Аарон дома?
— Я думать, он есть ф мастерская, Дэн Яансен, — отвечала она, коверкая слова так и не ставшей для нее родной английской речи. — Что-либо происходить?
Дэн надеялся, что нет. Надеялся всем сердцем. Он улыбнулся, чтобы успокоить старушку.
— Просто мне надо задать ему пару вопросов. Он оставил Рут в кухне и пошел через двор к сараю, приспособленному под столярную мастерскую. Ее можно было найти с закрытыми глазами по запаху свежих стружек, мастики и воска. Вдоль всей стены тянулся верстак с аккуратно, по линеечке развешанными над ним инструментами. Ящики с инструментами стояли и под верстаком. Начатая работа была составлена у ближней к верстаку стены: круглый дубовый обеденный стол, высокий шифоньер, несколько шкафчиков. У дальней стены ждали заказчиков готовые изделия. Все на месте, нет только мастера. Аарона нет.
— Он уже ушел.
Дэн поднял взгляд от стола. В дверях стоял Сэмюэл Хауэр, одетый, как и все общинники, в просторные черные штаны с подтяжками и синюю рабочую рубаху.На голове красовалась соломенная шляпа без полей, что-то вроде домашнего варианта фески. В этой шляпе Сэмюэл доил коров. Дэн выпрямился, подошел к стоящему рядом со столом шифоньеру на полметра выше себя и основательному, как столетний дуб, небрежно провел рукой по гладкому деревянному боку, будто то был бок лошади, в красоте и статях которой он не сомневался. Старик Сэмюэл вошел в мастерскую. Как и у жены, и у всех пожилых членов общины, его лицо бороздили глубокие морщины, отмечая прожитые годы подобно кольцам на стволе дерева. Жизнь, посвященная богу, не баловала амманитов.
— Я задал ему ваши вопросы, Дэн Янсен. Он не хочет иметь ничего общего с вашим английским правосудием.
— Но это не помешает мне делать мое дело, Сэмюэл. В глазах старого Хауэра промелькнуло нечто похожее на раздражение. Он провел по лицу заскорузлой, морщинистой рукой и проворчал что-то по-немецки.
— Он перенес такие муки. Неужели вы не можете оставить его в покое?
— Нет, — отрезал Дэн. — Как бы ни хотелось Аарону думать иначе, мы живем в одном мире, в одном округе. И правосудие тоже для всех одно. Где он сегодня?
— Не знаю, — печально ответил старик. В последнее время он слишком многого не знал об Аароне. Сын казался таким озлобленным, таким напряженным, будто какая-то пружина у него внутри сжималась все туже и туже. Горе утраты не ослабевало со временем, а только жгло и мучило его сильнее с каждым днем, и Сэмюэл часто не мог уснуть ночи напролет, со страхом думая, до чего может довести такая скорбь.
— Он ушел, не сказавшись, — объяснил он. — Может, к Зооку. Или к той англичанке.
Потом подошел ближе к шифоньеру, любовно погладил дверцу, будто желая дотянуться до сына через созданную им вещь.
— Он делает красивую мебель, правда? — пробормотал он, машинально ощупывая замок, затем взялся за круглую дверную ручку, потянул на себя, и, когда дверь распахнулась, к его ногам упала мертвая женщина с длинными белокурыми волосами.
…Элизабет стояла не двигаясь, словно приросла к месту, загипнотизированная выражением лица Аарона, как кролик перед удавом. Они оба все поняли: она знала, и он знал, что она знает. И теперь за это он убьет ее.
— Он похвалялся передо мной, как много туристов будет привлекать его гостиница, — негромко говорил Аарон, — как он перегородит реку дамбой и затопит долину, чтобы устроить лодочную станцию для туристов. Там похоронены Анна и Джемма. И Сири, моя милая Сири. Англичане убили их, а он еще хотел утопить их. — Он покачал головой, не отводя от Элизабет непреклонного взгляда. — Он был плохой человек. Я только исполнил волю господа.
Он не собирался убивать Джарвиса, просто пришел к реке, чтобы в тишине побыть с теми, кого любил и любит. У рабочих в «Тихой заводи» уже закончилась смена, и на стройке оставался один Джарвис. Он стоял на холме и глазел на него, нагло нарушая его уединение, да еще орал что-то. Он и не собирался лишать человека жизни. Убийство противоречило всему, во что он верил с детства. Но там, у реки, боль и ярость захлестнули его, как ядовитая кислота, выжгли все мысли, лишили его рассудка. Пальцы сами нащупали в кармане нож, тот нож, которым он вырезал из дерева птичек для Анны и Джеммы и срезал полевые цветы на могилу Сири.
После его мучила совесть, но, пока он беспомощно стоял на коленях в грязи рядом с трупом, пришел ответ, как озарение, как теплый, умиротворяющий солнечный свет. То был промысел божий, часть божьего плана. Бог избрал его и направил его руку.
