Ее опрометчивый варварский поступок вынудил его построить свой новый образ – вокруг лжи.
Он увидел в ее глазах исполненное ужаса понимание и принял его за что-то иное.
– Вы как будто не верите мне, Клодия, и имеете на это полное право, но, уверяю вас, я совсем не тот, каким был два года назад. Ну ладно, иногда у меня случаются рецидивы. Я человек, – поправился он, и его стремление к беспощадной честности было до боли очевидно. – Но в общем-то, одолел моих демонов, которые заставляли меня топтать чужие мечты. Знаю, что вы, вероятно, подумали, будто я бездушно отмахнулся от того, что произошло в тот день, и даже не дал себе труда вновь о вас подумать. Но я думал. И думаю. Я не вторгался в вашу жизнь и не пускал в нее Марка, ибо верил, что вы этого хотите, что это для вас – менее мучительная альтернатива. Но если бы с вами стряслись какие-либо неприятности, я бы об этом знал – и помог бы вам. Однако вы не удостоили меня и таким малым покаянием. Вы очень хорошо устроились.
– А как… а как бы вы узнали, если бы мне понадобилась помощь? – неровным голосом спросила Клодия, и от вновь осознанной виновности по телу ее поползли мурашки.
– Я попросил одного друга в Окленде время от времени проверять, как вы. Ничего назойливого – только самое главное, – быстро уверил он, заметив у нее во взгляде внезапное отвращение. – Увидеть, что вы ни в каком смысле не бедствуете – есть ли у вас работа и выглядите ли вы счастливой.
То, что он все время следил за нею, пусть небрежно и непостоянно, вызвало у нее странный озноб. Пока он сражался против своих демонов, она пряталась от своих. И до сих пор прячется.
– Вы уверены, что не хотите еще вина? – спросил он, и она поняла, что поднесла бокал ко рту, скрывая дрожь губ.
– Ах, нет… спасибо, нет. Э-э-э… может быть, кофе.
Ранее она воспользовалась компьютерами и с помощью Моргана выбрала в объекты спонсорства для отеля идущего в гору гонщика, уроженца Новой Зеландии. А теперь не мешало бы исчислить доли шальной смеси вины и алкоголя в жилах.
Морган собрал пустую посуду, извинился и понес ее внутрь, в прохладные помещения, выложенные терракотовыми плитками. Клодия прищурилась от косых солнечных лучей над сверкающими водами гавани и попыталась утишить свой непокойный дух совершенной красотой, раскрывшейся перед ее взором.
Беленый железобетонный дом Моргана, шедевр современного зодчества, как бы вырастал из утеса, балкон, где они сидели, изгибался над головокружительным обрывом, опускающимся к Морскому шоссе.
Опершись о шероховатые перила, Клодия подняла голову, давая теплому солнцу омыть ей лицо и голые руки. Когда пасмурным утром она вышла из дому, на ней был мягкий вязаный жакет, а теперь она радовалась, что под ним находилось желтое платье с короткими рукавчиками. Гладкие, обработанные сушилкой волосы то забивались под маленький стоячий воротничок, то вылетали наружу, пока в сторону моря веял легкий ветерок, ничем не похожий на свирепые ветры, которыми славился Веллингтон.
Отсюда ей ясно открывались неровные бухточки, изрезавшие берега гавани с востока. Налево она видела узкую деревянную полоску Ист-борнского причала, дерзко вонзающуюся в море, с грузно покачивающимся паромом. А на том берегу, на западе, плотно пригнанные здания центра ютились под холмами, рывком встающими позади: они образовывали устремленные ввысь городские предместья, которые так поразили Клодию, когда ей впервые довелось посетить одну-две вертикальные на вид улицы и заметить, каким образом домовладельцы ухитрились устроить подъездные дорожки к домам – такие, что волосы дыбом вставали. Вспомнив это, она улыбнулась.
– Как видите, немного лености всем полезно. На солнце у вас очень довольный вид.
Возвращение Моргана с кофейным подносом застигло ее врасплох, но, когда он непринужденно уселся и разлил кофе, от его совсем недавней строгости и серьезности не осталось и следа. В черной тенниске и сшитых на заказ белых джинсах он выглядел весьма по-столичному.
– Или вы не рады, что пришли? Мы ведь ладим, не так ли? За эти две недели вряд ли даже одну резкость друг другу сказали.
– Но это потому… – Клодия запнулась, а он устроился в кресле поудобнее.
– Потому – что?.. – подхватил он, предлагая ей продолжать, а глаза – почти того же цвета, что и покрытое солнечной рябью море за его спиной.
– Потому, что вы старались… поладить, – нехотя призналась она.
