А тебе это, может быть, пойдет на пользу, как знать…
Патрис загорелся. Путешествие! При этом слове он начинал дрожать, как собака, которой говорят: гулять! Он уже царапал лапой дверь, без ума от радости при одной только мысли о прогулке. Месяц?… Конечно, он может попробовать продлить свой отпуск. Что он должен сделать?
– Я тебе сейчас скажу…
И, как будто он мог говорить об этом только под музыку, Серж сел за рояль. Для него чувствовать под пальцами клавиши было такой же необходимостью, как для других курить. Он тихонько играл этюды Черни и объяснял Патрису, что ничего не надо делать, только получить к сроку – когда вопрос будет решен – иностранный паспорт, а поскольку он у него уже есть… «Мама! Чайник!» – «Третья очередь, – уточнил Патрис добродушно, – ты ждешь еще кого-нибудь?» – «Может быть… Товарищи хотели зайти после кино…»
И товарищи действительно зашли. В два часа ночи, провожая Патриса, Серж сказал:
– Помни «Гренада, Гренада, Гренада моя!»… Мне кажется, что ты начинаешь забывать.
Патрис взял такси и вернулся домой, к родителям, на улицу Палестро. Он медленно взбирался по лестнице, нащупывая ногой ступеньки: хозяйка испокон веков экономила на освещении, а жильцы рисковали сломать себе шею. Как бы вы ни торопились, свет гас раньше, чем вы добирались до следующей площадки. Копейка рубль бережет. Металлические прутья местами выскочили из колец и не держали истертого ковра. Счастье, что на втором этаже Патрис вовремя остановился. Вот уже сорок лет г-жа Безон с вечера выставляет помойное ведро за дверь, чтоб вынести его рано утром… Патрис натыкается на него с тех пор, как научился ходить. Следовало также помнить, что выше поджидает пирамида коробок, выстроенная на площадке, где живет картонажник. Освещение гасло именно в тот момент, когда вы натыкались на эту пирамиду. И, наконец, на пятом этаже – Патрис открыл дверь своим ключом. Квартира встретила его знакомыми душными запахами. Маленькая, сплошь заставленная передняя. Не зажигая света, Патрис прошел через гостиную, стукнулся о кресло и, подумав: «Ага! Кресло не на месте! По-видимому, были гости», – тихонько открыл дверь столовой…
– Это ты, Патрис? – раздался голос матери из глубины спальни.
– Да, мама! Спите, пожалуйста.
С тех пор как Патрис начал выходить по вечерам, возвращаясь, он всегда слышал голос матери: «Это ты, Патрис?» С тех самых пор как он перестал спать в детской кроватке. Он быстро разделся, машинально, привычными движениями, все было ему привычно в этой комнате. Пиджак – на спинку плетеного стула, ботинки – под стул на паркет, такой блестящий, что они в нем отражались… Часы и деньги – на столик, на котором ему было знакомо каждое чернильное пятно еще с тех пор, как он зубрил здесь уроки и писал любовные письма. И стихи… в чем он никогда никому не признавался. В тусклом зеркале над камином появилось его призрачное отражение. На маленьком столике у стены стоял поднос, покрытый салфеткой: ломтик ветчины, стакан молока, кусок пирога – значит, действительно были гости! Это – на тот случай, если Патрис по возвращении захочет поесть. Патрис был единственным сыном. После всего, что он съел и выпил у Сержа… В углу комнаты стоял умывальник, – Патрис вымыл руки, почистил зубы и быстро лег в постель: надо было успеть заснуть, прежде чем улица Палестро начнет грохотать. То ли дело домик тети Марты в Вуазен-ле-Нобле! Домик тети Марты, который стал теперь его собственным… Цветущая во дворе вишня смешалась с японским пейзажем. А Патрис между тем медленно уносился в Китай.
VII
Патрис проснулся счастливый: Китай!
– Мама, – закричал он, – поди сюда, у меня новость!…
Г-жа Граммон появилась с такой быстротой, как будто она ожидала пробуждения сына, стоя за дверью. G подносом в руках, она улыбалась Патрису, на подносе стояли кофе с молоком, уже намазанные маслом гренки и яйцо в хорошенькой рюмочке!
– Здравствуй, Пат, как ты спал?
Она поставила поднос сыну на колени и наклонилась, чтобы его поцеловать. Щеки у нее были нежные, как потертый старинный шелк, блекло-розовый, с синими цветочками глаз и светло-желтой оторочкой мягких волос.
– Я закрою окно, у тебя прохладно…
– Мама, я еду в Китай!
Г-жа Граммон села в низкое кресло, которое стояло для такого случая около кровати, и запахнула на груди большой бледно-голубой шерстяной платок.
– Когда? Почему тебя посылают в Китай?
– В путешествие, не на работу!
– В путешествие?
– Да, бесплатное путешествие… Я приглашен китайским правительством.
