– Странный ты человек! Для того, чтобы они полюбили эту музыку.
– Стало быть, ты не рассчитываешь на действие самой музыки!
– Рассчитываю. Но ведь любить можно лишь то, что понятно!
– Ты думаешь? В таком случае Бетховена никто не должен ни понимать, ни любить. Ведь он не прибегает к эпиграфам. Соната, симфония, квартет – вот и все названия.
Лист пришел в волнение.
– Бетховен! И ты это говоришь?! А симфония с хором? Именно Бетховен и привел меня к этим мыслям. У него нет ни одного пустого места. Все насыщено мудрым, человеческим содержанием. Не он ли учил: «Пальцы беспомощны, если ум молчит!»
– Я говорю не о содержании, а о литературной программе. Допустим, ты нуждаешься в ней, когда сочиняешь музыку. И то вряд ли. Но скажи, положа руку на сердце: нуждаешься ли ты в ней, когда слушаешь музыку сам?
– Я тебя не понимаю.
– Ну, хорошо. Скажи, пожалуйста: откуда тебе стало известно, что музыка Бетховена насыщена содержанием? Из его биографий? Или, может быть, писем?
– Из самой музыки! Она выразительнее слов!
– Ну вот видишь! Зачем же тебе разъяснения?
– Я вижу ты все-таки остался надменным, высокомерным аристократом! Неужели ты думаешь, что музыка существует только для музыкантов? Есть люди, которые еще не понимают ее, как и вообще не понимают искусства. Что ж, они и должны прозябать в своем неведении? И не знать лучшего наслаждения, которое существует на земле?
Шопен улыбнулся.
– Значит, это делается с педагогической целью?
– Да! Именно так! Мы должны учить так же, как и нас учат! И если мы откажемся от этой миссии, все наше искусство погибнет. К чему все труды, вдохновение, полет мысли, если нет почвы, куда упадут эти семена!
– Может быть, ты и прав, – сказал Шопен, – а все-таки есть что-то навязчивое в этих программах!
Тут Лист с жаром стал доказывать, что никакой навязчивости нет, только дан толчок воображению. Это скорее помощь. Достаточно направить чужую мысль по определенному руслу – и она обретет ясность, плавность и будет следовать за музыкой, по-своему обогащаясь.
– Ты забываешь, что мысль и чувство здесь сплетаются! И напрасно ты думаешь, что самим музыкантам при слушании не нужна программа! Когда я узнал, что шестая симфония Бетховена называется «Пасторальной», я стал слушать иначе.
– Иначе?
– С более ясным и счастливым ощущением… Разговоры о программной музыке слышались тогда всюду. Эта тема была одной из самых животрепещущих, ибо здесь шла речь о воспитании народа, о просветительской миссии художника. Сами музыканты давали себе слово не спорить больше о программной музыке: это приводило их к ссорам. Но возвращались к этому вопросу именно потому, что его нельзя было разрешить.
– Я столько увидел и узнал за время моего странствования, – рассказывал Лист друзьям, собрав их однажды у себя, – что, право, чувствую себя совсем другим человеком!
Графиня д'Агу, сопровождавшая Листа в этом путешествии, прибавила:
– Представьте, для всего виденного он находил музыкальное воплощение. Вот, например, «Часовня Телля». Кто это сказал: «Музыка – текучая скульптура, а скультура-застывшая музыка»?
– Это сказано, кажется, об архитектуре, – заметил Лист, покраснев.
– Все равно, я хочу сказать, что наш Франсуа перевел на язык музыки произведения других искусств и еще раз доказал, насколько все искусства связаны между собой!
Лист морщился, слыша все это. Графиня высказывала его собственные мысли, но всякий раз, когда она их излагала, ему казалось, что они несовершенны, сомнительны. Так и теперь: она была права, но лучше бы не говорила. То, что он пережил за эти два года, было гораздо сложнее. Часто он только делился с графиней своими мыслями, а она утверждала это при всех как что-то окончательное.
А графиня между тем продолжала:
– Как не правы те музыканты, которые ограждают себя от повседневного и думают, что музыка – это особый мир, ни с чем не связанный! Я еще понимаю, когда речь идет о музыкальных средствах. Но содержание! Я уверена, что музыка может не только выразить любое чувство, но изобразить любой видимый предмет. Да, уверена!
– Любой? – насмешливо переспросил Гиллер, не выносивший графиню д'Агу. – Какой же, например? Стол? Стул?
– К чему же такое высокомерие? – обиделась графиня. – Очень возможно, что когда-нибудь композиторы додумаются и до этого и сумеют звуками изобразить все… и стол, если хотите!
– Это будет, конечно, величайший прогресс в музыке! – серьезно произнес присутствующий тут же Шопен.
Гиллер громко засмеялся, а Лист снова покраснел. Графиня была неглупа, но в жару полемики могла сказать глупость, особенно о таком остром предмете, как программная музыка. Лист не хотел, чтобы графиня скомпрометировала себя, – она была слишком близка ему, хотя он давно уже не считал ее выше себя и видел многие ее недостатки. Он мягко попробовал завладеть разговором. Но графиня не позволила себя перебить. То, что она хотела сказать, представлялось ей слишком важным.
– Ах, Франсуа, ведь вы сами согласны со мной! Вот я и забыла, что хотела сказать. Напомните мне, пожалуйста!
Лист заявил, что и сам не помнит. Но Шопен с прежней серьезностью повторил:
– Вы, графиня, выразили надежду и даже уверенность, что когда-нибудь композиторы дойдут до такого совершенства, что станут музыкальными средствами изображать… столы.
– А также и стулья, – вставил Гиллер.
– Нет, о стульях графиня ничего не сказала, – вмешался Феликс Мендельсон, – надо быть точным, Гиллер!
– Благодарю вас за заступничество! – отрезала графиня. – Вы все сводите к простому и грубому. Это легче всего. А я вам говорю, что музыке все доступно. Если она в состоянии выразить чувства и даже оттенки чувств, то видимое вокруг – тем более!
– В этом нет никакой надобности, поверьте! – сказал Мендельсон. – А что касается чувств и их оттенков, то, право же, в музыке мы можем судить о них только приблизительно.
– Как приблизительно?
– А так… Мы не можем определить их в точности. Да этого и не надо!
– А я вам докажу!
– Как же вы докажете?
– Мари, прошу вас… – начал было Лист.
– Оставьте, пожалуйста! Это очень важно. Можно угадать все, что музыка выражает, если, конечно, она что-нибудь выражает! – прибавила графиня со смехом.
– Хорошо, проделаем опыт. Я сыграю вам одну миниатюру. Пусть каждый из присутствующих здесь опишет свое впечатление.
– Право, не стоит наслаждение музыкой превращать в какое-то «petit jeu»! – с досадой сказал Лист.
Но графине понравилось предложение Мендельсона, и она велела ему играть.
Мендельсон сыграл небольшую пьесу. Графиня попросила повторить ее. Мендельсон повторил. Лицо графини было торжественно-серьезно. На лбу вспухла морщина.
– По-моему, это сновидение: девушке снится античный бог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151