Ежели бы между ними оказался граф Алексей Орлов, запретить ему дальнейший путь».
– Позвольте знать, милостивый государь, – начал Шишковский допрос Орлова, – какого рода взаимные отношения были между вами и известной персоной, утверждавшей в разных государствах по ту сторону российской границы ее права на российский престол? Указанная персона была окружена польскими, французскими и турецкими подстрекателями, измышлявшими посеять в империи Российской разные смуты, не исключая смертные избиения и увечья.
– Остановитесь, голубчик, ибо не нахожу смысла в сентенции столь долгой и многотрудной для уразумения. Во взаимных отношениях с указанной вами персоной я преследовал единственную цель и того не более – завлечь самозванку в искусно расставленную западню с тем, чтобы не возбуждая страстей означенную самозванку схватить и доставить куда следует для безопасности государства российского.
– Вы, однако, милостивый государь, изъявили самозванке свою готовность сочетаться с ней брачными узами.
– Не только, сударь.
– Что же еще?
– Я делил с ней ложе.
– Следует ли это понимать в том смысле, что намерения стать супругом самозванки вы привели в исполнение?
– Ежели б подобного рода действия были с моей стороны в предположении супружества, то мне пришлось бы завести гарем под стать гарему турецкого султана. В отличие от вас я имею к женщинам постоянное влечение и не оставлен их благосклонностью. В своем ложе я не бываю одинок, половина его неизменно пребывает в обладании женщины. Поелику я сам грешен, то других в том не виню, и разные изобретательства на этом основании почитаю ничем иным, как только сумасбродством и глупостью. Что касаемо до моих настоящих замыслов, го ее величеству нашей государыне я писал о моем намерении плыть в Рагузу, где однажды была резиденция самозванки, с целью захватить ее дляпресечения интриг противу российской державы и престола.
В бытность самозванки в Риме в палаццо Джиорани, который стал ее резиденцией, я направил моего агента дабы лучше проведать ее намерения с тем, чтобы измыслить наилучшие способы действий против указанной особы и ее окружения.
С возвращением в Петербург Шишковский тотчас был принят государыней в Зимнем дворце. Заслушав его доклад, Екатерина сказала:
– Орлову не препятствовать, ежели бы он пожелал отъехать в его имение. Пускай там выращивает лошадей. Бродяжку заключить в Петропавловскую крепость, однако, так, чтобы она не имела лишних мучительств. С ней для разных услуг быть ее горничной. Персон из окружения бродяжки заточить там же, но в разные равелины до выяснения вины каждого. Буде среди них окажется заводила, вразумивший бродяжку на самозванство, того после примерной экзекуции батожьем сослать в нерчинские рудники до окончания его жизни.
– Позвольте, ваше величество, разыскание по делу самозванки принять мне на себя. Уж я-то, ваше величество, живота своего не пощажу.
– Разыскание пускай ведет петербургский генерал – губернатор Голицын. Он человечнее и в дамском обществе более искусен. От бродяжки мне надобно знать одно – ее происхождение. Дабы получить от нее сие признание, надобно действовать не мучительством, а едино искусством выспрашивать.
Дабы опять же позлатить пилюлю Орлову Екатерина написала со свойственными ей двоедушием и обходительностью вежливые, на поверку, однако, колкие слова: «Нашему адмиралу и командующему средиземноморским флотом графу Алексею Орлову. Действительно никто другой не заинтересовал бы безумую бродяжку, всякий гнушался бы явно или тайно признаться в каких-нибудь сношениях с нею…»
Иным было письмо Грейгу, как только его эскадра бросила якоря у Кронштадта: «Господин контр-адмирал! Поздравляю вас, Самуил Карлович, с прибытием в наши порты, о чем я сегодня узнала к моей большой радости. По вопросу об известной женщине и ея свиты я отправила приказ в Петербург фельдмаршалу князю Голицыну и он из ваших рук возьмет спутников. Прошу быть уверенным, что значительные ваши заслуги я помню и не замедлю вам дать свидетельство своего расположения.»
Герцогине Валдомирской был назначен иной удел. Ее и служанку Франциску заточили в сырой, почти погруженный в воду каменный мешок. После из сострадания князь Голицын перевел их в достаточно сухую и теплую камеру под домом коменданта Петропавловской крепости, где она и была до окончания следствия, которое велось в продолжительных беседах и очных ставках. Составляла герцогиня и письменные показания, подписывая их именем Елизаветы – дочери покойной императрицы, что вызвало неукротимый гнев Екатерины, полагавшей самозванство бродяжки известным всему свету. Из окружения герцогини в неволе наиболее верным ей был пинской канцелярий граф Доманский, заявивший князю Голицыну, что сердце его рвется к ней, ибо она прекрасна духовно и телесно, что была бы отдана она ему в жены, то взял бы он ее даже в одной рубашке.
