Дела все прибывают и прибывают. Так до поздней осени.
В селе Дроздове я родился и вырос. Здесь учился читать и писать, жить и работать, любить русскую природу, любить свой народ.
Родина! Нет в мире ничего милее и дороже тебя.
Пусть будет бедна или внешне неприметна деревня, где ты жил, она всегда будет желанна твоему сердцу, бесконечно дорога воспоминаниями о прошлом, дорога близкими и родными людьми… Правильно говорится, что даже кусок черствого хлеба на родине сладок. Каждая пядь земли, на которой человек родился, рос, радовался и страдал, словно вбирая в себя все то, что входит в необыкновенно емкое понятие «родина», дает ощущение связи с нею. Без этого ощущения человек что лист, сорванный ветром… На родине, – говорил известный русский писатель Куприн, вернувшийся с чужбины, – и цветы пахнут иначе – ароматнее.
Любовь к родным местам естественна и свойственна человеку. И где бы он ни был, где бы ни находился, в каких бы условиях ни жил, он всегда помнит о родных краях.
Любовь к Родине сильна и безгранична, как сильна и безгранична любовь к отцу, матери, братьям и сестрам, родным и близким, друзьям и добрым знакомым, ко всему тому, что является для человека священным.
Таким священным, дорогим и близким для меня всегда останется родное Дроздово.
До сих пор я сохранил в памяти запах и вкус деревенского ржаного хлеба, овсяного киселя, печенной в костре картошки.
Свежи в памяти воспоминания о людях, о полях и тенистых лесах, о кладбище с небольшой церковью и колокольней и пруде, заплывшем зеленой тиной, и многом другом.
В период своего расцвета Дроздово насчитывало около 60 дворов. В отличие от многих сел и деревень, располагавшихся в большинстве своем в два ряда, Дроздово строилось небольшими улицами вокруг церкви. Все эти улицы имели свои названия – прозвища: «Выползиха», «Поповка», «Старая сторона».
На окраине села – восьмилетняя школа, построенная в 1929 году.
Население в Дроздове, как, впрочем, и в окружающих деревнях, менялось с изменением жизни, экономики и культуры в стране. Разумеется, этот процесс проходил постепенно, медленно. Да это и понятно. Нельзя, конечно, переделать и изменить за несколько лет психологию людей, впитавших с молоком матери вековые традиции и привычки, ставшие укладом жизни и быта.
Люди, жившие в первые годы после революции 1917 года, и люди, например, тридцатых годов – совершенно различны. Люди двадцатых годов – люди прошлого, люди, которые в большинстве своем ничего не знали, кроме нищенской собственности, состоящей из двух-трех десятин земли, коровы и лошади. Но и то не все. Некоторые были безлошадными и влачили самое жалкое существование. Из домашних животных, клочка земли, ветхого сарая и овина состояла вся экономика крестьянина. И не дай бог, если падет лошадь или корова или, хуже того, сгорит дом. Пропал крестьянин. Надевай суму на плечо, иди по миру и проси под окном кусок хлеба.
Ничего, кроме тяжелого труда, не знал крестьянин. Подавляющее большинство сельских жителей было неграмотно, а о посещении каких-либо культурных заведений не могло быть и речи. Вся «культура» состояла в том, чтобы сходить в церковь и там «отвести душу».
Много лет назад я покинул родные края и приезжал сюда лишь на короткое время. За эти долгие годы жизнь села изменилась чрезвычайно. Появились радио и электричество, много всевозможной сельскохозяйственной техники, почти в каждом доме телевизор, велосипед, мотоцикл, а то и автомобиль. К сожалению, многих моих сверстников уже не было в живых – унесли война и время. Но подросло новое поколение. Из белобрысых и чернявых мальчишек и девчонок выросли широкоплечие парни и стройные, красивые девушки. Все они получили образование, одни работают в сельском хозяйстве или на производстве, другие учатся в техникумах и институтах. Появились свои агрономы и механизаторы. Они глубоко и верно понимают суть общественных явлений и процессов, их суждения отличаются политической зрелостью, широтой.
«Вот тебе и провинция! – думал я. – Вот тебе и деревня, затерявшаяся в лесах!» И невольно вспоминал свою далекую юность.
Мой отец был рабочим ситцепечатной фабрики в городе Шуе Владимирской губернии, принадлежавшей до революции фабриканту Павлову. По рассказам матери, родных и знакомых, он был трудолюбив, энергичен и любознателен. В свободное от работы время самостоятельно освоил плотницкое и столярное дело. Увлекаясь рыбной ловлей, он сам плел бредни, неводы, крылены и другие рыболовные снасти.