Патрис с явным удовольствием макал гренки в лучший во всем мире кофе.
– Китайским правительством? – повторила г-жа Граммон. – А почему китайское правительство тебя пригласило?
– Потому что таково желание Сержа.
Мать глядела на него, стараясь понять, не разыгрывает ли ее Пат.
– Ну что ж, – сказала она, – прежде чем отправиться в Китай, выпей кофе и постарайся хоть раз не пролить его на пижаму – она совсем чистая. Хочешь еще гренков?
Патрис хотел еще гренков. Он ел и рассказывал о своем разговоре с Сержем. Видя, как он счастлив, г-жа Граммон в конце концов поверила, что все это правда и что остается только пожелать, чтобы поездка действительно удалась. «Ты возьмешь меня с собой?» – спросила она кокетливо.
Ах, если бы хоть разик она могла поехать вместе с ним! Путешествовать, да еще вместе с Патом! Ведь именно она привила Патрису любовь к путешествиям… Она прочитала вместе с ним всего Жюля Верна, они вместе изучали карты, совершая воображаемые путешествия и плавания. Она всю жизнь жаждала неизвестного, необычайного, экзотического – и никогда не выезжала из Парижа, разве что в Вуазен-ле-Нобль к родственникам мужа. И один-единственный раз в горы – после того, как Патрис болел коклюшем. За вычетом незабываемых воспоминаний об этом путешествии ее горизонт ограничивался площадью Республики, где она родилась, и улицей Палестро, где она поселилась, выйдя замуж. Робер Граммон решился просить ее руки, когда получил место преподавателя в самом Париже. Он все еще занимал это место. Он не любил ни сельского хозяйства, ни преподавания, но раз уж так повелось в семье… А что же он любил? Он любил свою жену Алину. Патрис был дитя любви: его родители любили друг друга всегда и навсегда.
Патрис здесь и родился, над входом в метро, в этом уголке Парижа, задыхающемся под грузом товаров – материй, кружев, лент, фетра, соломки, перьев, жемчуга и блесток, – громоздившихся на всех пропыленных этажах, на складах, в подвалах и чуланах, где они вываливаются из картонок и коробок на полки, на пол… Патрис садился в метро среди давки Сантье, где нагроможден приклад, из которого рождается роскошь Парижа, и уезжал отсюда лишь затем, чтобы оказаться в другой толчее, там, где за большим универсальным магазином «Весна» находится лицей Кондорсе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Патрис загорелся. Путешествие! При этом слове он начинал дрожать, как собака, которой говорят: гулять! Он уже царапал лапой дверь, без ума от радости при одной только мысли о прогулке. Месяц?… Конечно, он может попробовать продлить свой отпуск. Что он должен сделать?
– Я тебе сейчас скажу…
И, как будто он мог говорить об этом только под музыку, Серж сел за рояль. Для него чувствовать под пальцами клавиши было такой же необходимостью, как для других курить. Он тихонько играл этюды Черни и объяснял Патрису, что ничего не надо делать, только получить к сроку – когда вопрос будет решен – иностранный паспорт, а поскольку он у него уже есть… «Мама! Чайник!» – «Третья очередь, – уточнил Патрис добродушно, – ты ждешь еще кого-нибудь?» – «Может быть… Товарищи хотели зайти после кино…»
И товарищи действительно зашли. В два часа ночи, провожая Патриса, Серж сказал:
– Помни «Гренада, Гренада, Гренада моя!»… Мне кажется, что ты начинаешь забывать.
Патрис взял такси и вернулся домой, к родителям, на улицу Палестро. Он медленно взбирался по лестнице, нащупывая ногой ступеньки: хозяйка испокон веков экономила на освещении, а жильцы рисковали сломать себе шею. Как бы вы ни торопились, свет гас раньше, чем вы добирались до следующей площадки. Копейка рубль бережет. Металлические прутья местами выскочили из колец и не держали истертого ковра. Счастье, что на втором этаже Патрис вовремя остановился. Вот уже сорок лет г-жа Безон с вечера выставляет помойное ведро за дверь, чтоб вынести его рано утром… Патрис натыкается на него с тех пор, как научился ходить. Следовало также помнить, что выше поджидает пирамида коробок, выстроенная на площадке, где живет картонажник. Освещение гасло именно в тот момент, когда вы натыкались на эту пирамиду. И, наконец, на пятом этаже – Патрис открыл дверь своим ключом. Квартира встретила его знакомыми душными запахами. Маленькая, сплошь заставленная передняя. Не зажигая света, Патрис прошел через гостиную, стукнулся о кресло и, подумав: «Ага! Кресло не на месте! По-видимому, были гости», – тихонько открыл дверь столовой…
– Это ты, Патрис? – раздался голос матери из глубины спальни.
– Да, мама! Спите, пожалуйста.
