Взрывом на «Константине» были повреждены и выбыли из боя две рядом стоявшие канонерки.
– Здог'рово, однако, г'рвануло, – сказал Гриневский. – Федоскин!
– Слушаюсь, ваш родь!
– Стег'рвец ты, бг'ратец! Опять сапоги текут. Пог'ртянки хоть выжимай. Чинил-то как, скотина?!
– Виноват, ваш родь! Оплошал.
– В мог'рду бы тебе.
– Виноват, ваш родь! Нитка как есть гнилая была.
– Казуг'рский!
– Я, ваш родь!
– Потог'рапливайся! Что ты повог'рачиваешься, как баба в салопе?
– Стенько!
– Ваш родь?!
– Пег'редай на батаг'рею пг'рикг'рытия пусть заткнут амбг'разуг'ру спг'рава! Живее, чег'рт возьми!
Несмотря на значительные потери, казаки и гренадеры с ходу овладели крепостным валом от берега до Килийских ворот, захватили все турецкие береговые батареи.
В первых рядах атакующих, увлекая их личной примерностью, был де-Рибас. Его почти водночас видели и на берегу, и на борту флагманского судна, поскольку флотилия огнем бортовых орудий прикрывала атакующие войска. Чтоб избежать поражения своих, орудийный огонь приходилось постоянно переносить в глубь неприятельской обороны. Маневр судов и прицельность артиллерийского огня затруднялись густым туманом. Де-Рибас был везде: где во избежание посадки на мель тяжелых бригантин следовало пересадить войска на плоскодонные запорожские дубы, где для сокращения потерь требовалась скорая высадка людей, в штурме бастионов. Полы его шинели были прострелены, треуголка сшиблена, седеющие волосы развевались на ветру подобно стягу. С малым числом казаков при одном хорунжем он оказался в полном окружении превосходящим в числе неприятелем. Но следовавший за ним Микешка увлек к нему на выручку николаевских гренадер и тем спас его от верной гибели.
– Твое превосходительство, – сказал в крайнем недовольствии Гвоздев, – не лезь на рожон. Полоснет саблей или пырнет штыком – и поминай как звали. Вон генерал перед штурмом сказался больным, а только вчерась принимал бабу в палатке. Ты хвор и на верную пулю лезишь, точно две жизни тебе дано богом.
– Командир, Микешка, должен быть среди солдат. Тогда ему послушание.
Земля дрожала от канонады. Крики «ура» и «алла», вопли увечных и тех, кого сбрасывали с высоких стен и бастионов, кололи штыками и рубили саблями, – все сливалось воедино. Жестоким было сражение. В таком деле даже бывалому де-Рибасу быть не случалось. Бой, переходивший в резню, продолжался одиннадцатый час. Каждый дувал в крепости стал крепостью. Был тяжело ранен в ногу храбрый генерал Мекноб. Его колонну на неприятеля повел герой Хаджибея полковник Хвостов. Войска де-Рибаса вышли на площадь перед большим ханом с толстыми стенами и множеством орудийных амбразур. Уставшие гренадеры и казаки двигались медленно. Казалось, они идут с опаской. Несмотря на грохот боя, люди засыпали на ходу. В боевых порядках пехоты артиллеристы подталкивали полевые пушки и ставили их в позиции для стрельбы в упор.
На площади у хана наступила тишина. Перед надвигавшимися войсками стоял малыш в широких шароварах и бурнусике. Он выполз из-под заваленного дерева, встал на ноги и оторопело глядел на ощетинившуюся штыками колонну. Передние ряды гренадер остановились, задние напирали. Малыш громко заплакал. Из колонны вышел высокий худой офицер; В знак мирных намерений он передал саблю другому, рядом с ним стоящему офицеру, и решительно направился к малышу на виду у неприятеля.
– Майор де Брисак, будьте благоразумны, – это был голос полковника Ланжерона.
– Конечно, мой полковник, – отвечал по-французски молодой офицер.
Он подошел к плачущему ребенку, взял его на руки и, запахнув в полы плаща, направился в колонну. У передней шеренги майор остановился и передал ребенка в глубину колонны.
Окруженная со всех сторон, турецкая армия несла страшные потери, но продолжала упорно сопротивляться русским регулярным войскам и казакам, которые также несли ранее невиданный урон. Орудия били напрямую, со всех сторон шла ружейная пальба, в кривых улочках и проулках носились табуны строевых лошадей под седлами и чепраками, но без всадников. Люди и животные задыхались от смрадного дыма пожарищ. Солдаты и казаки в исступлении врубались в неприятельские толпы. Лишь к двум часам пополудни канонада спала, улеглась и ружейная стрельба. Было похоже, что крепость почти взята, турецкая армия поражена. Оставалось подавить последние неприятельские очаги.
– Ты что, Федоскин? – Гриневский подхватил падающего солдата.
– Виноват, ваш родь. Должно быть, угодило.
– Дег'ржись, бг'рат! Казуг'рский, лекаг'ря!
– Убит!
– Кто убит?!
– Казурский, ваш родь!