В 1914 году отца мобилизовали на фронт. Перед погрузкой в теплушки, прощаясь с родными, он взял меня, в то время шестимесячного ребенка, из рук матери и, подняв над головой, сказал:
– Вот какого наследника я оставляю.
В одном из боев в 1915 году, исправляя поврежденную линию связи, он погиб от осколка разорвавшегося вблизи снаряда. Пришло извещение: Федор Григорьевич Чистяков геройски погиб за веру, царя и отечество. С фронта были присланы вещи отца – лаковые сапоги, карманные часы варшавского завода и небольшая сумма денег.
В голодный 1921 год сапоги отца были обменяны на картошку, а часы хранятся у меня и поныне как память об отце. Сохранились также его письма к матери с фронта. В одном письме он вспоминает крестьянскую работу, дружную жизнь семьи, а далее с тоской пишет: «Но что же делать, когда нас оторвали от домашнего очага, от родной стороны. Теперь мы на чужбине далекой деремся с врагами за веру и отчизну».
Осталось и другое письмо, адресованное мне. Написал его отец еще дома, перед отправкой на фронт. Он сказал матери: «Отдашь сыну в день его совершеннолетия». Но мать не выдержала. Через 15 лет она достала письмо из сундука и подала мне. На конверте черными, из голландской сажи, чернилами было написано: «Последнее слово отца». Я с большим волнением вынул пожелтевший листок из конверта.
«Дорогой и единственный сын мой. Я прошу тебя беречь свою мать так, как она берегла и растила тебя.
Твой отец Федор».
Это было завещание отца: он словно чувствовал, что домой не вернется.
Я часто потом перечитывал письмо и каждый раз задавал себе вопрос: выполнил ли я завет отца? Относился ли я с должным вниманием и заботой к своей матери, которая до последнего своего дня все силы и средства, всю свою любовь и нежность отдавала нам – детям, чтобы вырастить нас настоящими, честными и добросовестными людьми, дать нам необходимое образование.
Моя мать прожила трудную жизнь. Овдовев в 28 лет, она всю себя отдала воспитанию детей – дочери и сына. Почти 35 лет мать проработала ткачихой на фабрике в Шуе.
До 1920 года мама, сестра Мария и я жили у деда, в семье, которая в некоторые годы доходила до 18 человек. Затем перешли в свой дом, стоявший рядом и построенный еще при жизни отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
В селе Дроздове я родился и вырос. Здесь учился читать и писать, жить и работать, любить русскую природу, любить свой народ.
Родина! Нет в мире ничего милее и дороже тебя.
Пусть будет бедна или внешне неприметна деревня, где ты жил, она всегда будет желанна твоему сердцу, бесконечно дорога воспоминаниями о прошлом, дорога близкими и родными людьми… Правильно говорится, что даже кусок черствого хлеба на родине сладок. Каждая пядь земли, на которой человек родился, рос, радовался и страдал, словно вбирая в себя все то, что входит в необыкновенно емкое понятие «родина», дает ощущение связи с нею. Без этого ощущения человек что лист, сорванный ветром… На родине, – говорил известный русский писатель Куприн, вернувшийся с чужбины, – и цветы пахнут иначе – ароматнее.
Любовь к родным местам естественна и свойственна человеку. И где бы он ни был, где бы ни находился, в каких бы условиях ни жил, он всегда помнит о родных краях.
Любовь к Родине сильна и безгранична, как сильна и безгранична любовь к отцу, матери, братьям и сестрам, родным и близким, друзьям и добрым знакомым, ко всему тому, что является для человека священным.
Таким священным, дорогим и близким для меня всегда останется родное Дроздово.
До сих пор я сохранил в памяти запах и вкус деревенского ржаного хлеба, овсяного киселя, печенной в костре картошки.
Свежи в памяти воспоминания о людях, о полях и тенистых лесах, о кладбище с небольшой церковью и колокольней и пруде, заплывшем зеленой тиной, и многом другом.
В период своего расцвета Дроздово насчитывало около 60 дворов. В отличие от многих сел и деревень, располагавшихся в большинстве своем в два ряда, Дроздово строилось небольшими улицами вокруг церкви. Все эти улицы имели свои названия – прозвища: «Выползиха», «Поповка», «Старая сторона».
На окраине села – восьмилетняя школа, построенная в 1929 году.
Население в Дроздове, как, впрочем, и в окружающих деревнях, менялось с изменением жизни, экономики и культуры в стране. Разумеется, этот процесс проходил постепенно, медленно. Да это и понятно. Нельзя, конечно, переделать и изменить за несколько лет психологию людей, впитавших с молоком матери вековые традиции и привычки, ставшие укладом жизни и быта.
