Вы все знаете, что я говорю о мистере Уормолде. — Он поспешно заглянул в бумажку. — О мистере Джеймсе Уормолде, гаванском представителе фирмы «Фастклинерс».
Макдугал заметил:
— Мы прикончили фляжку. Вот обида. Как раз, когда вам нужно выпить для храбрости.
Картер сказал:
— Я ехал сюда тоже не с пустыми руками, но выпил почти все в самолете. В моей фляжке остался только один стаканчик.
— Сам бог велел отдать все, что у вас есть, нашему приятелю, — сказал Макдугал. — Ему это сейчас нужнее, чем нам.
А доктор Браун продолжал:
— Мистер Уормолд — символ безупречного служения своему делу, символ скромности, спокойствия, упорства и работоспособности. Враги наши часто рисуют коммерсанта горластым наглецом, который любыми средствами старается всучить бесполезный, никчемный, а то и вредный товар. Такое представление не имеет ничего общего с действительностью…
Уормолд сказал:
— Вот спасибо. Картер. Глоточек мне сейчас совсем не повредит.
— Не привыкли говорить речи?
— Да дело не только в этом.
Он перегнулся через стол к ничем не примечательному лицу нотвичского обывателя; сейчас на этом лице будет написано желание его успокоить и веселое недоверие человека, с которым ничего подобного никогда не случалось; да. Картер был поистине якорем спасения.
— Вы, конечно, — начал Уормолд, — не поверите ни единому моему слову… — но он и не хотел, чтобы Картер ему поверил; он хотел научиться у него неверию. Что-то ткнуло его в ногу, и, взглянув вниз, он увидел черную мордочку таксы с длинными ушами, похожими на локоны, — она выпрашивала подачку; видно, собака незаметно для официантов проскользнула через служебную дверь и спряталась под столом.
Картер пододвинул Уормолду небольшую фляжку.
— На двоих здесь не хватит. Пейте все.
— Большое спасибо. Картер.
Он отвинтил колпачок и вылил в свой стакан содержимое фляжки.
— Самый обыкновенный «Джонни Уокер» . Без всяких выдумок.
Доктор Браун говорил:
— Если кто-нибудь может рассказать от имени всех собравшихся о долгих годах терпеливого служения коммерсанта на благо общества — это, безусловно, мистер Уормолд, и я предоставляю ему слово.
Картер подмигнул и поднял воображаемый бокал.
— Г-глотайте скорей, — сказал он, — промочите г-горло.
Уормолд поставил виски на стол.
— Как вы сказали. Картер?
— Я сказал, пейте быстрее.
— Нет, вы не то сказали, Картер.
Как он раньше не заметил этого легкого заикания на гортанных звуках? Может быть. Картер, зная за собой этот недостаток, нарочно избегал слов, которые начинались на «г», и выдавал себя лишь в те минуты, когда им владели надежда или гнев?
— В чем дело, Уормолд?
Уормолд опустил руку под стол, чтобы погладить собаку, и, словно ненароком, сбросил на пол стакан.
— А вы притворялись, будто не знаете доктора!
— Какого доктора?
— Вы зовете его Г-гассельбахер.
— Мистер Уормолд! — снова провозгласил на весь зал доктор Браун.
Уормолд неуверенно поднялся на ноги. Не получив ничего более вкусного, собака лакала пролитое виски.
Уормолд сказал:
— Спасибо, что вы предоставили мне слово, какими бы мотивами вы ни руководствовались. — Послышался вежливый смешок, это его удивило — он не собирался шутить. — Это мое первое публичное выступление, а в какую-то минуту было похоже на то, что оно станет и моим последним.
Он поймал взгляд Картера. Картер нахмурился. Уормолд испытывал ощущение какой-то неловкости за то, что остался жив, — словно напился в обществе. Может, он и в самом деле пьян. Он сказал:
— Не знаю, есть ли у меня здесь друзья. Но враги есть безусловно.
Кто-то произнес: «позор», а несколько человек рассмеялись. Если так будет продолжаться, он еще прослывет остряком.
— В наши дни всем прямо уши прожужжали о холодной войне, но всякий коммерсант вам скажет, что война между двумя промышленными фирмами может быть очень горячей. Возьмите фирмы «Фастклинерс» и «Ньюклинерс». Между их пылесосами не больше разницы, чем между русским, немцем или англичанином. Не было бы ни конкуренции, ни войны, если бы не аппетиты кучки людей в этих фирмах, это они — зачинщики конкуренции и вражды, это они заставляют мистера Картера и меня хватать друг друга за глотку.
Теперь уже никто не смеялся. Доктор Браун шептал что-то на ухо генеральному консулу. Уормолд поднял фляжку Картера и сказал:
— Мистер Картер, наверно, даже не знает имени человека, пославшего его отравить меня на благо своей фирмы.
Снова раздался смех, в нем звучало облегчение.
— Побольше бы нам такого яду, — сказал Макдугал.
