– Да. Жорж Пти считает, что хорошо бы открыть нашу выставку в следующем, 1889 году, одновременно со Всемирной.
– Какая великолепная идея! И ты молчал!
Огюст снова пожал плечами. Он не сообщил главного. Если выставка состоится, он не намерен приглашать на открытие ни ее, ни Розу. Зачем оказываться в нелепом положении?
– Ты уже решил, что будешь выставлять? – Решу, когда будет ясно, что готово.
– Решу, – передразнила его Камилла. – Новый Людовик XIV. А Моне?
– Он на все согласен. Мы друг другу не помеха.
– Галерея Жоржа Пти – очень ответственно.
– Посмотрим.
– Ты покажешь «Вечную весну»? Огюст промолчал.
– А если выставка состоится? – настаивала она.
– Да.
– Раз Роден говорит «да», я должна примириться. – Да.
– И «Граждан»? Их тоже?
– Не уверен.
– Они почти уже закончены. Уже и в глине, и в терракоте, и в гипсе. Надо показать непременно.
– Я сказал, еще не уверен. – И уже спокойнее добавил:-Дорогая, у нас совсем мало времени. Мне нужно проверить, что готово, и нужна твоя помощь.
– А как же с обнаженной фигурой, для которой ты хотел, чтобы я сейчас позировала?
– Потом. – Он взял ее руки, нежно их сжал. – Камилла, ты умная и красивая, ты скульптор, наделенный истинным чувством и пониманием. Не будем об этом забывать.
Она стояла в замешательстве и желала одного – чтобы он не выпускал ее из объятий.
– Ну вот, выяснили, что у нас готово к выставке. Теперь ты можешь закончить мой бюст, который начала. Если тебе хочется, я его выставлю. Обещаю.
Полная гордости и стыдясь, что могла усомниться в его любви, Камилла сказала:
– Я буду работать каждую свободную минуту. И если захочешь его выставить, Огюст, он будет готов.
– Спасибо. – Он все еще колебался, принять ли приглашение экспонировать собрание своих работ. Но теперь он должен согласиться. Энтузиазм Камиллы убедил его в этом.
Глава XXXII
Совместная выставка произведений Родена и картин Клода Моне в галерее Жоржа Пти в 1889 году была, как Огюст сказал Моне, «первой действительно заслуживающей внимания».
Галерея Жоржа Пти к тому времени приобрела громкую известность. Выставленные там произведения продавались по высоким ценам и быстро находили покупателей. И расположена она была очень удачно: рядом с недавно открытой Всемирной выставкой, самой большой в истории Парижа, цель которой была заставить позабыть об унижениях франко-прусской войны и привлечь посетителей со всего мира. Всемирная выставка была рядом с Эйфелевой башней, открытие которой состоялось на несколько недель раньше; оно проходило в патриотическом угаре, в присутствии миллиона французов, гордых сознанием того, что постройка эта стоила стране пятнадцать миллионов франков. На открытие выставки в галерее Жоржа Пти было приглашено много именитых гостей.
И все же в иные моменты Огюсту не верилось, что в его жизни произошло такое событие. Всю жизнь и даже теперь, в сорок восемь, он считал себя всего только трудолюбивым ремесленником, который встает с рассветом и трудится целый день в одной из мастерских. Он сказал об этом Моне – они размещали свои работы в галерее, когда на него вновь нашло сомнение, правильно ли это – устраивать совместную выставку.
– Наши работы столь различны, Клод, что выставка может быть провалом.
Моне ответил:
– Имена наши не умрут. Твое и мое. Давно нам пора занять заслуженное место.
– Семьдесят твоих картин и тридцать шесть моих скульптур. Огромный труд.
– Труд всей жизни. Поистине представительное зрелище. Первая выставка, которой я по-настоящему доволен, к которой мы как следует подготовимся.
– А если провалимся?
– Предпримем новую попытку. Это единственный путь одержать победу над Салоном.
Огюст замолчал, припомнив свои тяжелые битвы с представителями официального французского искусства, и стал наблюдать, как Моне развешивает картины. С годами массивная фигура Моне расплылась, но он все еще выглядел необычайно сильным, этот человек, похожий на медведя, пишущий такие изящные картины. Живопись Моне отличалась светлым колоритом, передающим прозрачные тона солнца и воздуха, живопись, воспроизводящая бесконечные световые нюансы.
Огюст с грустью отметил про себя, как сильно состарился его друг: широкое красивое лицо художника покрыли морщины, годы оставили следы забот; густые черные волосы и борода поседели, карие глаза, когда-то такие ясные, стали печальными; выражение лица изменилось, прежде добродушное, оно стало резким, агрессивным, особенно когда он имел дело с покупателями. Но именно эта прямота и нравилась Огюсту. Ему казалось, что Моне, который ради искусства претерпел ужасные испытания – нищета свела в могилу любимую жену, сам голодал и прозябал, вынужден был просить о милости, он, которого подвергали осмеянию, клеймили позором, чьи произведения долгое время не признавали, – никогда не падал духом. Ни разу не изменил себе, никогда ни перед кем не унижался и не шел на компромиссы. Моне действительно нравятся его скульптуры, иначе он не предложил бы Огюсту совместную выставку. Теперь Моне без труда продавал свои картины по тысяче франков за каждую и столько, сколько хотел.
Больше всего Огюста забавляло, а Моне придавало уверенность в благополучном исходе выставки то случайное стечение обстоятельств, что они родились на свет почти одновременно – с разницей в сорок восемь часов.
На открытии они стояли рядом у входа в просторную галерею и вместе приветствовали именитых посетителей.
Огюст ничего не понимал, ему казалось, что мир перевернулся, выставка, в конце концов, может и не быть провалом, думал он. Он не поверил глазам своим, увидев, как Сади Карно, президент республики, чьи портреты – Карно, открывающий Эйфелеву башню, – были на первых страницах газет всего мира, входит в зал вместе с Эдуардом, принцем Уэльским. В сорок семь лет принц Уэльский, любитель богемы и англичанин до мозга костей, был кумиром республиканской французской буржуазии. Вслед за ними шел доктор Жорж Клемансо , ставший влиятельным радикалом и журналистом, исполненный решимости отомстить Германии, пока не потерял еще надежду на свое переизбрание.
К Клемансо присоединился Эжен Гийом, он все еще был директором Школы изящных искусств и главой французского официального искусства. Гийом знал, что в один прекрасный день Клемансо может стать премьером, хотя роялисты и считали его анархистом. Толпа посетителей вызывала у Огюста все больший интерес. Он увидел Дега и Хэнли, ведущих оживленный спор, Ренуара, слегка прихрамывающего из-за хронического ревматизма, и рядом с ним, как всегда, застенчивого, замкнутого Сезанна; он увидел Доде, Золя и Гонкура – они ходили все вместе, но каждый был сам по себе, – Писсарро, Малларме и Гюисманса, внимательно осматривающих выставку;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172