– Чег'рт! Кто там?! Лекаг'ря!
– Лекарь убит, ваш родь!
– Сапоги, ваш родь, худо починил, – прохрипел Федоскин.
– Хг'рен с ними, с сапогами, бг'ратец. Потег'рпи малость.
– Отхожу, ваш родь, батюшку бы. Отпущение принять бы. Грешен, ваш родь.
– Батюшку сюда! Стенько, ты?
– Так точно, ваш родь.
– Да ты никак?…
– Так точно, ваш родь, ранен.
– Батюшку!
– Убит наповал, ваш родь.
– Чег'рт!…
– В законе Божьем сказано, ваш родь: «Не возжелай жены ближнего. С купчихой, однако, грешил на зимних фатерах. Должно быть, помните – Федора она.
– Что ты, бг'рат, убиваешься. Купчиха сама в грех тебя вовлекла.
– Отхожу, ваш родь. Сапоги-то худо чинил. Не взыщите, ваш родь.
– Федоскин! – Гриневский наклонился к солдату. – Эх ты, Федоскин. Что же ты, бг'рат!… – Гриневский обнажил голову, в глазах его были слезы.
Осип Михайлович в изорванном, обгорелом мундире с трудом собрал сотню солдат и казаков, принадлежавших к разным полкам, построил их на манер головной части сильной колонны, несколько выдвинул вперед и приказал стоять смирно, слушаясь полковника Мелисино.
– Держи повыше белый платок, – приказал он Микешке.
– Твое превосходительство, убьют ведь, как есть убьют.
– Иного не дано, Микешка, их тысяча, а нас сто, десять к одному.
– Твое превосходительство… я простой казак. Всю жизнь кто кого
– он меня или я его. Ты ведь генерал, тебе жить и горя не знать, вид у тебя любо-дорого, одно слово – геройский, бабы по тебе сохнут. Тебе бы жить, твое превосходительство. Мне что – я простой казак, обыкновенный, моя жисть – копейка, известное дело – мужик. На хоть это…
– Микешка протянул де-Рибасу небольшой пистолет, добытый им в бою.
– Оставь. Вот что, пожалуй, к делу.
– Осип Михайлович указал на бамбуковую трость с затейливым набалдашником, который держал в руке есаул Черненко.
– Ваше превосходительство, – почтительно сказал есаул, – позвольте мне с вами.
– Твоя воля, голубчик.
К дувалу они шли в развалочку. Осип Михайлович впереди с напускной небрежностью поигрывал тростью. Микешка и полковой есаул Черненко держались чуть поотстав. Микешка нутром чуял турецкие стволы, мать их курица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Здог'рово, однако, г'рвануло, – сказал Гриневский. – Федоскин!
– Слушаюсь, ваш родь!
– Стег'рвец ты, бг'ратец! Опять сапоги текут. Пог'ртянки хоть выжимай. Чинил-то как, скотина?!
– Виноват, ваш родь! Оплошал.
– В мог'рду бы тебе.
– Виноват, ваш родь! Нитка как есть гнилая была.
– Казуг'рский!
– Я, ваш родь!
– Потог'рапливайся! Что ты повог'рачиваешься, как баба в салопе?
– Стенько!
– Ваш родь?!
– Пег'редай на батаг'рею пг'рикг'рытия пусть заткнут амбг'разуг'ру спг'рава! Живее, чег'рт возьми!
Несмотря на значительные потери, казаки и гренадеры с ходу овладели крепостным валом от берега до Килийских ворот, захватили все турецкие береговые батареи.
В первых рядах атакующих, увлекая их личной примерностью, был де-Рибас. Его почти водночас видели и на берегу, и на борту флагманского судна, поскольку флотилия огнем бортовых орудий прикрывала атакующие войска. Чтоб избежать поражения своих, орудийный огонь приходилось постоянно переносить в глубь неприятельской обороны. Маневр судов и прицельность артиллерийского огня затруднялись густым туманом. Де-Рибас был везде: где во избежание посадки на мель тяжелых бригантин следовало пересадить войска на плоскодонные запорожские дубы, где для сокращения потерь требовалась скорая высадка людей, в штурме бастионов. Полы его шинели были прострелены, треуголка сшиблена, седеющие волосы развевались на ветру подобно стягу. С малым числом казаков при одном хорунжем он оказался в полном окружении превосходящим в числе неприятелем. Но следовавший за ним Микешка увлек к нему на выручку николаевских гренадер и тем спас его от верной гибели.
– Твое превосходительство, – сказал в крайнем недовольствии Гвоздев, – не лезь на рожон. Полоснет саблей или пырнет штыком – и поминай как звали. Вон генерал перед штурмом сказался больным, а только вчерась принимал бабу в палатке. Ты хвор и на верную пулю лезишь, точно две жизни тебе дано богом.
– Командир, Микешка, должен быть среди солдат. Тогда ему послушание.
