Убедительно возмущался, убедительно оправдывался. Даже если завтра, узнав об очередном покойнике, оперативник опять заявится с вопросами, предъявить Дагаеву что-нибудь конкретное он не сможет.
Пустяк номер четыре – билеты и паспорта для тех, кто уезжает. В принципе, почти все уже готово, паспорта имеются, выделены деньги, определен маршрут – они полетят через Прагу. Но совет требует назвать точную дату отправки. А как раз этого Дагаев и не может сделать, пока нет звонка из Цюриха.
В том, что билеты будут тогда, когда нужно, и столько, сколько нужно, он ни секунды не сомневался, не зря он прикармливал начальственную даму в «Пулково-2». Но вот назвать конкретный день… Леча Абдуллаевич обещал определиться до завтра. А Цюрих молчит… Хотя в данном случае по законам Божеским и человеческим не позвонить и не приехать нельзя ни в коем случае.
Депутат медленно встал и, зажав в правой руке стакан, принялся расхаживать по мягкому ковру. Узкие лакированные ботинки тонули в длинном белоснежном ворсе паласа. Леча Абдуллаевич дома переобувался, но не в плебейские тапочки, а в настоящие английские домашние туфли, которые отличались от обычных уличных только более тонкой подошвой. Когда раздался долгожданный телефонный звонок, депутат вздрогнул так, что расплескал виски, хотя стакан был почти пуст. На девственной белизне ковра появилось коричневатое пятно, маленькое, круглое, с двумя острыми выступами, похожее на голову чертика. Леча Абдуллаевич досадливо покосился на дело рук своих, потом поставил стакан, быстро растер себе уши, посмотрел на свое отражение в зеркале и пошел к телефону. Надо ответить тихим голосом глубоко опечаленного человека:
– Алло?
Звонили из Цюриха. Депутат Дагаев облегченно вздохнул. Через три дня он будет уже далеко.
ТАМ, В КРАЮ ДАЛЕКОМ, ЧУЖАЯ ТЫ МНЕ НЕ НУЖНА
Нет ничего противнее неубранной после ужина с коньяком кухни, особенно если ужинали люди курящие. Пепельницы забиты до отказа, в тарелках застыл майонез от салата, в фруктовой вазе лежат конфетные фантики. По краям блюдец – гроздья виноградных косточек. Входишь, и сразу руки опускаются. Утро проникло в окна квартиры на Надеждинской, когда Лизавета мыла посуду, мыла, чтобы потом спокойно лечь спать.
Гости ушли только после четырех утра. Больно занимательным оказался разговор. Пока Савва и Саша Маневич навещали магазин «Двадцать четыре часа», Лизавета, решив больше не мучить гостей бутербродами, на скорую руку приготовила салат из крабов и еще один бабушкин фирменный салат – из творога с укропом.
Под салаты и коньяк очень хорошо ругать начальство, доказывать собственную правоту, искать ответы на незаданные вопросы и исповедоваться на заданную тему.
Начали они с разоблачений. Потом зазвучали исповедальные нотки, затем героические, но верх одержало свойственное каждому хорошему журналисту любопытство.
Савва забыл о разбитой руке, а Маневич перестал через каждые три фразы вспоминать, что это он всех спас и что он никогда не думал, будто помянет с благодарностью армейских отцов-командиров, которые гоняли и драли его, как сидорову козу, но зато научили падать, прыгать, видеть спиной и вообще действовать решительно.
Под конец все только и делали, что строили всевозможные предположения. Рассуждали, кто и зачем вдруг поставил перед собой цель их погубить, но придумать толком ничего не могли.
Под подозрением по-прежнему были лекарственные бароны – Савва считал, что заверениям их шефа Ковача верить нельзя. Рассматривалась кандидатура депутата Дагаева – вдруг он решил рассчитаться за гибель брата? Версия особенно нравилась Маневичу, но Лизавета возражала: с какой стати депутат проснулся через полгода после убийства? К тому же Зорина была почти убеждена в том, что Сергей не причастен к убийству Лемы Дагаева. Савва ругал Лизавету конформисткой и глупой влюбленной бабой. Но когда «влюбленная баба» спросила, какое отношение к дагаевскому брату, Лондону и ее роману с компьютерщиком имеют журналист Айдаров, оперативник Кадмиев, а также хозяйка булочной госпожа Арциева, скептик вынужден был заткнуться.
Не придумав ничего удовлетворительного, они начали строить дальнейшие планы. Маневич пообещал пустить в ход свои связи в ФСБ. Савва решил порыскать по Мариинскому дворцу. Из солидарности с отстраненной от эфира Лизаветой оба решили немножко поитальянить, то есть побегать от выездов на съемки без объявления официальной забастовки.
Сначала Савва с Маневичем хотели устроить самую настоящую стачку – с уведомлением о причинах и сроках, – но потом отвергли эту идею как неконструктивную. Борюсик, Ярослав и прочие телевизионные руководители прорвались в вожделенные номенклатурные списки еще при прежнем режиме, когда любая коллективная и оформленная акция протеста расценивалась как предвестник конца света. И реагировали на коллективные требования совершенно неадекватно: начинали дергаться, суетиться, интриговать, словом, делать все, кроме удовлетворения зачастую весьма скромных претензий протестующих.
Последний раз сотрудники «Петербургских новостей» смогли убедиться в этом, когда им снова поменяли время выхода в эфир. Вообще-то это делалось с завидной периодичностью каждые полгода. И всякий раз народ бурлил и шумел, в три тысячи пятьсот сорок первый раз и монтажеры, и комментаторы, и администраторы на разные лады перетолмачивали азбучную истину.
Телевизионный букварь начинается с телевизионного же «Мама мыла раму»: время выхода «Новостей» священно и незыблемо. Зрителей годами приучают в определенное время включать телевизор, дабы они могли узнать, что творится в городе, в природе и на белом свете. Именно в этот час в каждом должен просыпаться инстинкт, который физиологи называют «Что такое?». Передвижение «Новостей» по сетке карается так же строго, как нападение на кошку в Древнем Египте, причем наказывает верховный телевизионный бог – рейтинг.
Трудно поверить, что телевизионные начальники, пришедшие на студию осветителями и разнорабочими, умудрились пропустить первую главу букваря. Однако «Новости» гоняли по эфиру так, словно их где-то украли и теперь не знают, как лучше припрятать.
Рядовые «новостийных» будней наконец не выдержали и написали коллективную петицию. Просили не трогать прежнее время выхода программы. Руководство, натолкнувшись на сопротивление, принялось бороться с ним изощренно и последовательно. Кого-то подкупили повышением зарплаты, кого-то – новой должностью, кого-то запугали – пенсией, сокращением, переводом на рутинную работу архивариуса. В общем, бунт был подавлен, причем дорогой ценой. Куда проще было бы выполнить вполне разумную просьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96