Заточение Валдомирской в монастырь. Бегство
В понедельник князь Голицын был во дворце с утренним докладом. Государыня встала рано, просматривала депеши от агенций Российского двора за границей, входящие бумаги от зарубежных правительств и принимала по ним решения.
После просмотра бумаг князь Голицын был принят первым, за важностью его доклада.
– Что наша бродяжка?
– Одну и ту же сказку твердит, ваше величество: она-де дочь государыни Елизаветы Петровны. Упорствует в самозванстве.
– Что обо мне?
– Ваше величество… Увольте, государыня, язык не поворачивается сие сказать. Одно произнесение подобных слов дыбы и плахи достойно.
– Что сказывает о замыслах Алешки Орлова? Не примерялся ли он к короне? Не чаял ли стать Алексеем II с той разницей, что первый был Тишайшим, а второй стал бы Предерзостным? Их Орловская порода весьма горластая. Или, быть может, полагал достаточным удовлетвориться былым положением при мне братца его Григория? Но Алешка не таков, наглости у него поболее станет. Одно ясно мне, князь, не ради удовольствия и похоти кобелиной он затащил ее на борт «Исидора», хоть должно быть и это к делу пришлось. Писал ты мне в рапортиции, Александр Михайлович, что бродяжка весьма немощна. Каково было ей управляться с таким, прости Господи, боровом? В нем, небось, одного весу не менее десяти пудов будет. Он-то ведь, когда чует женщину становится сущим зверем. Несмотря на мои отношения с братцем его Григорием, он меня пытался в постель увлечь. Но, слава Богу, сия участь меня миновала. Укажи, Александр Михайлович, чтобы ни в Петербург, ни в Москву он не смел казать глаза его бесстыжие, неблагодарный. В отставку его немедля. Ни к армии, ни к флоту, ни к государственным занятиям Алешку более не допускать. Пускай в деревне безвыездно мается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Позвольте знать, милостивый государь, – начал Шишковский допрос Орлова, – какого рода взаимные отношения были между вами и известной персоной, утверждавшей в разных государствах по ту сторону российской границы ее права на российский престол? Указанная персона была окружена польскими, французскими и турецкими подстрекателями, измышлявшими посеять в империи Российской разные смуты, не исключая смертные избиения и увечья.
– Остановитесь, голубчик, ибо не нахожу смысла в сентенции столь долгой и многотрудной для уразумения. Во взаимных отношениях с указанной вами персоной я преследовал единственную цель и того не более – завлечь самозванку в искусно расставленную западню с тем, чтобы не возбуждая страстей означенную самозванку схватить и доставить куда следует для безопасности государства российского.
– Вы, однако, милостивый государь, изъявили самозванке свою готовность сочетаться с ней брачными узами.
– Не только, сударь.
– Что же еще?
– Я делил с ней ложе.
– Следует ли это понимать в том смысле, что намерения стать супругом самозванки вы привели в исполнение?
– Ежели б подобного рода действия были с моей стороны в предположении супружества, то мне пришлось бы завести гарем под стать гарему турецкого султана. В отличие от вас я имею к женщинам постоянное влечение и не оставлен их благосклонностью. В своем ложе я не бываю одинок, половина его неизменно пребывает в обладании женщины. Поелику я сам грешен, то других в том не виню, и разные изобретательства на этом основании почитаю ничем иным, как только сумасбродством и глупостью. Что касаемо до моих настоящих замыслов, го ее величеству нашей государыне я писал о моем намерении плыть в Рагузу, где однажды была резиденция самозванки, с целью захватить ее дляпресечения интриг противу российской державы и престола.
В бытность самозванки в Риме в палаццо Джиорани, который стал ее резиденцией, я направил моего агента дабы лучше проведать ее намерения с тем, чтобы измыслить наилучшие способы действий против указанной особы и ее окружения.