Он спокойно засунул Джарвиса в автомобиль, чтобы зловоние смерти не портило чистого вечернего воздуха, спустился к реке, вымыл руки и тщательно оттер от крови нож. Он содержал инструменты в том же строгом порядке, что и свою жизнь. Потом просто долго стоял и смотрел на реку. Чудесное место, такое мирное. Прекрасное творение господне. Негоже человеку осквернять такую красоту. Домой вернулся кружным путем через рощу Хадсона: мать просила поискать корень женьшеня.
Мысль Элизабет лихорадочно работала. Надо выбраться из дома, но Аарон загораживает выход. Ей не хватит проворства пробежать мимо, а если и удастся, потом он все равно ее настигнет. Она медленно отступила назад, к столовой, заметив, что Аарон потянулся за длинным, блестящим стальным напильником.
— Мои братья по вере — божьи люди, — отсутствующим голосом произнес он. — Господь сподобил меня защитить народ его от слуг сатаны, которые хотят повести нас по пути греха.
Как та туристка, что вчера забрела к нему в мастерскую. Порочная тварь. Windfliegel. Шлюха. Пыталась соблазнить его, предложила ему себя. Английская блудница, желавшая позабавиться с наивным дикарем. Она дотронулась до него через брюки, и его плоть возбудилась, но сам он понимал, что это — еще одно испытание. Как Элизабет.
— Я думала, мы друзья, Аарон, — сказала Элизабет, пытаясь выиграть время. Мелькнула отчаянная надежда: вдруг удастся убедить его словами? Аарон взял напильник из ящика, и она безжалостно подавила желание метнуться в сторону. Тяни, тяни время. Не спеши. Еще шажок назад.
Аарон шевельнул бровью, и один уголок его губ поднялся в неловкой улыбке, которая когда-то так тронула ее.
— Ты — английская шлюха, — отчеканил он, ненавидя боль, которую испытывал от ее измены. Или то была его измена своей вере? Он возжелал ее, возжелал нераскаянную грешницу, подобную Еве, соблазнившей Адама. — Я видел тебя в окне. Ты была с мужчиной и предавалась разврату.
От этого признания Элизабет сделалось дурно, как будто ее ударили. Дыхание перехватило. Значит, тот взгляд, что она ощущала на себе, был взгляд Аарона. То была его злоба, его безумие. Она задохнулась от слез, во рту разлилась горечь. То, что случилось между ней и Дэном, много значило для нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
— Я думать, он есть ф мастерская, Дэн Яансен, — отвечала она, коверкая слова так и не ставшей для нее родной английской речи. — Что-либо происходить?
Дэн надеялся, что нет. Надеялся всем сердцем. Он улыбнулся, чтобы успокоить старушку.
— Просто мне надо задать ему пару вопросов. Он оставил Рут в кухне и пошел через двор к сараю, приспособленному под столярную мастерскую. Ее можно было найти с закрытыми глазами по запаху свежих стружек, мастики и воска. Вдоль всей стены тянулся верстак с аккуратно, по линеечке развешанными над ним инструментами. Ящики с инструментами стояли и под верстаком. Начатая работа была составлена у ближней к верстаку стены: круглый дубовый обеденный стол, высокий шифоньер, несколько шкафчиков. У дальней стены ждали заказчиков готовые изделия. Все на месте, нет только мастера. Аарона нет.
— Он уже ушел.
Дэн поднял взгляд от стола. В дверях стоял Сэмюэл Хауэр, одетый, как и все общинники, в просторные черные штаны с подтяжками и синюю рабочую рубаху.На голове красовалась соломенная шляпа без полей, что-то вроде домашнего варианта фески. В этой шляпе Сэмюэл доил коров. Дэн выпрямился, подошел к стоящему рядом со столом шифоньеру на полметра выше себя и основательному, как столетний дуб, небрежно провел рукой по гладкому деревянному боку, будто то был бок лошади, в красоте и статях которой он не сомневался. Старик Сэмюэл вошел в мастерскую. Как и у жены, и у всех пожилых членов общины, его лицо бороздили глубокие морщины, отмечая прожитые годы подобно кольцам на стволе дерева. Жизнь, посвященная богу, не баловала амманитов.
— Я задал ему ваши вопросы, Дэн Янсен. Он не хочет иметь ничего общего с вашим английским правосудием.
— Но это не помешает мне делать мое дело, Сэмюэл. В глазах старого Хауэра промелькнуло нечто похожее на раздражение. Он провел по лицу заскорузлой, морщинистой рукой и проворчал что-то по-немецки.
— Он перенес такие муки. Неужели вы не можете оставить его в покое?
— Нет, — отрезал Дэн. — Как бы ни хотелось Аарону думать иначе, мы живем в одном мире, в одном округе. И правосудие тоже для всех одно. Где он сегодня?