И вдруг раздался собачий визг. Такса покинула свое убежище и метнулась к служебному выходу.
— Макс! — закричал метрдотель. — Макс!
Наступила тишина, потом кто-то неуверенно захихикал. Собака едва перебирала ногами. Она визжала и старалась укусить себя за грудь. Метрдотель настиг ее у двери и хотел схватить, но она взвыла, точно от боли, и вырвалась у него из рук.
— Клюкнула лишнего, — неуверенно сказал Макдугал.
— Простите, доктор Браун, — сказал Уормолд. — Представление окончено.
Он поспешил за метрдотелем через служебный выход.
— Стойте!
— Что вам угодно?
— Я хочу знать, куда девалась моя тарелка.
— Что вы, сэр? Какая тарелка?
— Вы очень беспокоились, чтобы моя тарелка не досталась кому-нибудь другому.
— Не понимаю.
— Вы знали, что еда была отравлена?
— Вы хотите сказать, сэр, что пища была несвежая?
— Я хочу сказать, что еда была отравлена, а вы изо всех сил старались спасти жизнь доктору Брауну. Но отнюдь не мне.
— Простите, сэр, я не понимаю. Я занят. Извините.
По длинному коридору, который вел на кухню, несся собачий вой — негромкий, отчаянный вой, прерывавшийся пронзительным визгом. Метрдотель крикнул: «Макс!» — и побежал по коридору совсем по-человечески. Он распахнул дверь на кухню.
— Макс!
Такса, скорчившись, лежала под столом; она подняла грустную морду и через силу поползла к метрдотелю. Человек в поварском колпаке сказал:
— Он ничего здесь не ел. Ту тарелку мы выбросили.
Собака свалилась у ног метрдотеля, как груда требухи.
Метрдотель опустился рядом с ней на колени. Он повторял: «Max, mein Kind. Mein Kind» . Черное тело на полу выглядело продолжением его черного фрака; собака не была плотью от плоти его, но они вполне могли быть выкроены из одного куска сукна. Вокруг теснилась кухонная прислуга.
Черный тюбик вздрогнул, и из него, как зубная паста, полез розовый язык. Метрдотель погладил собаку и поднял взгляд на Уормолда. Глаза, в которых блестели слезы, укоряли его в том, что он стоит здесь живой, а собака околела; в душе Уормолда шевельнулось желание извиниться, но он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он бросил взгляд назад — черная фигура стояла на коленях возле черной собаки, над ними, весь в белом, склонился шеф-повар, а рядом, словно плакальщики возле свежей могилы, застыла кухонная прислуга;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Макдугал заметил:
— Мы прикончили фляжку. Вот обида. Как раз, когда вам нужно выпить для храбрости.
Картер сказал:
— Я ехал сюда тоже не с пустыми руками, но выпил почти все в самолете. В моей фляжке остался только один стаканчик.
— Сам бог велел отдать все, что у вас есть, нашему приятелю, — сказал Макдугал. — Ему это сейчас нужнее, чем нам.
А доктор Браун продолжал:
— Мистер Уормолд — символ безупречного служения своему делу, символ скромности, спокойствия, упорства и работоспособности. Враги наши часто рисуют коммерсанта горластым наглецом, который любыми средствами старается всучить бесполезный, никчемный, а то и вредный товар. Такое представление не имеет ничего общего с действительностью…
Уормолд сказал:
— Вот спасибо. Картер. Глоточек мне сейчас совсем не повредит.
— Не привыкли говорить речи?
— Да дело не только в этом.
Он перегнулся через стол к ничем не примечательному лицу нотвичского обывателя; сейчас на этом лице будет написано желание его успокоить и веселое недоверие человека, с которым ничего подобного никогда не случалось; да. Картер был поистине якорем спасения.
— Вы, конечно, — начал Уормолд, — не поверите ни единому моему слову… — но он и не хотел, чтобы Картер ему поверил; он хотел научиться у него неверию. Что-то ткнуло его в ногу, и, взглянув вниз, он увидел черную мордочку таксы с длинными ушами, похожими на локоны, — она выпрашивала подачку; видно, собака незаметно для официантов проскользнула через служебную дверь и спряталась под столом.
Картер пододвинул Уормолду небольшую фляжку.
— На двоих здесь не хватит. Пейте все.
— Большое спасибо. Картер.
Он отвинтил колпачок и вылил в свой стакан содержимое фляжки.
— Самый обыкновенный «Джонни Уокер» . Без всяких выдумок.
Доктор Браун говорил:
— Если кто-нибудь может рассказать от имени всех собравшихся о долгих годах терпеливого служения коммерсанта на благо общества — это, безусловно, мистер Уормолд, и я предоставляю ему слово.
Картер подмигнул и поднял воображаемый бокал.
— Г-глотайте скорей, — сказал он, — промочите г-горло.
Уормолд поставил виски на стол.
— Как вы сказали. Картер?
— Я сказал, пейте быстрее.
