Удовольствия степного помещика довольно однообразны: охота, гости, карты и ограниченный, так сказать, «домашний» разврат на глазах у жены – то, что считалось вполне дозволенным и естественным. Аврора в достаточной степени презирала мужа, чтобы не страдать от его измен. Но она не могла оставаться с ним под одним кровом. Ей удалось выговорить себе право уехать на довольно длительное время в Париж. Она понимала, что бракоразводный процесс для нее, в сущности беззащитной, не может закончиться благополучно. Детей она не могла взять с собой, и с этим пришлось пока примириться. Дюдеван не удерживал ее: он чувствовал себя свободнее в отсутствие жены. Но она уже твердо знала, что больше к нему не вернется.
Она попала в Париж в том же году, что и Шопен. И перед ней также раскрылись пять Дантовых кругов этого города. Но она была женщина, и ей пришлось гораздо труднее. Порвав формально с Казимиром, она лишилась бы прав на свое состояние. Поэтому ей заблаговременно пришлось искать работу. В юности она много писала, это было утешением, и то, что муж рвал и сжигал написанное, не охладило ее рвения, а только укрепляло желание писать. Его варварское отношение к тому, что составляло ее радость, в чем она черпала силы, только ускорило их разрыв. Стало быть, литература могла стать в Париже ее профессией. Но писательницу-дебютантку встречали многочисленные и труднейшие препятствия. На первых порах Авроре не повезло. Ее никто не поддерживал. Над ней смеялись. Ее подозревали в самых низменных побуждениях. Ей возвращали рукописи. Один из издателей прямо сказал ей: – Лучше бы вы производили детей, сударыня! – Правда, в отчаянии и в гневе она бросила ему: – Постарайтесь сами, если сможете! – Но факт оставался фактом, с Авророй Дюдеван не хотели иметь никакого дела как с писательницей. Она легко могла потерять веру в себя: люди, которые считались компетентными в Париже, говорили ей, что у нее нет никакого таланта!
Ее красота могла оказать ей только скверную услугу. Ее пытались унизить – это никому не удалось. Конечно, она могла найти богатого покровителя, который ввел бы ее в литературу, – утешителя молоденьких неудачниц. Она отвергла самую мысль об этом. Измерив предстоящие испытания, Аврора не устрашилась. Ее успех не родился внезапно: ему предшествовала самая упорная, кропотливая, грошовая работа мелкого газетного сотрудника, проворного, терпеливого и выносливого, как ломовая лошадь. Отличное здоровье, оптимизм и неиссякаемая жизненная сила помогли ей преодолеть все трудности. То, что сломило бы другую женщину, только закалило Аврору.
Ни один день, ни один час не проходил для нее даром. После утомительной беготни по городу в поисках происшествий и утомительного отсиживания в редакции, плохо проветренной, прокуренной комнате, где всегда было шумно, она отправлялась вместе со своими земляками – беррийцами, приехавшими, как и она, в Париж, в театр или на выставку, стараясь не пропустить ни одного спектакля, ни одной картины и читая все, что выходит из печати. Это должно было развить ее ум, обогатить дарование. По ночам она работала для себя: писала то, что еще не принималось издателями, но что со временем должно было принести ей мировую славу. Усталости она не знала в те годы, и четырех часов сна было достаточно, чтобы восстановить ее силы.
Когда она выбралась наконец на широкую дорогу, завоевав равенство с другими литераторами (немногие знали, с каким трудом добилась она этой победы), когда ее романы стали печататься, а издатели, почуяв выгоду в союзе с новым автором, сменили прежнее недоверчиво-презрительное отношение к ней на почтительное и даже угодливое, когда совершилось превращение незаметного, зависимого труженика, рискующего в любой день потерять и это незавидное положение, в знаменитую писательницу, Жорж Санд – таково было теперь выбранное ею имя – принялась обдумывать план завоевания полной свободы. За два года она стосковалась по своим детям и пожелала вернуть их себе, добившись официального развода и раздела имущества. Она стремилась к этому не для того, чтобы вступить в новый брак: собственный неудачный опыт внушил ей отвращение к брачным узам вообще. Но ей нужна была независимость, такая же, какой пользуются мужчины, занятые серьезным и важным делом. Ее ремесло– она сознательно называла это ремеслом – было для нее священно. Она собиралась посвятить ему всю жизнь. Но быть женой, а стало быть рабой, не представлялось ей возможным. Жорж Санд смеялась в ответ на уверения подруг и родственников, что жена – это значит хозяйка. Она хорошо помнила, какой «хозяйкой» она была в доме Дюдевана в Берри!
Казимир был чрезвычайно изумлен, увидав, как его «разиня» и «недоумок» выступает против него на суде. Она говорила так же смешно, «по-печатному», как и в Берри, но судья был явно на ее стороне и обращался с ней в высшей степени почтительно. Удивление Дюдевана сменилось негодованием. Его более всего возмущало, что Аврора не бранила его, не изливалась в жалобах, а как будто щадила его, «прощала» и только просила освободить ее от него. Писательству жены Дюдеван не придавал серьезного значения: всякий может писать! И был убежден, что успех достался ей не совсем честным путем. Смазливая бабенка всегда найдет покровителей!
У него были аргументы, которые он считал серьезными. Он не сомневался, что она вела развратный образ жизни. Женщина, у которой нет ничего грешного на уме, никогда не оставит мужа и будет покорно сносить его дурное обращение и измены. Только пожелав блудить сама, она потребует свободы. Судья просил Дюдевана держаться благопристойного тона и даже один раз лишил слова, когда Казимир принялся приводить примеры легкомыслия и глупости Авроры.
Дюдеван имел возможность затянуть процесс. Он воспользовался этим. Но Аврора знала, что победа на ее стороне: писательница Жорж Санд уже значила в обществе неизмеримо больше, чем беррийскии помещик Казимир Дюдеван! Он мог еще причинить ей неприятность, но не мог ни вернуть ее, ни оставить при себе детей. Аврора сказала ему, что останется его другом, если он добровольно согласится на развод. Он высокомерно фыркнул и пригрозил:
– Вы еще у меня натерпитесь!
После того как вышел в свет ее первый роман, она уже знала, что все остальное будет легче. Она перестала быть поденщиком, но тем неутомимее взялась за свою любимую работу профессионального романиста. У нее были твердые убеждения, сложившиеся в результате собственного опыта и многочисленных наблюдений: несправедливость задевала ее, все, что она видела, врезалось в память. Вера в собственные силы, подкрепленная первым значительным успехом, повелевала ей обнародовать пережитое и увиденное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151