— Не знаю, — печально ответил старик. В последнее время он слишком многого не знал об Аароне. Сын казался таким озлобленным, таким напряженным, будто какая-то пружина у него внутри сжималась все туже и туже. Горе утраты не ослабевало со временем, а только жгло и мучило его сильнее с каждым днем, и Сэмюэл часто не мог уснуть ночи напролет, со страхом думая, до чего может довести такая скорбь.
— Он ушел, не сказавшись, — объяснил он. — Может, к Зооку. Или к той англичанке.
Потом подошел ближе к шифоньеру, любовно погладил дверцу, будто желая дотянуться до сына через созданную им вещь.
— Он делает красивую мебель, правда? — пробормотал он, машинально ощупывая замок, затем взялся за круглую дверную ручку, потянул на себя, и, когда дверь распахнулась, к его ногам упала мертвая женщина с длинными белокурыми волосами.
…Элизабет стояла не двигаясь, словно приросла к месту, загипнотизированная выражением лица Аарона, как кролик перед удавом. Они оба все поняли: она знала, и он знал, что она знает. И теперь за это он убьет ее.
— Он похвалялся передо мной, как много туристов будет привлекать его гостиница, — негромко говорил Аарон, — как он перегородит реку дамбой и затопит долину, чтобы устроить лодочную станцию для туристов. Там похоронены Анна и Джемма. И Сири, моя милая Сири. Англичане убили их, а он еще хотел утопить их. — Он покачал головой, не отводя от Элизабет непреклонного взгляда. — Он был плохой человек. Я только исполнил волю господа.
Он не собирался убивать Джарвиса, просто пришел к реке, чтобы в тишине побыть с теми, кого любил и любит. У рабочих в «Тихой заводи» уже закончилась смена, и на стройке оставался один Джарвис. Он стоял на холме и глазел на него, нагло нарушая его уединение, да еще орал что-то. Он и не собирался лишать человека жизни. Убийство противоречило всему, во что он верил с детства. Но там, у реки, боль и ярость захлестнули его, как ядовитая кислота, выжгли все мысли, лишили его рассудка. Пальцы сами нащупали в кармане нож, тот нож, которым он вырезал из дерева птичек для Анны и Джеммы и срезал полевые цветы на могилу Сири.
После его мучила совесть, но, пока он беспомощно стоял на коленях в грязи рядом с трупом, пришел ответ, как озарение, как теплый, умиротворяющий солнечный свет. То был промысел божий, часть божьего плана. Бог избрал его и направил его руку.
Он спокойно засунул Джарвиса в автомобиль, чтобы зловоние смерти не портило чистого вечернего воздуха, спустился к реке, вымыл руки и тщательно оттер от крови нож. Он содержал инструменты в том же строгом порядке, что и свою жизнь. Потом просто долго стоял и смотрел на реку. Чудесное место, такое мирное. Прекрасное творение господне. Негоже человеку осквернять такую красоту. Домой вернулся кружным путем через рощу Хадсона: мать просила поискать корень женьшеня.
Мысль Элизабет лихорадочно работала. Надо выбраться из дома, но Аарон загораживает выход. Ей не хватит проворства пробежать мимо, а если и удастся, потом он все равно ее настигнет. Она медленно отступила назад, к столовой, заметив, что Аарон потянулся за длинным, блестящим стальным напильником.
— Мои братья по вере — божьи люди, — отсутствующим голосом произнес он. — Господь сподобил меня защитить народ его от слуг сатаны, которые хотят повести нас по пути греха.
Как та туристка, что вчера забрела к нему в мастерскую. Порочная тварь. Windfliegel. Шлюха. Пыталась соблазнить его, предложила ему себя. Английская блудница, желавшая позабавиться с наивным дикарем. Она дотронулась до него через брюки, и его плоть возбудилась, но сам он понимал, что это — еще одно испытание. Как Элизабет.
— Я думала, мы друзья, Аарон, — сказала Элизабет, пытаясь выиграть время. Мелькнула отчаянная надежда: вдруг удастся убедить его словами? Аарон взял напильник из ящика, и она безжалостно подавила желание метнуться в сторону. Тяни, тяни время. Не спеши. Еще шажок назад.
Аарон шевельнул бровью, и один уголок его губ поднялся в неловкой улыбке, которая когда-то так тронула ее.
— Ты — английская шлюха, — отчеканил он, ненавидя боль, которую испытывал от ее измены. Или то была его измена своей вере? Он возжелал ее, возжелал нераскаянную грешницу, подобную Еве, соблазнившей Адама. — Я видел тебя в окне. Ты была с мужчиной и предавалась разврату.
От этого признания Элизабет сделалось дурно, как будто ее ударили. Дыхание перехватило. Значит, тот взгляд, что она ощущала на себе, был взгляд Аарона. То была его злоба, его безумие. Она задохнулась от слез, во рту разлилась горечь. То, что случилось между ней и Дэном, много значило для нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111