– Господи, до чего же вы дошли!
– Он возьмет меня на работу?
– С моей рекомендацией возьмет. Беллез считает, что я растратил свои силы на преподавание, но что у моих учеников хорошие основы. Рекомендовал ему уже многих.
– Многих? – недоверчиво переспросил Огюст.
– Они приходят и уходят. Он очень строг, а не все согласны быть только исполнителями, скульпторами без имени. Друг мой, имейте в виду, это серьезный шаг.
– Очень прошу вас, мэтр, порекомендуйте меня. Лекок предостерег:
– Вы будете лепить – это верно. Но вряд ли чему научитесь, о вас никто не будет знать, и вам придется заниматься вещами, которые я вас научил презирать.
– Но вы порекомендуете? Ведь вы говорите, он хорошо платит.
– Не хорошо, а лучше других. – Лекок вздохнул. – Очень надеюсь, что вы это переживете. У вас такие хорошие основы, и будет жаль, если все пойдет насмарку. – Он служит для этого молодого человека чем-то вроде маяка, предупреждая его о подводных рифах, мелях и скалах, а может, он и преувеличивает эту свою роль.
– Я поговорю с ним, – сказал Лекок, – и, уж пожалуйста, потом не казните себя.
2
Огюст начал работать у Каррье-Беллеза. Он считал, что ему повезло. Лекок слишком склонен к пессимизму, таков уж характер. Огюст надеялся, что его первый шаг на поприще коммерческой скульптуры будет небезуспешным.
Он заверял Розу: «Я быстро освоюсь, Каррье-Беллез опытный скульптор». И она соглашалась, понимая, как он нуждается в такой поддержке.
Каррье-Беллез был красивым мужчиной средних лет, румяным, круглолицым, с высоким лбом и длинными, аккуратно зачесанными назад волнистыми волосами. «Очень выразительное лицо», – подумал Огюст. Развевающийся галстук и рубашка с широким воротником довершали внушительный портрет скульптора-аристократа восемнадцатого века.
Каррье-Беллез любезно приветствовал его; тяжелая, украшенная камнями цепь сияла на толстом животе мэтра. Огюста рекомендовали ему как серьезного работника, и это был их первый и последний разговор. Каррье-Беллезу некогда было растрачивать время на служащих. Его бюст Наполеона III сделал его самым известным скульптором Второй империи. Ему недосуг было лепить самому, все время уходило на получение заказов, их было куда больше, чем он мог выполнить сам. «Произведения искусства», вышедшие из мастерских Беллеза, украшали многие модные салоны. Он был полон решимости занять прочное положение в парижском обществе, которое, по его мнению, строго разграничивало всех людей на два класса – состоятельных и неимущих. Беллез терпеть не мог того, что называл «запахом бедности». У него еще не изгладились воспоминания нищего детства, и он пришел к выводу, что на земле, существует лишь одна вещь, которая способна изменить такое положение: деньги. Работа и он сам – больше для него ничего не существовало.
Каррье-Беллез представил его главному мастеру, и с этого момента Огюст видел только затылок и спину великого скульптора. В мастерской существовала жесткая установка: только сам мэтр имел право обращаться к другим. Все зависело от мэтра – работа, разговоры, указания.
Огюст не мог даже выбрать себе работу по вкусу. Все наброски и замыслы выполнялись Каррье-Бел-лезом, затем передавались главному мастеру, который в свою очередь передавал их Огюсту, и Огюст создавал вполне законченные модели из глины в манере Каррье-Беллеза. Роден, как и остальные служащие, считался копиистом, подмастерьем. Затем глиняные модели отливались в бронзе, выполнялись в мраморе, а Каррье-Беллез подписывал их и продавал.
– Он прав, – печально сказал Огюст Розе. – Работу с моей подписью не продашь и за су.
– Когда-нибудь продашь, – уверяла его Роза, хотя была не очень уверена.
– Надежд мало. Из сотни скульпторов разве что один зарабатывает на жизнь своими работами.
Огюст приобрел особое умение и сноровку, работая орнаментщиком, и ему поручили небольшие обнаженные фигуры, женские и мужские, высотой в один фут, предназначенные для будуаров, гостиных и лестниц. Огюст становился все мрачнее; все сильнее было желание создавать крупные скульптуры, а у Каррье-Беллеза это не полагалось.
Для Каррье-Беллеза обнаженная фигура была наиудобнейшим способом проявить техническое совершенство исполнения, а главное-способом заработать деньги. Его ню пользовались огромным спросом, потому что не могли оскорбить ничьих взоров, даже взора самого императора, так как были по существу почти бесполы.
И чем сильнее старался Огюст, тем труднее ему приходилось. Он ненавидел эти ню. Тут придерживались самых посредственных традиций школы Фонтенбло. Мужские фигуры должны быть красивыми и изящными – в духе классических традиций, как заверял своих заказчиков Каррье-Беллез, и абсолютно лишенными мужества. А от обнаженных женских фигур Огюст просто приходил в отчаяние: это были смазливые красотки в стиле Ватто, с мягкими округлыми формами и тонкой талией, некое подобие песочных часов, как это было сейчас модно, прилизанные до невозможности.
– Такие только для евнуха, – ворчал про себя Огюст. Мало того, что он продал Каррье-Беллезу свое умение, – тот навязал ему и свои идеи.
Он не смел жаловаться Лекоку. Огюст попытался было придать обнаженным фигурам какую-то индивидуальность, но мастер уничтожил их, пришлось делать все заново и притом бесплатно.
А когда доведенный до отчаяния Огюст, работая у Каррье-Беллеза уже много месяцев и успев произвести несчетное множество безликих обнаженных фигур, забылся и сделал мужскую фигуру энергичной, полной жизненной силы, его сочли чуть не преступником. Мастер позвал мэтра, и тот пришел в ужас от мускулов, украшавших мужской торс. Он резко заметил:
– Роден, вы воображаете себя Микеланджело, а вы просто болван. Еще одно подобное произведение – и можете убираться. Это отвратительно. Вы сошли с ума…
Огюст, которому казалось, что на него снизошло вдохновение свыше, когда он работал над «Вакханкой», теперь чувствовал себя отупевшим и никчемным. Он выполнял здесь ту же работу орнаментщика, разве только более замысловатую. Но он смирился. Он знал, что ему недоплачивают – он получал лишь ничтожную часть той крупной суммы, которую Каррье-Беллез выручал от продажи его работ, – но он зарабатывал теперь куда больше, чем прежде. И не хотел вновь оказаться в нищете, по крайней мере по собственной воле.
3
Огюст перебрался на Монмартр, поближе к мастерской Каррье-Беллеза. Утром, позавтракав вместе с Розой, отправлялся на работу. Он уже больше не навещал друзей в кафе Гербуа, не искал встреч с ними и не работал вечерами и по воскресеньям над собственными произведениями, разве что изредка, только для практики. Домой он возвращался усталым и равнодушным и брался только за небольшие вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172