С возвращением в Петербург Шишковский тотчас был принят государыней в Зимнем дворце. Заслушав его доклад, Екатерина сказала:
– Орлову не препятствовать, ежели бы он пожелал отъехать в его имение. Пускай там выращивает лошадей. Бродяжку заключить в Петропавловскую крепость, однако, так, чтобы она не имела лишних мучительств. С ней для разных услуг быть ее горничной. Персон из окружения бродяжки заточить там же, но в разные равелины до выяснения вины каждого. Буде среди них окажется заводила, вразумивший бродяжку на самозванство, того после примерной экзекуции батожьем сослать в нерчинские рудники до окончания его жизни.
– Позвольте, ваше величество, разыскание по делу самозванки принять мне на себя. Уж я-то, ваше величество, живота своего не пощажу.
– Разыскание пускай ведет петербургский генерал – губернатор Голицын. Он человечнее и в дамском обществе более искусен. От бродяжки мне надобно знать одно – ее происхождение. Дабы получить от нее сие признание, надобно действовать не мучительством, а едино искусством выспрашивать.
Дабы опять же позлатить пилюлю Орлову Екатерина написала со свойственными ей двоедушием и обходительностью вежливые, на поверку, однако, колкие слова: «Нашему адмиралу и командующему средиземноморским флотом графу Алексею Орлову. Действительно никто другой не заинтересовал бы безумую бродяжку, всякий гнушался бы явно или тайно признаться в каких-нибудь сношениях с нею…»
Иным было письмо Грейгу, как только его эскадра бросила якоря у Кронштадта: «Господин контр-адмирал! Поздравляю вас, Самуил Карлович, с прибытием в наши порты, о чем я сегодня узнала к моей большой радости. По вопросу об известной женщине и ея свиты я отправила приказ в Петербург фельдмаршалу князю Голицыну и он из ваших рук возьмет спутников. Прошу быть уверенным, что значительные ваши заслуги я помню и не замедлю вам дать свидетельство своего расположения.»
Герцогине Валдомирской был назначен иной удел. Ее и служанку Франциску заточили в сырой, почти погруженный в воду каменный мешок. После из сострадания князь Голицын перевел их в достаточно сухую и теплую камеру под домом коменданта Петропавловской крепости, где она и была до окончания следствия, которое велось в продолжительных беседах и очных ставках. Составляла герцогиня и письменные показания, подписывая их именем Елизаветы – дочери покойной императрицы, что вызвало неукротимый гнев Екатерины, полагавшей самозванство бродяжки известным всему свету. Из окружения герцогини в неволе наиболее верным ей был пинской канцелярий граф Доманский, заявивший князю Голицыну, что сердце его рвется к ней, ибо она прекрасна духовно и телесно, что была бы отдана она ему в жены, то взял бы он ее даже в одной рубашке.
Заточение Валдомирской в монастырь. Бегство
В понедельник князь Голицын был во дворце с утренним докладом. Государыня встала рано, просматривала депеши от агенций Российского двора за границей, входящие бумаги от зарубежных правительств и принимала по ним решения.
После просмотра бумаг князь Голицын был принят первым, за важностью его доклада.
– Что наша бродяжка?
– Одну и ту же сказку твердит, ваше величество: она-де дочь государыни Елизаветы Петровны. Упорствует в самозванстве.
– Что обо мне?
– Ваше величество… Увольте, государыня, язык не поворачивается сие сказать. Одно произнесение подобных слов дыбы и плахи достойно.
– Что сказывает о замыслах Алешки Орлова? Не примерялся ли он к короне? Не чаял ли стать Алексеем II с той разницей, что первый был Тишайшим, а второй стал бы Предерзостным? Их Орловская порода весьма горластая. Или, быть может, полагал достаточным удовлетвориться былым положением при мне братца его Григория? Но Алешка не таков, наглости у него поболее станет. Одно ясно мне, князь, не ради удовольствия и похоти кобелиной он затащил ее на борт «Исидора», хоть должно быть и это к делу пришлось. Писал ты мне в рапортиции, Александр Михайлович, что бродяжка весьма немощна. Каково было ей управляться с таким, прости Господи, боровом? В нем, небось, одного весу не менее десяти пудов будет. Он-то ведь, когда чует женщину становится сущим зверем. Несмотря на мои отношения с братцем его Григорием, он меня пытался в постель увлечь. Но, слава Богу, сия участь меня миновала. Укажи, Александр Михайлович, чтобы ни в Петербург, ни в Москву он не смел казать глаза его бесстыжие, неблагодарный. В отставку его немедля. Ни к армии, ни к флоту, ни к государственным занятиям Алешку более не допускать. Пускай в деревне безвыездно мается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102