С тех пор как Патрис начал выходить по вечерам, возвращаясь, он всегда слышал голос матери: «Это ты, Патрис?» С тех самых пор как он перестал спать в детской кроватке. Он быстро разделся, машинально, привычными движениями, все было ему привычно в этой комнате. Пиджак – на спинку плетеного стула, ботинки – под стул на паркет, такой блестящий, что они в нем отражались… Часы и деньги – на столик, на котором ему было знакомо каждое чернильное пятно еще с тех пор, как он зубрил здесь уроки и писал любовные письма. И стихи… в чем он никогда никому не признавался. В тусклом зеркале над камином появилось его призрачное отражение. На маленьком столике у стены стоял поднос, покрытый салфеткой: ломтик ветчины, стакан молока, кусок пирога – значит, действительно были гости! Это – на тот случай, если Патрис по возвращении захочет поесть. Патрис был единственным сыном. После всего, что он съел и выпил у Сержа… В углу комнаты стоял умывальник, – Патрис вымыл руки, почистил зубы и быстро лег в постель: надо было успеть заснуть, прежде чем улица Палестро начнет грохотать. То ли дело домик тети Марты в Вуазен-ле-Нобле! Домик тети Марты, который стал теперь его собственным… Цветущая во дворе вишня смешалась с японским пейзажем. А Патрис между тем медленно уносился в Китай.
VII
Патрис проснулся счастливый: Китай!
– Мама, – закричал он, – поди сюда, у меня новость!…
Г-жа Граммон появилась с такой быстротой, как будто она ожидала пробуждения сына, стоя за дверью. G подносом в руках, она улыбалась Патрису, на подносе стояли кофе с молоком, уже намазанные маслом гренки и яйцо в хорошенькой рюмочке!
– Здравствуй, Пат, как ты спал?
Она поставила поднос сыну на колени и наклонилась, чтобы его поцеловать. Щеки у нее были нежные, как потертый старинный шелк, блекло-розовый, с синими цветочками глаз и светло-желтой оторочкой мягких волос.
– Я закрою окно, у тебя прохладно…
– Мама, я еду в Китай!
Г-жа Граммон села в низкое кресло, которое стояло для такого случая около кровати, и запахнула на груди большой бледно-голубой шерстяной платок.
– Когда? Почему тебя посылают в Китай?
– В путешествие, не на работу!
– В путешествие?
– Да, бесплатное путешествие… Я приглашен китайским правительством.
Патрис с явным удовольствием макал гренки в лучший во всем мире кофе.
– Китайским правительством? – повторила г-жа Граммон. – А почему китайское правительство тебя пригласило?
– Потому что таково желание Сержа.
Мать глядела на него, стараясь понять, не разыгрывает ли ее Пат.
– Ну что ж, – сказала она, – прежде чем отправиться в Китай, выпей кофе и постарайся хоть раз не пролить его на пижаму – она совсем чистая. Хочешь еще гренков?
Патрис хотел еще гренков. Он ел и рассказывал о своем разговоре с Сержем. Видя, как он счастлив, г-жа Граммон в конце концов поверила, что все это правда и что остается только пожелать, чтобы поездка действительно удалась. «Ты возьмешь меня с собой?» – спросила она кокетливо.
Ах, если бы хоть разик она могла поехать вместе с ним! Путешествовать, да еще вместе с Патом! Ведь именно она привила Патрису любовь к путешествиям… Она прочитала вместе с ним всего Жюля Верна, они вместе изучали карты, совершая воображаемые путешествия и плавания. Она всю жизнь жаждала неизвестного, необычайного, экзотического – и никогда не выезжала из Парижа, разве что в Вуазен-ле-Нобль к родственникам мужа. И один-единственный раз в горы – после того, как Патрис болел коклюшем. За вычетом незабываемых воспоминаний об этом путешествии ее горизонт ограничивался площадью Республики, где она родилась, и улицей Палестро, где она поселилась, выйдя замуж. Робер Граммон решился просить ее руки, когда получил место преподавателя в самом Париже. Он все еще занимал это место. Он не любил ни сельского хозяйства, ни преподавания, но раз уж так повелось в семье… А что же он любил? Он любил свою жену Алину. Патрис был дитя любви: его родители любили друг друга всегда и навсегда.
Патрис здесь и родился, над входом в метро, в этом уголке Парижа, задыхающемся под грузом товаров – материй, кружев, лент, фетра, соломки, перьев, жемчуга и блесток, – громоздившихся на всех пропыленных этажах, на складах, в подвалах и чуланах, где они вываливаются из картонок и коробок на полки, на пол… Патрис садился в метро среди давки Сантье, где нагроможден приклад, из которого рождается роскошь Парижа, и уезжал отсюда лишь затем, чтобы оказаться в другой толчее, там, где за большим универсальным магазином «Весна» находится лицей Кондорсе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110