– Поладить? – На ее нерешительность в выборе слов он ответил насмешливой мимолетной улыбкой.
– Вы были приятны, – с еще большей неохотой уточнила она, сознавая, что смешинки у него в глазах привлекают ее больше, чем следует.
– Только приятен? Должно быть, я сдаю, – пробормотал он. – А я-то думал, что был совершенно обворожителен.
– У меня большая практика распознавать обворожительных мошенников, – сказала Клодия и чуть не обожгла язык, прежде чем вспомнила, что обычно добавляет в горячий кофе молоко.
– Это когда вы жили с Нэшем? Наверно, в том положении, в каком был он, неизбежно известное количество подлипал, которые надеются урвать некую толику его обаяния…
По крайней мере уж ее-то он не относит больше к психопаткам, каких на гонках полным-полно!
– Крис любил большие компании. Любил толпы, вечеринки.
– А вы – нет, – проницательно заметил он.
– Я этого не говорила, – возразила она, чувствуя, что напрасно заподозрила укор в его словах. – Я была молода, влюблена в знаменитого человека. Я любила развлекаться, заводить новые знакомства. Мы бы могли отправиться куда угодно, и нас бы завалили приглашениями…
– В это вы и влюбились – скорее в его славу, чем в его суть?
– Вообще-то, когда мы познакомились, я и не знала, что он знаменит, – огрызнулась она. – Крис приходил в себя после несчастного случая и скрывался от журналистов. Поэтому остановился в сельской гостинице моих родителей. Прожил там три недели.
– А когда уехал?
Она посмотрела на него с вызовом.
– Я уехала с ним.
И, несмотря на все последующее, ни разу об этом не пожалела. Останься она в узком, засоренном мирке родителей, она так бы и не узнала истинную ценность жизни. Детство ее было поразительно унылым. Казалось бы, все ранние годы она провела в безнадежных попытках снискать одобрение родителей, они же были убеждены, что похвала есть поощрение греховного тщеславия. Они жестко придерживались правила о том, что кто жалеет розги своей, ненавидит дитя, и Клодию как единственного ребенка в семье то и дело школили и заставляли соответствовать их традиционному представлению о женской скромности и послушании. Подчинение, порожденное долгом, было единственным доказательством любви, которое они признавали или требовали и которому учили дочь.
В это безотрадное бытие Крис ворвался ослепительным откровением, олицетворяя все потаенные влечения ее ввергнутого в узилище юного сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Он увидел в ее глазах исполненное ужаса понимание и принял его за что-то иное.
– Вы как будто не верите мне, Клодия, и имеете на это полное право, но, уверяю вас, я совсем не тот, каким был два года назад. Ну ладно, иногда у меня случаются рецидивы. Я человек, – поправился он, и его стремление к беспощадной честности было до боли очевидно. – Но в общем-то, одолел моих демонов, которые заставляли меня топтать чужие мечты. Знаю, что вы, вероятно, подумали, будто я бездушно отмахнулся от того, что произошло в тот день, и даже не дал себе труда вновь о вас подумать. Но я думал. И думаю. Я не вторгался в вашу жизнь и не пускал в нее Марка, ибо верил, что вы этого хотите, что это для вас – менее мучительная альтернатива. Но если бы с вами стряслись какие-либо неприятности, я бы об этом знал – и помог бы вам. Однако вы не удостоили меня и таким малым покаянием. Вы очень хорошо устроились.
– А как… а как бы вы узнали, если бы мне понадобилась помощь? – неровным голосом спросила Клодия, и от вновь осознанной виновности по телу ее поползли мурашки.
– Я попросил одного друга в Окленде время от времени проверять, как вы. Ничего назойливого – только самое главное, – быстро уверил он, заметив у нее во взгляде внезапное отвращение. – Увидеть, что вы ни в каком смысле не бедствуете – есть ли у вас работа и выглядите ли вы счастливой.
То, что он все время следил за нею, пусть небрежно и непостоянно, вызвало у нее странный озноб. Пока он сражался против своих демонов, она пряталась от своих. И до сих пор прячется.
– Вы уверены, что не хотите еще вина? – спросил он, и она поняла, что поднесла бокал ко рту, скрывая дрожь губ.
– Ах, нет… спасибо, нет. Э-э-э… может быть, кофе.
Ранее она воспользовалась компьютерами и с помощью Моргана выбрала в объекты спонсорства для отеля идущего в гору гонщика, уроженца Новой Зеландии. А теперь не мешало бы исчислить доли шальной смеси вины и алкоголя в жилах.
Морган собрал пустую посуду, извинился и понес ее внутрь, в прохладные помещения, выложенные терракотовыми плитками. Клодия прищурилась от косых солнечных лучей над сверкающими водами гавани и попыталась утишить свой непокойный дух совершенной красотой, раскрывшейся перед ее взором.
