а если б к ним и нагрянули с обыском, то, как невесту английского офицера из военной миссии, ее тотчас отпустили бы на свободу: Клервилль, конечно, этого немедленно добился бы. Что-то в такой возможности — Вивиан спасет ее жизнь — даже ласкало воображение Муси. Но она волновалась из-за других, из-за Брауна, Горенского, Никонова, в особенности из-за Вити: Муся сердцем чувствовала, что с ним происходит что-то неладное. Очень беспокоило ее и то, как родители узнают о петербургских событиях.
— Воображаю ужас папы и мамы, когда они в Киеве прочтут! — сказала она Глаше. — Мама от страха за меня с ума сойдет.
— Не от страха, а от угрызений совести, что оставила тебя здесь… А Сонечке уж ты как-нибудь объясни, что теперь неудобно и даже неприлично идти на спектакль.
Объяснить это Санечке оказалось трудно.
— Ну, да, конечно, это не так интересно, — сказала она после первых же слов Муси, и слезы полились у нее из глаз.
— Сонечка, пойми же, я говорю: отложим на несколько дней.
— Нет, я прекрасно понимаю, что вам неинтересно смотреть эту фильму… И даже, может быть, неприятно: ведь я тоже большевичка, правда?
— Не говори глупостей!.. Я тебе повторяю: отложим на несколько дней, всего на несколько дней.
— Ах, оставь, пожалуйста! Вы обе меня, кажется, считаете дурой… Ты отлично знаешь, чего мне стоило достать места… Разве мне опять дадут пять билетов? Никогда!.. Это ты, вероятно, думаешь, что я у них первое лицо…
— Сонечка, милая, не плачь, я тебе объясню…
— Оставь, пожалуйста, я тебя прошу. Мне только жаль, что я так хотела тебе это показать… Чем я виновата, что кого-то убили! Потом еще кого-нибудь убьют…
Она зарыдала и убежала к себе в комнату. Муся не решилась туда за ней последовать, да ее немного и раздражил детский эгоизм Сонечки.
Позднее пришли мужчины — Горенский и Витя — с запасом свежих новостей и слухов. Новости и слухи были страшные. Однако оба они были очень возбуждены грозной победой террора.
Узнав о горе Сонечки, князь решительно принял ее сторону.
— Отчего же нельзя пойти в кинематограф? — сказал он. — Если вы говорите с точки зрения безопасности, то теперь, право, везде, а в кинематографе в особенности, гораздо безопаснее, чем дома.
— Да мы совсем не в этом смысле, — сказала поспешно Глаша, — а потому, что если случилось такое дело, то нам не до развлечений.
— Этому делу надо радоваться, а юношей этим народ русский должен гордиться.
— Я с вами согласна.
— Вот я это самое им все время доказываю, — радостно говорила Сонечка.
Князь остался ужинать. После ужина он шутливо объявил, что остался бы и ночевать, если б его пригласили. Это вызвало общую радость. Глаша побежала устраивать для Алексея Андреевича постель. Муся обещала достать пижаму из шкапа Семена Исидоровича. Витя усиленно предлагал свою комнату.
— Зачем в вашу комнату? Ни за что!
— Мы вас устроим в спальной папы…
— И в спальную Семена Сидоровича тоже не хочу, зачем нарушать порядок? Вот здесь в столовой поставим какой-нибудь диван, если есть свободный… Нет, правда, я не очень вас всех стесню?
— Страшно всех стесните! Как вам не совестно?
— Сегодня верно половина Петербурга ночует у другой половины.
— И так приятно теперь быть вместе… Значит, завтра все вместе и пойдем в кинематограф? — сказала Сонечка.
— Нет, я завтра рано утром должен буду уйти: дела.
— Какие это теперь могут быть у вас дела, Алексей Андреевич? — спросила вскользь Муся. И она, и Глаша выжидательно смотрели с минуту на князя. — Где же мы встретимся? В зале?
— Да, в зале. И заранее прошу меня извинить: я, может быть, уйду до конца спектакля.
— Ах, нет! Моя последняя сцена перед самым концом… Впрочем, это, конечно, неважно.
— Напротив, Сонечка, это очень важно. В таком случае я останусь до конца, — сказал, смеясь, князь, — но уж вас домой проводить никак не смогу.
— Что за церемонии, ведь это днем… Нас проводит Витя.
— Я тоже не уверен, что буду свободен, — сказал Витя. — Мне нужно в лабораторию.
— Ты уж молчи, — набросилась на него Муся, — надоела мне твоя лаборатория! Я ее выдумала, я с ней и покончу… На мальчике лица нет.
— Меня давно интересует: блондинка или брюнетка эта лаборатория? — саркастически осведомилась Глафира Генриховна. Все засмеялись, польщенный Витя тоже.
