Глуховатые, чуть звенящие удары кирпича по железу тревожно отдавались в сердцах всех. Не услышит ли эти удары враг наверху? Может быть, привлечённые подозрительными звуками, гитлеровцы уже стоят около люка, ждут, держа оружие наготове?
Резко скрипнуло наверху. Пахнуло свежим морозным воздухом. Наконец-то удалось сдвинуть примёрзшую крышку.
Любиша вытолкнул намявший руку кирпич в щель, образовавшуюся между краем крышки и краем люка. Расширяя щель, осторожно сдвинул крышку. Стоявшие внизу в темноте не видели, что делает Жоржевич, но слышали, как он вылез наружу и, стараясь не брякнуть крышкой, вновь надвинул её на старое место.
Стояла мёртвая тишина. Разведчики ждали. Жоржевич должен был осмотреться, узнать, можно ли выходить наверх остальным.
Шли томительные минуты. Молча прислушивались разведчики. Но безмолвие стояло наверху.
Что с Любишей? Может быть, его схватили фашисты?
Прошло пять минут… десять…
Над головой раздался негромкий удар по железу. Ещё… ещё.
Это, как было условлено, три раза стукнул в крышку Жоржевич. Значит, выходить можно.
Проскрежетала крышка, сдвигаемая набок. Обозначился мутно-серый круг люка. Ночное небо было покрыто тучами. В люк, на лица разведчиков, упали крупные, лохматые хлопья сырого снега – он валил вовсю.
На тёмно-сером фоне неба с края люка показался силуэт головы в ушанке. Это Жоржевич. Он громко шепнул:
– Можно.
К отверстию люка поднялись по плечам товарищей и вылезли наверх Малахов и один из морских пехотинцев. Они задвинули крышку за собой, чтобы открытый люк не привлёк внимания немцев, если те пройдут мимо. Калганов совершенно справедливо решил, что наверху успешнее действовать небольшими группами, по два-три человека.
Любиша и двое с ним, закрыв люк, быстро отбежали за низенький парапет, огораживающий небольшую площадь. За парапетом, покрытым толстым слоем нетронутого снега, в темноте зимней ночи смутно высилась тёмная громада дворца.
– Я смотрел, – прошептал Любиша, – близко немцев нет. Искать их надо.
На противоположной стороне маленькой площади, на краю которой находились разведчики, темнели контуры многоэтажных, тесно стоящих домов. В той стороне, пояснил Любиша, слышались чьи-то шаги. Очень похоже, что путь от дворца к передовой проходит именно в этом месте. Да и вообще здесь, в своём тылу, возле штаба, немцы, надо полагать, ходят довольно свободно. Вот только время позднее… Но штаб ведь и ночью не спит. Тем более сейчас, когда гитлеровцы зажаты в кольцо, им, должно быть, не до сна.
Разведчики быстро перебежали через площадь, к домам. Юркнули под арку ближних ворот, железные ажурные створки которых были полураскрыты.
Ждать пришлось довольно долго. Всё падал и падал крупными мохнатыми хлопьями снег. Насквозь промокшее за время пути обмундирование быстро обледенело, стужа сковывала ноги в разбухших от сточных вод мокрых сапогах. Разведчиков бил озноб. Они потихоньку пошевеливались, чтобы хоть немного согреться.
Но вот в дальнем конце тротуара послышались шаги. Шло несколько человек. Шаги быстро приближались. Разведчики приготовились. Вот шаги уже около ворот…
Любиша, прижавшись спиной к стене, предостерегающе протянул руку назад, коснулся рукава стоящего за ним Малахова. Это означало: «Отставить!»
Мимо ворот прошла группа немецких солдат. Их фигуры, в мешковатых шинелях, низко надвинутых шапках с большими козырьками, одна за другой чёрными силуэтами мелькали за причудливым железным кружевом ворот. Смена караула? Подкрепление на передовую? Слишком много их, чтобы захватить «языка». Да и нет смысла брать «языка» из числа простых солдат. Нужен офицер. И не простой, а сведущий, Из штабных.
Томительны минуты ожидания…
Но вот Любиша оглянулся, кивнул стоявшим позади товарищам. С той же стороны, откуда недавно прошли немцы, слышались два перебранивающихся голоса. Бранились по-венгерски. Любиша сразу же понял: салашисты – венгерские фашисты. С двоими, да ещё с пьяными, справиться нетрудно. Но стоит ли брать кого-либо из них? Едва ли этим прихвостням гитлеровцы доверяют серьёзные военные данные.
Салашисты прошли мимо ворот. Из их перебранки Любиша уловил, что они возвращаются на позиции, очень недовольны этим и, по какой-то причине, друг другом.
Салашистов пропустили. Вскоре их пьяные голоса затихли.
И снова потянулись минуты ожидания…
Наконец на тротуаре, приближаясь к воротам, вновь послышались шаги. Шёл кто-то один, спокойно, неторопливо. Вот он поравнялся с воротами. Прячась в их тени, Любиша разглядывал его. Фуражка с высокой тульёй, широкий плащ… Офицер!
Любиша выждал. Идущий миновал ворота. Любиша рассчитанным движением ударил гитлеровца прикладом автомата в затылок. Тотчас же на него бросился Малахов и, обхватив, повалил на тротуар. Фуражка с головы офицера слетела, покатилась по заснеженной мостовой. Ошеломлённый, он не издал ни звука. «Языка» втащили в ворота, фуражку, чтобы не оставлять следов, подобрали, натянули её на голову офицеру. Ему крепко заткнули рукавицей рот, скрутили назад руки – он всё не приходил в себя.
Любиша забеспокоился: не слишком ли крепко он стукнул фашиста? Нет, дышит.
Пользуясь тем, что на площади нет никого, пленного быстро потащили к люку.
Никто не заметил разведчиков в те секунды, когда они со своей добычей перебегали площадь.
Возле люка они опустили пленного наземь и подали вниз условный сигнал – тихонько трижды ударили прикладом в крышку.
– Принимайте улов!
«Языка» спустили в колодец, следом спустились сами. Крышку снова надвинули.
Безжизненно опустив голову, офицер сидел в жиже на дне колодца. Он упал бы, если бы не стоявшие вплотную вокруг него разведчики.
– Приведите его в чувство! – приказал Калганов.
У пленного вынули изо рта рукавицу, стали тереть ему уши. Наконец он шевельнул головой, что-то промычал.
– Очухался! – обрадовались все.
Калганов зажёг фонарик. В его тусклом свете было видно, как дико блеснули глаза гитлеровца, как он заскрежетал зубами и весь дёрнулся; на лице появилось выражение ужаса. Только что он шёл по тротуару, кругом было тихо и спокойно, и вдруг он сидит в чём-то жидком, пропитавшем одежду, леденяще холодном, трудно дышать от непонятного зловония, а вокруг тесным кольцом стоят и рассматривают его какие-то люди – не люди: с чёрными лицами, с чёрными руками…
– Мой бог! – оторопело пробормотал гитлеровец. – Я в преисподней?
Всё, что видел ошалевший от неожиданности немец сейчас, могло всерьёз показаться ему адом кромешным, в котором он внезапно и, надо полагать по заслугам, очутился. Может быть, и поверил-то он, что находится не на том свете, а в плену, лишь после того, как Любиша по-немецки объяснил ему это. Офицер попытался встать, но бессильно плюхнулся в жижу – ноги не держали его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32