Беленый железобетонный дом Моргана, шедевр современного зодчества, как бы вырастал из утеса, балкон, где они сидели, изгибался над головокружительным обрывом, опускающимся к Морскому шоссе.
Опершись о шероховатые перила, Клодия подняла голову, давая теплому солнцу омыть ей лицо и голые руки. Когда пасмурным утром она вышла из дому, на ней был мягкий вязаный жакет, а теперь она радовалась, что под ним находилось желтое платье с короткими рукавчиками. Гладкие, обработанные сушилкой волосы то забивались под маленький стоячий воротничок, то вылетали наружу, пока в сторону моря веял легкий ветерок, ничем не похожий на свирепые ветры, которыми славился Веллингтон.
Отсюда ей ясно открывались неровные бухточки, изрезавшие берега гавани с востока. Налево она видела узкую деревянную полоску Ист-борнского причала, дерзко вонзающуюся в море, с грузно покачивающимся паромом. А на том берегу, на западе, плотно пригнанные здания центра ютились под холмами, рывком встающими позади: они образовывали устремленные ввысь городские предместья, которые так поразили Клодию, когда ей впервые довелось посетить одну-две вертикальные на вид улицы и заметить, каким образом домовладельцы ухитрились устроить подъездные дорожки к домам – такие, что волосы дыбом вставали. Вспомнив это, она улыбнулась.
– Как видите, немного лености всем полезно. На солнце у вас очень довольный вид.
Возвращение Моргана с кофейным подносом застигло ее врасплох, но, когда он непринужденно уселся и разлил кофе, от его совсем недавней строгости и серьезности не осталось и следа. В черной тенниске и сшитых на заказ белых джинсах он выглядел весьма по-столичному.
– Или вы не рады, что пришли? Мы ведь ладим, не так ли? За эти две недели вряд ли даже одну резкость друг другу сказали.
– Но это потому… – Клодия запнулась, а он устроился в кресле поудобнее.
– Потому – что?.. – подхватил он, предлагая ей продолжать, а глаза – почти того же цвета, что и покрытое солнечной рябью море за его спиной.
– Потому, что вы старались… поладить, – нехотя призналась она.
– Поладить? – На ее нерешительность в выборе слов он ответил насмешливой мимолетной улыбкой.
– Вы были приятны, – с еще большей неохотой уточнила она, сознавая, что смешинки у него в глазах привлекают ее больше, чем следует.
– Только приятен? Должно быть, я сдаю, – пробормотал он. – А я-то думал, что был совершенно обворожителен.
– У меня большая практика распознавать обворожительных мошенников, – сказала Клодия и чуть не обожгла язык, прежде чем вспомнила, что обычно добавляет в горячий кофе молоко.
– Это когда вы жили с Нэшем? Наверно, в том положении, в каком был он, неизбежно известное количество подлипал, которые надеются урвать некую толику его обаяния…
По крайней мере уж ее-то он не относит больше к психопаткам, каких на гонках полным-полно!
– Крис любил большие компании. Любил толпы, вечеринки.
– А вы – нет, – проницательно заметил он.
– Я этого не говорила, – возразила она, чувствуя, что напрасно заподозрила укор в его словах. – Я была молода, влюблена в знаменитого человека. Я любила развлекаться, заводить новые знакомства. Мы бы могли отправиться куда угодно, и нас бы завалили приглашениями…
– В это вы и влюбились – скорее в его славу, чем в его суть?
– Вообще-то, когда мы познакомились, я и не знала, что он знаменит, – огрызнулась она. – Крис приходил в себя после несчастного случая и скрывался от журналистов. Поэтому остановился в сельской гостинице моих родителей. Прожил там три недели.
– А когда уехал?
Она посмотрела на него с вызовом.
– Я уехала с ним.
И, несмотря на все последующее, ни разу об этом не пожалела. Останься она в узком, засоренном мирке родителей, она так бы и не узнала истинную ценность жизни. Детство ее было поразительно унылым. Казалось бы, все ранние годы она провела в безнадежных попытках снискать одобрение родителей, они же были убеждены, что похвала есть поощрение греховного тщеславия. Они жестко придерживались правила о том, что кто жалеет розги своей, ненавидит дитя, и Клодию как единственного ребенка в семье то и дело школили и заставляли соответствовать их традиционному представлению о женской скромности и послушании. Подчинение, порожденное долгом, было единственным доказательством любви, которое они признавали или требовали и которому учили дочь.
В это безотрадное бытие Крис ворвался ослепительным откровением, олицетворяя все потаенные влечения ее ввергнутого в узилище юного сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46