— Алексей Андреевич, дорогой, милый, — сказала Сонечка, с нежностью гладя Горенского по руке, — значит, я вам сейчас дам ваш билет?.. Да?.. Вот он… И помните, начало ровно в два, лучше даже прийти раньше, а то бывает, что там захватывают все места.
— Жаль, что нельзя было достать шестой билет для Григория Ивановича, — сказала Муся.
— Ну, с Никоновым идти туда было бы опасно, — ответила Глаша. — Ведь там такая публика, а он шальной, со всеми спорит и всюду лезет на скандал… Между нами, Григорий Иванович теперь пьет немного больше, чем ему следовало бы. Уж не знаю, где он достает водку или денатурат, но я очень боюсь, как бы он не спился.
— Типун тебе на язык! — сказала Муся.
— Мне и самой жаль, я его очень люблю…
— Как вы думаете, Алексей Андреевич, — спросил Витя, — не может ли это событие отразиться на положении заключенных?
— Убийство Урицкого? Разумеется, еще как может, — рассеянно сказал князь, не заметив беспокойного взгляда Муси. — Впрочем, я не думаю, чтоб очень отразилось, — спохватился он, увидев изменившееся лицо Вити. — Их ведь должны интересовать не заключенные, а те, которые гуляют на свободе… Вот мы, грешные…
— Поэтому теперь обязанность каждого вести себя очень осторожно, — сказала как бы невзначай Муся. — Обязанность не только перед самим собой, но и перед другими.
— А вы, князь, должны быть особенно осторожны, из-за вашего титула, — подтвердила Глафира Генриховна. — Право, вам лучше бы все эти дни ночевать у нас. Ведь мы вне подозрений…
— Конечно, Алексей Андреевич.
— Поверьте, вы нас ничуть не стесните… Кстати, когда вы завтра уходите из дому? В восемь? Отлично, чай для вас будет готов.
— Что вы, помилуйте! Никакого чаю мне не нужно.
— Да все равно, я и сама встаю в это время. Или, может быть, вы пьете кофе? У нас и кофе есть.
— У нас все есть.
— Выпьете кофе, закусите и пойдете по вашим делам. А вечером опять, милости просим, к нам.
XIII
На следующее утро настроение стало еще гораздо тревожнее. Из Москвы пришло известие о покушении на Ленина. Говорили, что он умирает. На Мусю это событие произвело сильное впечатление, в особенности потому, что на жизнь вождя большевиков покушалась женщина.
Идейная женщина да еще революционерка, это, собственно, было самое скучное и неэлегантное, что только могла себе представить Муся. У них в кружке слова эти даже мысленно заключались в кавычки. Политической дамой еще кое-как можно было быть: тоже представлялось скучноватым, — как bas bleu — но салон многое выкупал, особенно если в нем бывали очень видные люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Воображаю ужас папы и мамы, когда они в Киеве прочтут! — сказала она Глаше. — Мама от страха за меня с ума сойдет.
— Не от страха, а от угрызений совести, что оставила тебя здесь… А Сонечке уж ты как-нибудь объясни, что теперь неудобно и даже неприлично идти на спектакль.
Объяснить это Санечке оказалось трудно.
— Ну, да, конечно, это не так интересно, — сказала она после первых же слов Муси, и слезы полились у нее из глаз.
— Сонечка, пойми же, я говорю: отложим на несколько дней.
— Нет, я прекрасно понимаю, что вам неинтересно смотреть эту фильму… И даже, может быть, неприятно: ведь я тоже большевичка, правда?
— Не говори глупостей!.. Я тебе повторяю: отложим на несколько дней, всего на несколько дней.
— Ах, оставь, пожалуйста! Вы обе меня, кажется, считаете дурой… Ты отлично знаешь, чего мне стоило достать места… Разве мне опять дадут пять билетов? Никогда!.. Это ты, вероятно, думаешь, что я у них первое лицо…
— Сонечка, милая, не плачь, я тебе объясню…
— Оставь, пожалуйста, я тебя прошу. Мне только жаль, что я так хотела тебе это показать… Чем я виновата, что кого-то убили! Потом еще кого-нибудь убьют…
Она зарыдала и убежала к себе в комнату. Муся не решилась туда за ней последовать, да ее немного и раздражил детский эгоизм Сонечки.
Позднее пришли мужчины — Горенский и Витя — с запасом свежих новостей и слухов. Новости и слухи были страшные. Однако оба они были очень возбуждены грозной победой террора.
Узнав о горе Сонечки, князь решительно принял ее сторону.
— Отчего же нельзя пойти в кинематограф? — сказал он. — Если вы говорите с точки зрения безопасности, то теперь, право, везде, а в кинематографе в особенности, гораздо безопаснее, чем дома.
— Да мы совсем не в этом смысле, — сказала поспешно Глаша, — а потому, что если случилось такое дело, то нам не до развлечений.
— Этому делу надо радоваться, а юношей этим народ русский должен гордиться.
— Я с вами согласна.