Люди, жившие в первые годы после революции 1917 года, и люди, например, тридцатых годов – совершенно различны. Люди двадцатых годов – люди прошлого, люди, которые в большинстве своем ничего не знали, кроме нищенской собственности, состоящей из двух-трех десятин земли, коровы и лошади. Но и то не все. Некоторые были безлошадными и влачили самое жалкое существование. Из домашних животных, клочка земли, ветхого сарая и овина состояла вся экономика крестьянина. И не дай бог, если падет лошадь или корова или, хуже того, сгорит дом. Пропал крестьянин. Надевай суму на плечо, иди по миру и проси под окном кусок хлеба.
Ничего, кроме тяжелого труда, не знал крестьянин. Подавляющее большинство сельских жителей было неграмотно, а о посещении каких-либо культурных заведений не могло быть и речи. Вся «культура» состояла в том, чтобы сходить в церковь и там «отвести душу».
Много лет назад я покинул родные края и приезжал сюда лишь на короткое время. За эти долгие годы жизнь села изменилась чрезвычайно. Появились радио и электричество, много всевозможной сельскохозяйственной техники, почти в каждом доме телевизор, велосипед, мотоцикл, а то и автомобиль. К сожалению, многих моих сверстников уже не было в живых – унесли война и время. Но подросло новое поколение. Из белобрысых и чернявых мальчишек и девчонок выросли широкоплечие парни и стройные, красивые девушки. Все они получили образование, одни работают в сельском хозяйстве или на производстве, другие учатся в техникумах и институтах. Появились свои агрономы и механизаторы. Они глубоко и верно понимают суть общественных явлений и процессов, их суждения отличаются политической зрелостью, широтой.
«Вот тебе и провинция! – думал я. – Вот тебе и деревня, затерявшаяся в лесах!» И невольно вспоминал свою далекую юность.
Мой отец был рабочим ситцепечатной фабрики в городе Шуе Владимирской губернии, принадлежавшей до революции фабриканту Павлову. По рассказам матери, родных и знакомых, он был трудолюбив, энергичен и любознателен. В свободное от работы время самостоятельно освоил плотницкое и столярное дело. Увлекаясь рыбной ловлей, он сам плел бредни, неводы, крылены и другие рыболовные снасти.
В 1914 году отца мобилизовали на фронт. Перед погрузкой в теплушки, прощаясь с родными, он взял меня, в то время шестимесячного ребенка, из рук матери и, подняв над головой, сказал:
– Вот какого наследника я оставляю.
В одном из боев в 1915 году, исправляя поврежденную линию связи, он погиб от осколка разорвавшегося вблизи снаряда. Пришло извещение: Федор Григорьевич Чистяков геройски погиб за веру, царя и отечество. С фронта были присланы вещи отца – лаковые сапоги, карманные часы варшавского завода и небольшая сумма денег.
В голодный 1921 год сапоги отца были обменяны на картошку, а часы хранятся у меня и поныне как память об отце. Сохранились также его письма к матери с фронта. В одном письме он вспоминает крестьянскую работу, дружную жизнь семьи, а далее с тоской пишет: «Но что же делать, когда нас оторвали от домашнего очага, от родной стороны. Теперь мы на чужбине далекой деремся с врагами за веру и отчизну».
Осталось и другое письмо, адресованное мне. Написал его отец еще дома, перед отправкой на фронт. Он сказал матери: «Отдашь сыну в день его совершеннолетия». Но мать не выдержала. Через 15 лет она достала письмо из сундука и подала мне. На конверте черными, из голландской сажи, чернилами было написано: «Последнее слово отца». Я с большим волнением вынул пожелтевший листок из конверта.
«Дорогой и единственный сын мой. Я прошу тебя беречь свою мать так, как она берегла и растила тебя.
Твой отец Федор».
Это было завещание отца: он словно чувствовал, что домой не вернется.
Я часто потом перечитывал письмо и каждый раз задавал себе вопрос: выполнил ли я завет отца? Относился ли я с должным вниманием и заботой к своей матери, которая до последнего своего дня все силы и средства, всю свою любовь и нежность отдавала нам – детям, чтобы вырастить нас настоящими, честными и добросовестными людьми, дать нам необходимое образование.
Моя мать прожила трудную жизнь. Овдовев в 28 лет, она всю себя отдала воспитанию детей – дочери и сына. Почти 35 лет мать проработала ткачихой на фабрике в Шуе.
До 1920 года мама, сестра Мария и я жили у деда, в семье, которая в некоторые годы доходила до 18 человек. Затем перешли в свой дом, стоявший рядом и построенный еще при жизни отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76