- Что случилось? - Ей казалось, что ее голос звучит откуда-то издалека. - Мы были на ужине, а потом я ничего не помню. Что это было, Джулиан? Что случилось?
- Пищевое отравление, - сказал он. - Мы все отравились, все, кто был на ужине. Некоторые перенесли его хуже, чем остальные. К несчастью, ты оказалась среди них.
- Где я? - Она взглянула в окно, ожидая увидеть пальмы и буйную растительность, но ее взору предстали бетонные плиты большого города.
- В Мехико, дорогая, в лучшей больнице Мехико. Рамона отправила нас сюда на своем самолете. О Господи, Инес, ты чуть было не умерла. Это заставило меня понять, каким глупцом я был, каким ужасным болваном. Прости меня, дорогая, прости. - И из его глаз потекли слезы раскаяния и облегчения.
- Не надо, милый, пожалуйста, не надо. - Она нежно провела рукой по его волосам и дотронулась до мокрых щек. Никогда прежде она не видела Джулиана плачущим. Затем ее рука двинулась к плоскому животу. - У меня не будет ребенка?
Он печально кивнул.
- Послушай, дорогая. - Он сел на кровать поближе к ней, стараясь говорить очень бодро. - Пожалуйста, не думай о ребенке, это трагедия, я знаю, но ты молода, у тебя еще будет ребенок, доктор сказал, много детей.
Инес начала плакать. Он дотронулся рукой до ее дрожащих губ и придвинулся ближе.
- Нет, Инес, не надо, - твердо сказал он. - Прекрати. Не надо жалеть себя. Все могло быть гораздо хуже.
- Хуже? - Она пыталась остановить слезы, но поняла, что но может. - Почему хуже?
- Ирвинг Франкович умер.
- О Боже, нет! - Она прикрыла рот рукой. - Как? Почему?
- Как показало вскрытие, все это из-за тех проклятых устриц, которые мы съели. Их, скорее всего, привез ли из Мехико накануне, по все они были испорчены. - Он покачал головой. - Господи, дорогая, ты даже представить себе не можешь, как плохо мы себя чувствовали. Я никогда не видел ничего подобного, но у бедного Ирвинга не было шанса выжить. Его скрутило, он в агонии рухнул и умер на наших глазах, еще до прибытия доктора. Сэру Криспину тоже пришлось тяжело, но он и не такое переживал, кажется, сейчас он отошел.
- А Доминик, как она? - Инес постаралась сказать это так, чтобы голос не выдал ее, и очень внимательно наблюдала за реакцией Джулиана.
- Я думаю, так же, как остальные, - просто ответил Джулиан. - Я не разговаривал с ней. - Это была правда. - Единственным человеком, кто не отравился, была Рамона.
Он не хотел говорить о Доминик. После того вечера еще большее бремя стыда и вины тяготило его. Теперь он ясно понимал, что его слабость была обыкновенным и примитивным соблазном плоти, жадной похотливостью, собственной распущенностью. Взрослый мужчина занимается любовью с девушкой-подростком. Он чувствовал свою глупость и слабость.
Джулиан презирал себя за связь с Доминик, за то, что он допустил это, за то, что он по своей глупости сделал ее объектом слухов. Теперь он понял, что будет ненавидеть себя всю жизнь, если сделает хоть что-нибудь, что может ранить Инес. Но он уже ранил ее - он видел на ее лице боль, которую она тщетно пыталась скрыть.
- А почему Рамона?.. - слабым голосом сказала Инес. - Почему Рамона не отравилась?
- Она ненавидит устрицы и никогда их не ест, - сказал Джулиан. - Нам повезло, что она не любит их, - она смогла организовать запаниковавших слуг, вызвала врачей и «скорую помощь» и предоставила тебе самолет. Боже, дорогая, это было ужасно!
- Да, наверное. - Глаза Инес стали закрываться. Она очень устала, но по-прежнему крепко держалась за руку Джулиана. - Я не помню… Мне надо поспать, дорогой. Ты не возражаешь?
Он поцеловал ее в бледный лоб.
- Конечно, нет. Спи спокойно, мой ангел, - прошептал он. - Я люблю тебя, Инес, я так тебя люблю! Я буду здесь, когда ты проснешься. Я всегда буду ждать тебя. Всегда.
Все это время Доминик пыталась связаться с Джулианом. Так же, как остальные, она пострадала от пищевого отравления, вызванного сальмонеллой, в течение суток у нее была рвота и жар, и еще несколько дней - вялость и слабость.
Врачи сказали Хьюберту Крофту, что не стоит проводить съемки при тропической жаре, когда актеры еще так слабы. Лос-анджелесские страховые компании подняли крик, но врачи оставались непреклонны. Он мог разрешить работать только Рамоне, которая не отравилась, и Джулиану, который едва прикоснулся к устрицам и поэтому почти не пострадал. Но в «Кортесе» не было сцен с участием только Рамоны и Джулиана, поэтому съемочная группа и техники лениво сидели в кафе и на пляжах, пили пиво и пунш и играли в карты, а страховые компании кипели от злости. Лежавший на больничной койке Умберто слабым каркающим голосом давал указания и посылал па студию длинные телеграммы.
Доминик не смогла найти Джулиана и решила, что он слишком слаб, чтобы отвечать на телефонные звонки. Но, когда Агата сообщила, что он уехал в Мехико, чтобы быть рядом с Инес, она потеряла самообладание и вышла из себя.
Несколько часов она сидела в комнате, плакала, ничего не ела и слушала песни Эдит Пиаф о любви и измене. Она была несчастна, потому что Джулиан не позвонил ей, даже не послал записку, цветы или еще что-нибудь. Это была боль отвергнутой любви, о которой пела Пиаф. Теперь она поняла, что это такое, и ненавидела весь мир. Она ощущала пустоту в сердце, и у нее совсем не было сил.
Когда Агата или Рамона звали ее, чтобы узнать, все ли у нее в порядке, она отсылала их, а затем, уткнувшись головой в подушку, плакала до тех пор, пока не чувствовала, что у нее больше не осталось слез. Однажды ее навестил даже Хьюберт Крофт. Он постучал в дверь, но она с такой яростью крикнула ему: «Проваливай», что он больше не возвращался.
От Рамоны Доминик узнала о том, что случилось с Инес. Мысли о Джулиане, который был рядом с невестой, заставляли ее страдать от ревности. Узнав название больницы в Мехико, она поручила телефонисту Рамоны заказать разговор.
Когда она сквозь треск помех услышала голос Джулиана, у нее затряслись колени.
- Джулиан, - прошептала она. - О, Джулиан, любовь моя, это ты?
- Доминик? - Он говорил приглушенным голосом, так как стоял возле комнаты Инес. - Доминик, как твои дела?
- О, Джулиан, о чем ты спрашиваешь? Ужасно, - воскликнула она, тихо заплакав в телефонную трубку. - Я очень скучаю по тебе, но от тебя ни слуху, ни духу, ничего, о Джулиан, что случилось с тобой… с нами?
После долгого молчания Джулиан сказал:
- Доминик, я должен сказать тебе это… Я знаю, что это ранит тебя, но я должен сказать… я должен сказать это сейчас, иначе я буду трусом, впрочем, я и есть трус, Доминик, ужасный трус, и я презираю себя за это.
- Что ты говоришь? - спросила она, чувствуя, как ее охватывает паника.
- Это не может продолжаться, Доминик, - сказал он. - Мы не можем, мы просто не можем. Это должно прекратиться.
- Нет, - простонала она. - Нет, Джулиан, не говори так… я умру… я клянусь… я убью себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125