Земля дрожала от канонады. Крики «ура» и «алла», вопли увечных и тех, кого сбрасывали с высоких стен и бастионов, кололи штыками и рубили саблями, – все сливалось воедино. Жестоким было сражение. В таком деле даже бывалому де-Рибасу быть не случалось. Бой, переходивший в резню, продолжался одиннадцатый час. Каждый дувал в крепости стал крепостью. Был тяжело ранен в ногу храбрый генерал Мекноб. Его колонну на неприятеля повел герой Хаджибея полковник Хвостов. Войска де-Рибаса вышли на площадь перед большим ханом с толстыми стенами и множеством орудийных амбразур. Уставшие гренадеры и казаки двигались медленно. Казалось, они идут с опаской. Несмотря на грохот боя, люди засыпали на ходу. В боевых порядках пехоты артиллеристы подталкивали полевые пушки и ставили их в позиции для стрельбы в упор.
На площади у хана наступила тишина. Перед надвигавшимися войсками стоял малыш в широких шароварах и бурнусике. Он выполз из-под заваленного дерева, встал на ноги и оторопело глядел на ощетинившуюся штыками колонну. Передние ряды гренадер остановились, задние напирали. Малыш громко заплакал. Из колонны вышел высокий худой офицер; В знак мирных намерений он передал саблю другому, рядом с ним стоящему офицеру, и решительно направился к малышу на виду у неприятеля.
– Майор де Брисак, будьте благоразумны, – это был голос полковника Ланжерона.
– Конечно, мой полковник, – отвечал по-французски молодой офицер.
Он подошел к плачущему ребенку, взял его на руки и, запахнув в полы плаща, направился в колонну. У передней шеренги майор остановился и передал ребенка в глубину колонны.
Окруженная со всех сторон, турецкая армия несла страшные потери, но продолжала упорно сопротивляться русским регулярным войскам и казакам, которые также несли ранее невиданный урон. Орудия били напрямую, со всех сторон шла ружейная пальба, в кривых улочках и проулках носились табуны строевых лошадей под седлами и чепраками, но без всадников. Люди и животные задыхались от смрадного дыма пожарищ. Солдаты и казаки в исступлении врубались в неприятельские толпы. Лишь к двум часам пополудни канонада спала, улеглась и ружейная стрельба. Было похоже, что крепость почти взята, турецкая армия поражена. Оставалось подавить последние неприятельские очаги.
– Ты что, Федоскин? – Гриневский подхватил падающего солдата.
– Виноват, ваш родь. Должно быть, угодило.
– Дег'ржись, бг'рат! Казуг'рский, лекаг'ря!
– Убит!
– Кто убит?!
– Казурский, ваш родь!
– Чег'рт! Кто там?! Лекаг'ря!
– Лекарь убит, ваш родь!
– Сапоги, ваш родь, худо починил, – прохрипел Федоскин.
– Хг'рен с ними, с сапогами, бг'ратец. Потег'рпи малость.
– Отхожу, ваш родь, батюшку бы. Отпущение принять бы. Грешен, ваш родь.
– Батюшку сюда! Стенько, ты?
– Так точно, ваш родь.
– Да ты никак?…
– Так точно, ваш родь, ранен.
– Батюшку!
– Убит наповал, ваш родь.
– Чег'рт!…
– В законе Божьем сказано, ваш родь: «Не возжелай жены ближнего. С купчихой, однако, грешил на зимних фатерах. Должно быть, помните – Федора она.
– Что ты, бг'рат, убиваешься. Купчиха сама в грех тебя вовлекла.
– Отхожу, ваш родь. Сапоги-то худо чинил. Не взыщите, ваш родь.
– Федоскин! – Гриневский наклонился к солдату. – Эх ты, Федоскин. Что же ты, бг'рат!… – Гриневский обнажил голову, в глазах его были слезы.
Осип Михайлович в изорванном, обгорелом мундире с трудом собрал сотню солдат и казаков, принадлежавших к разным полкам, построил их на манер головной части сильной колонны, несколько выдвинул вперед и приказал стоять смирно, слушаясь полковника Мелисино.
– Держи повыше белый платок, – приказал он Микешке.
– Твое превосходительство, убьют ведь, как есть убьют.
– Иного не дано, Микешка, их тысяча, а нас сто, десять к одному.
– Твое превосходительство… я простой казак. Всю жизнь кто кого
– он меня или я его. Ты ведь генерал, тебе жить и горя не знать, вид у тебя любо-дорого, одно слово – геройский, бабы по тебе сохнут. Тебе бы жить, твое превосходительство. Мне что – я простой казак, обыкновенный, моя жисть – копейка, известное дело – мужик. На хоть это…
– Микешка протянул де-Рибасу небольшой пистолет, добытый им в бою.
– Оставь. Вот что, пожалуй, к делу.
– Осип Михайлович указал на бамбуковую трость с затейливым набалдашником, который держал в руке есаул Черненко.
– Ваше превосходительство, – почтительно сказал есаул, – позвольте мне с вами.
– Твоя воля, голубчик.
К дувалу они шли в развалочку. Осип Михайлович впереди с напускной небрежностью поигрывал тростью. Микешка и полковой есаул Черненко держались чуть поотстав. Микешка нутром чуял турецкие стволы, мать их курица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102