Он учился в этой крепости, стоящей в центре уличной суматохи и людского потока, в котором прохожих уносило, как камни. Мадам Граммон сидела на улице Палестро и ждала возвращения сына и мужа. И так проходили годы, и уже появилось серебро в светлом золоте ее волос, и синева ее глаз вылиняла так же, как ее синие фартуки. Каждый раз, когда речь заходила о каникулах, о том, не поехать ли в горы или к морю, надо было выбирать между поездкой и мебелью из палисандрового дерева или новым ковром, новой плитой, новым радиоприемником. В конце концов ехали на каникулы в Вуазен-ле-Нобль, где для Граммонов всегда находилось место. Но там не было водопровода и канализации, мать Патриса, парижанка, страдала от этого и только и мечтала о возвращении на улицу Палестро. Муж, конечно, следовал за ней, а Пат оставался в Вуазене один, то есть с детьми других Граммонов. Он возвращался в Париж великолепно поправившийся, загорелый, крепкий. Мать ждала его за спущенными шторами, упиваясь чтением, а отец проводил последние дни отпуска за наклеиванием марок в большие альбомы, которые Пату не разрешалось трогать. Марки были единственной связью Граммона-отца с необъятным внешним миром. Патрис был похож на отца во всем, кроме роста: Граммон старший был почти высокого роста, Граммон младший – почти маленького. «Мой маленький бычок, – говорила мать, делая новую отметку на притолоке двери после его возвращения из деревни, – невелик, но крепок!» И она с удовольствием оглядывала его широкие плечи, хорошо развитую грудь, его узкие бедра.
– Что мне прочитать о Китае? – спросила г-жа Граммон, освобождая Патриса от подноса.
– Я не знаю, посмотрим… Телефон!
Г-жа Граммон пошла к телефону. Телефон был единственным личным вкладом Патриса в дом, все остальное он доверил вкусу матери, даже обстановку своей комнаты.
– Пат, тебя…
Это был Дювернуа…
– Алло! Граммон? Как дела? Я еще не получил ответа от Ольги Геллер… Вы передали ей мою записку?
– Конечно, передал… Я же говорил вам, что с ней не легко встретиться.
– Да… Так что же мне делать?
– Ничего… Либо она вам ответит, либо нет.
– Послушайте, Граммон, мне бы все же хотелось ее повидать.
– К сожалению, ничем не могу помочь… Кроме шуток, Дювернуа, чего вы от меня хотите? Не рассчитывайте на меня. К тому же я уезжаю в Китай…
– Да ну! Вы едете к Мао Цзе-дуну?
– Не к нему лично. Я еду в Китай, и это чудесно.
– Рад за вас… Если вы собираетесь на днях в Вуазен, заезжайте по дороге ко мне. Я возвращаюсь в свою берлогу.
– Я сейчас как раз туда еду… Но сегодня там будет вся семья… По традиции в пасхальный понедельник там собираются все, – все Граммоны…
– Ну что же, тогда в другой раз… До свиданья, дорогой…
Патрис положил трубку, крикнул: «Мама!» – и пошел к ней, распевая во весь голос:
Пусть дождик льет,
Все равно народ
На бульвары пойдет…
Г-жа Граммон одевалась в своей комнате. Зеркальный шкаф палисандрового дерева был открыт настежь, и видно было, что у г-жи Граммон во всем порядок. Внутренность шкафа была очень красиво отделана светлым полированным деревом, и каждый день, открывая шкаф, г-жа Граммон испытывала такое же удовольствие, как двадцать пять лет назад, когда она его купила. Уже причесанная, она рылась среди воротничков, шарфиков, платков, перчаток и вуалеток. Ее жакет с раскинутыми рукавами лежал на бледно-голубом атласном покрывале постели, а на голубом ковре с розовыми цветами ждали туфли на низких каблуках…
– Правда, идет дождь? – спросила г-жа Граммон обеспокоенно.
– Нет, светит солнце, и на дороге будет полным-полно народу!
– Мы выедем, как только вернется папа… Беги одевайся… Вот он…
Она чувствовала его приближение раньше всех. Теперь и Патрис услышал, как поворачивают ключ во входной двери, раздалось покашливание… Г-н Граммон старший вошел с нарциссами в руках.
– Поехали? – спросил он. – Это тебе, Алина.
– А мы сомневались, – сострил Патрис, – папа, я уезжаю в Китай!
– Я тебе сказала, иди одевайся!
Патрис пошел в свою комнату, откуда торжествующе неслась та же песня: «Пусть дождик льет…»
С незапамятных времен в пасхальный понедельник семейство Граммонов собиралось у кого-нибудь из своих в Вуазен-ле-Нобле. В этом году собирались у Граммона Большого, который только что выстроил новый амбар. У Граммона Большого, родного брата отца Патриса, было пять сыновей, пять белокурых великанов с плохими зубами; одним из них был Дэдэ, друг Патриса. Так как у Граммонов родились только сыновья, то все женщины, присутствовавшие на семейных сборищах, были Граммон только по мужу. Появление на свет Нини Граммон, родившейся шесть недель тому назад, было неслыханным событием в семейных анналах и вызвало самые разнообразные толки. В этот пасхальный понедельник Нини заливалась криком возле длинного стола в новом амбаре; она, несомненно, была главной персоной среди собравшихся, и за столом все Граммоны дразнили отца Нини, как будто бы его жена родила негритенка, – от кого же она?!
Высокие двери амбара были открыты во двор, где прогуливались куры, утки, собаки и кошки. Все Граммоны из Вуазен-ле-Нобля принесли свои первые цветы, и стол утопал в гиацинтах, тюльпанах, нарциссах, маргаритках и незабудках, – в вазах, горшках и даже просто на скатерти. Женщины приносили блюда из кухни, расположенной в другом конце двора. Поездка Патриса в Китай была в центре внимания и послужила поводом для разговоров о политике и войне.
Граммоны-учителя, левое крыло семьи, настаивали на опасности «европейской армии». По-разному комментировали смерть Сталина. Их Маленков – настоящая загадка! А Хрущев? Как пишется его фамилия?… Ну, знаешь ли, этого я тебе сказать не сумею!… Говорите, что хотите, но ведь войну-то выиграли они, – где бы мы сейчас были, если бы не Сталин… В 1812 году у них не было Сталина, а у нас был Наполеон… и отступление из России! Когда народ так держится за свою землю… Ни дать ни взять – наше маки против бошей со всем их ультрасовременным вооружением. Война на чужой земле… Как в Корее или Индокитае… С таких войн всегда возвращаешься не солоно хлебавши, тут не на что рассчитывать, кроме мертвых и увечных. А тем временем… в Берлине идет другая война… Что вышло из их встречи с этим генералом Восточной Германии, как его там… Небольшое перемирие. А маршал Жуков? Ведь во время войны самый был любимый генерал. Говорят, Сталин его терпеть не мог… Откуда тебе известно: «Ты что, звонил ему по телефону?» – как говорил Луи Жуве… Особого рода военные, военные против войны; за мирное сосуществование капитализма и коммунизма. Совершенно ясно, что это не удовлетворит никого!… Положение менее напряженно? Это им не на руку. Кто же будет голосовать за «европейскую армию против коммунизма!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110