— Нет, вы не то сказали, Картер.
Как он раньше не заметил этого легкого заикания на гортанных звуках? Может быть. Картер, зная за собой этот недостаток, нарочно избегал слов, которые начинались на «г», и выдавал себя лишь в те минуты, когда им владели надежда или гнев?
— В чем дело, Уормолд?
Уормолд опустил руку под стол, чтобы погладить собаку, и, словно ненароком, сбросил на пол стакан.
— А вы притворялись, будто не знаете доктора!
— Какого доктора?
— Вы зовете его Г-гассельбахер.
— Мистер Уормолд! — снова провозгласил на весь зал доктор Браун.
Уормолд неуверенно поднялся на ноги. Не получив ничего более вкусного, собака лакала пролитое виски.
Уормолд сказал:
— Спасибо, что вы предоставили мне слово, какими бы мотивами вы ни руководствовались. — Послышался вежливый смешок, это его удивило — он не собирался шутить. — Это мое первое публичное выступление, а в какую-то минуту было похоже на то, что оно станет и моим последним.
Он поймал взгляд Картера. Картер нахмурился. Уормолд испытывал ощущение какой-то неловкости за то, что остался жив, — словно напился в обществе. Может, он и в самом деле пьян. Он сказал:
— Не знаю, есть ли у меня здесь друзья. Но враги есть безусловно.
Кто-то произнес: «позор», а несколько человек рассмеялись. Если так будет продолжаться, он еще прослывет остряком.
— В наши дни всем прямо уши прожужжали о холодной войне, но всякий коммерсант вам скажет, что война между двумя промышленными фирмами может быть очень горячей. Возьмите фирмы «Фастклинерс» и «Ньюклинерс». Между их пылесосами не больше разницы, чем между русским, немцем или англичанином. Не было бы ни конкуренции, ни войны, если бы не аппетиты кучки людей в этих фирмах, это они — зачинщики конкуренции и вражды, это они заставляют мистера Картера и меня хватать друг друга за глотку.
Теперь уже никто не смеялся. Доктор Браун шептал что-то на ухо генеральному консулу. Уормолд поднял фляжку Картера и сказал:
— Мистер Картер, наверно, даже не знает имени человека, пославшего его отравить меня на благо своей фирмы.
Снова раздался смех, в нем звучало облегчение.
— Побольше бы нам такого яду, — сказал Макдугал.
И вдруг раздался собачий визг. Такса покинула свое убежище и метнулась к служебному выходу.
— Макс! — закричал метрдотель. — Макс!
Наступила тишина, потом кто-то неуверенно захихикал. Собака едва перебирала ногами. Она визжала и старалась укусить себя за грудь. Метрдотель настиг ее у двери и хотел схватить, но она взвыла, точно от боли, и вырвалась у него из рук.
— Клюкнула лишнего, — неуверенно сказал Макдугал.
— Простите, доктор Браун, — сказал Уормолд. — Представление окончено.
Он поспешил за метрдотелем через служебный выход.
— Стойте!
— Что вам угодно?
— Я хочу знать, куда девалась моя тарелка.
— Что вы, сэр? Какая тарелка?
— Вы очень беспокоились, чтобы моя тарелка не досталась кому-нибудь другому.
— Не понимаю.
— Вы знали, что еда была отравлена?
— Вы хотите сказать, сэр, что пища была несвежая?
— Я хочу сказать, что еда была отравлена, а вы изо всех сил старались спасти жизнь доктору Брауну. Но отнюдь не мне.
— Простите, сэр, я не понимаю. Я занят. Извините.
По длинному коридору, который вел на кухню, несся собачий вой — негромкий, отчаянный вой, прерывавшийся пронзительным визгом. Метрдотель крикнул: «Макс!» — и побежал по коридору совсем по-человечески. Он распахнул дверь на кухню.
— Макс!
Такса, скорчившись, лежала под столом; она подняла грустную морду и через силу поползла к метрдотелю. Человек в поварском колпаке сказал:
— Он ничего здесь не ел. Ту тарелку мы выбросили.
Собака свалилась у ног метрдотеля, как груда требухи.
Метрдотель опустился рядом с ней на колени. Он повторял: «Max, mein Kind. Mein Kind» . Черное тело на полу выглядело продолжением его черного фрака; собака не была плотью от плоти его, но они вполне могли быть выкроены из одного куска сукна. Вокруг теснилась кухонная прислуга.
Черный тюбик вздрогнул, и из него, как зубная паста, полез розовый язык. Метрдотель погладил собаку и поднял взгляд на Уормолда. Глаза, в которых блестели слезы, укоряли его в том, что он стоит здесь живой, а собака околела; в душе Уормолда шевельнулось желание извиниться, но он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он бросил взгляд назад — черная фигура стояла на коленях возле черной собаки, над ними, весь в белом, склонился шеф-повар, а рядом, словно плакальщики возле свежей могилы, застыла кухонная прислуга;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54