: он – и в плену у фашистов! От злости и досады он скрипел зубами, не хотелось жить. Если бы он знал, что случится такое, то ночью, там, на реке, он и не пытался бы удержаться на воде – лучше утонуть, чем оказаться в руках врага! Матросы в плен не сдаются! Ещё никогда ни один из разведчиков отряда флотилии не попадал в плен. А он, Аркадий Малахов, попал!
Его втолкнули в комнату, где за столом с двумя полевыми телефонами сидел офицер в наброшенной на плечи шинели.
– Матрос? – спросил офицер на русском языке, показывая на тельняшку Малахова.
– Матрос! – с вызовом ответил Малахов. Терять ему всё равно уже было нечего. Он не надеялся, что фашисты оставят его живым.
– Что ты делал в Дунае?
– Купался! – улыбнулся Малахов.
Офицер задал ещё несколько вопросов, и на каждый из них Малахов отвечал также с издёвкой. Скорее бы кончали…
Офицер вышел из терпения. Он что-то крикнул ожидавшим у двери конвойным. Малахова стукнули прикладом по спине и потащили вон. Связанного, его втолкнули в коляску мотоцикла, лицом вниз, сверху на него уселся какой-то здоровенный гитлеровец. Мотоцикл затрещал. Снова какой-то штаб. Безуспешные допросы с избиениями. Одиночка без окон. Снова допросы, и снова побои. Малахов не понимал, почему его так настойчиво допрашивают. Может быть, только потому, что он единственный матрос, который попался в руки фашистам? Может быть, они догадываются, что он не просто матрос, а разведчик? Или надеются через него узнать что-либо о действиях флотилии?
Во время многочисленных допросов ему отбили внутренности, вышибли зубы.
Малахов ничего не сказал врагу, не выдал военной тайны. Босого, со связанными руками, его наконец втолкнули в колонну военнопленных, которых гитлеровцы, отступая, спешно угоняли из лагерей дальше, в свой тыл.
Матросская тельняшка Малахова вызывала особое внимание конвоировавших колонну фельджандармов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32