— Вот я это самое им все время доказываю, — радостно говорила Сонечка.
Князь остался ужинать. После ужина он шутливо объявил, что остался бы и ночевать, если б его пригласили. Это вызвало общую радость. Глаша побежала устраивать для Алексея Андреевича постель. Муся обещала достать пижаму из шкапа Семена Исидоровича. Витя усиленно предлагал свою комнату.
— Зачем в вашу комнату? Ни за что!
— Мы вас устроим в спальной папы…
— И в спальную Семена Сидоровича тоже не хочу, зачем нарушать порядок? Вот здесь в столовой поставим какой-нибудь диван, если есть свободный… Нет, правда, я не очень вас всех стесню?
— Страшно всех стесните! Как вам не совестно?
— Сегодня верно половина Петербурга ночует у другой половины.
— И так приятно теперь быть вместе… Значит, завтра все вместе и пойдем в кинематограф? — сказала Сонечка.
— Нет, я завтра рано утром должен буду уйти: дела.
— Какие это теперь могут быть у вас дела, Алексей Андреевич? — спросила вскользь Муся. И она, и Глаша выжидательно смотрели с минуту на князя. — Где же мы встретимся? В зале?
— Да, в зале. И заранее прошу меня извинить: я, может быть, уйду до конца спектакля.
— Ах, нет! Моя последняя сцена перед самым концом… Впрочем, это, конечно, неважно.
— Напротив, Сонечка, это очень важно. В таком случае я останусь до конца, — сказал, смеясь, князь, — но уж вас домой проводить никак не смогу.
— Что за церемонии, ведь это днем… Нас проводит Витя.
— Я тоже не уверен, что буду свободен, — сказал Витя. — Мне нужно в лабораторию.
— Ты уж молчи, — набросилась на него Муся, — надоела мне твоя лаборатория! Я ее выдумала, я с ней и покончу… На мальчике лица нет.
— Меня давно интересует: блондинка или брюнетка эта лаборатория? — саркастически осведомилась Глафира Генриховна. Все засмеялись, польщенный Витя тоже.
— Алексей Андреевич, дорогой, милый, — сказала Сонечка, с нежностью гладя Горенского по руке, — значит, я вам сейчас дам ваш билет?.. Да?.. Вот он… И помните, начало ровно в два, лучше даже прийти раньше, а то бывает, что там захватывают все места.
— Жаль, что нельзя было достать шестой билет для Григория Ивановича, — сказала Муся.
— Ну, с Никоновым идти туда было бы опасно, — ответила Глаша. — Ведь там такая публика, а он шальной, со всеми спорит и всюду лезет на скандал… Между нами, Григорий Иванович теперь пьет немного больше, чем ему следовало бы. Уж не знаю, где он достает водку или денатурат, но я очень боюсь, как бы он не спился.
— Типун тебе на язык! — сказала Муся.
— Мне и самой жаль, я его очень люблю…
— Как вы думаете, Алексей Андреевич, — спросил Витя, — не может ли это событие отразиться на положении заключенных?
— Убийство Урицкого? Разумеется, еще как может, — рассеянно сказал князь, не заметив беспокойного взгляда Муси. — Впрочем, я не думаю, чтоб очень отразилось, — спохватился он, увидев изменившееся лицо Вити. — Их ведь должны интересовать не заключенные, а те, которые гуляют на свободе… Вот мы, грешные…
— Поэтому теперь обязанность каждого вести себя очень осторожно, — сказала как бы невзначай Муся. — Обязанность не только перед самим собой, но и перед другими.
— А вы, князь, должны быть особенно осторожны, из-за вашего титула, — подтвердила Глафира Генриховна. — Право, вам лучше бы все эти дни ночевать у нас. Ведь мы вне подозрений…
— Конечно, Алексей Андреевич.
— Поверьте, вы нас ничуть не стесните… Кстати, когда вы завтра уходите из дому? В восемь? Отлично, чай для вас будет готов.
— Что вы, помилуйте! Никакого чаю мне не нужно.
— Да все равно, я и сама встаю в это время. Или, может быть, вы пьете кофе? У нас и кофе есть.
— У нас все есть.
— Выпьете кофе, закусите и пойдете по вашим делам. А вечером опять, милости просим, к нам.
XIII
На следующее утро настроение стало еще гораздо тревожнее. Из Москвы пришло известие о покушении на Ленина. Говорили, что он умирает. На Мусю это событие произвело сильное впечатление, в особенности потому, что на жизнь вождя большевиков покушалась женщина.
Идейная женщина да еще революционерка, это, собственно, было самое скучное и неэлегантное, что только могла себе представить Муся. У них в кружке слова эти даже мысленно заключались в кавычки. Политической дамой еще кое-как можно было быть: тоже представлялось скучноватым, — как bas bleu — но салон многое выкупал, особенно если в нем бывали очень видные люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101