Исидор Шток
Премьера
Рассказы драматурга
От драматурга
Это не книга воспоминаний. Книгу воспоминаний, документально воспроизводящую все, что я видел, и все, что со мною случилось, я еще напишу. Это книга рассказов. Здесь и портреты известных людей, здесь истинные факты, здесь и выдумка, фантазия – то, что со мной не произошло, но вполне могло бы произойти. Здесь изменены некоторые имена и фамилии, ибо одним действующим лицам присвоены поступки других. А в общем – правда. Мне много лет. Самое время, чтоб выдумывать, не уходя от истины. Такова моя профессия. Ей верен быть я и старался.
Искусство аполитично

Отец любил поговорить об искусстве. В обществе хористов, или оркестрантов, или среди друзей в ресторане «Вена», или на собрании оперных артистов он говаривал:
– Господа! Ни для кого не секрет, что искусство аполитично. Когда я дирижирую Вагнером, Глинкой, Верди, я не думаю о том, какая у нас власть, что говорил тот или иной деятель думы, какова политическая погода на дворе. Наше дело музыка, театр…
А когда мы всей семьей: папа – дирижер и уполномоченный дирекции, мама – певица, исполнительница Маргариты, Гориславы, Татьяны, и я – гимназист приготовительного класса Покровской гимназии – по приглашению знаменитого антрепренера Аксарина поехали на один сезон в Харьков, отец прежде всего заверил старшин Коммерческого клуба:
– Господа! В вашем театре, в котором никогда не было постоянной оперной труппы и который перебивался только случайными гастролерами, будет наконец постоянная опера. Мы пригласили певцов из Петрограда и из Москвы, из Одессы и из Милана, отовсюду, невзирая на политическую погоду. Потому что, господа, ни для кого не секрет, что искусство аполитично. Когда я дирижирую Вагнером… – И так далее.
А «далее» заключалось в том, что произошла революция, город оказался отрезанным от Петрограда, Украина была охвачена гражданской войной, старшины Коммерческого клуба уложили чемоданы и бросились через Ростов, Киев, Одессу и Севастополь в Стамбул, оттуда в Париж и по всему свету. Наша петербургская квартира на Английском проспекте, напротив шоколадной фабрики Жоржа Бормана, оказалась за тридевять земель. Там в шкафах скучали оперные партитуры, стены украшали фаянсовые тарелки, над окном висела клетка с канарейками, а над столом грамота с белой восковой печатью. Дескать, за особые заслуги в оперном искусстве отец мой удостоен звания потомственного почетного гражданина до седьмого колена… Не хочется даже вспоминать, кем подписана эта грамота. Не все ли равно! Ведь ни для кого не секрет, что искусство аполитично.
Теперь мы уже жили втроем в актерской уборной за сценой, а потом перешли в администраторскую. Там был земляной пол, а на заплесневелых стенах висели старые афиши и забытая кем-то гитара. Администраторская расположилась между парадным входом и гардеробом.
Потом отец в визитке, в полосатых английских штанах и в валенках ходил с большой кочергой, топил печи и следил, чтобы ночующие не сожгли театр.
А ночевало в театре много народу. Здесь жили оперные актеры, приехавшие сюда но приглашению Аксарина и бездельничавшие по независящим от дирекции обстоятельствам. Здесь осела московско-петроградская оперетта, пробиравшаяся на юг, но так никуда и не доехавшая. В оперетте были выдающиеся артисты: знаменитая героиня, толстая как буфет, известная не только своим изумительным серебристым голосом, но и богатейшей бриллиантовой коллекцией. Когда толстуха пела, в кулисах дежурили два частных детектива, нанятых ее мужем, героем-баритоном, для охраны драгоценностей. Были комики, были каскадные, субретки, красавицы, изящные, пикантные, легкие, обожаемые всеми. И наконец, глава труппы – он же режиссер, исполнитель ролей простаков, переводчик либретто новейших оперетт, ездивший до первой мировой войны каждое лето в Вену и привозивший оттуда клавиры и «режибухи» – тексты пьес, личный друг Кальмана и Лео Фалля. Там был комик, выкрикивающий посреди «Гейши» или «Пупсика» такие отсебятины, что дух замирал.
В театре ночевали клоуны братья Таити и укротитель хищников с женой и двумя дрессированными медведями. Циркачи спали в уборных, а медведи в игорном зале, где находилась знаменитая рулетка Коммерческого клуба. Здесь же прятались от большевиков несколько мелких капиталистов, не успевших удрать на юг. Среди них – представитель известной парфюмерной заграничной фирмы «Ралле и Ко». У него была красавица жена и огромное количество чемоданов с мылом и духами в хрустальных сосудах. Каждый день представитель дарил моей маме граненый флакончик, а вечерами играл с отцом в «тысячу». К нам часто приходил худой, как Дон Кихот, профессор Голубец и присяжный поверенный Шведов с окладистой каштановой бородой. Захаживал и священник отец Петр, любитель оперетты и преподаватель закона божия и русской словесности в гимназии.
В театре и клубе, соединенных большими стеклянными дверями, размещались иногда на ночевку ударные отряды красногвардейцев, спешно отправляемые на фронт. А фронтов было много: деникинский – главный, затем Шкуро, затем Петлюра, затем гетман, затем Махно и множество банд, орудовавших на Украине.
Во дворе театра помещались конюшни губвоенкомата. Несытые кони объели всю кору на деревьях сада и очень нервировали медведей.
На чердаке театра, над люстрой зрительного зала, скрывался пленный австриец – дезертир Макс, живший с беженкой-полячкой Юзефой. Юзефа обслуживала артистов, ведала бутафорией, кухарила, мыла сцену. Макс сколачивал сундучки для тех, кто собирался перемахнуть через линию фронта. Кажется, он делал еще двойные днища для чемоданов и полые каблуки для тех, кто мотался в поездах, спекулировал мылом, сахарином, бриллиантами.
Спектакли оперетты кончались, рано, и в театре начиналась ночная жизнь. Артисты сдвигали столы в буфете и ужинали. Укротитель прогуливал своих медведей. Макс и Юзефа слезали с чердака и сдавали свою продукцию каким-то темным личностям, пробиравшимся к театру через дырки в заборе. Братья Таити разучивали злободневные куплеты, аккомпанируя себе на метлах и бутылках. Глава оперетты отбивался от полупьяных личностей, желавших завести дружбу с артистками кордебалета. А отец грозно махал грамотой перед людьми в кожанках, пришедшими реквизировать излишества.
Театр находился под безусловной охраной власти, и устройство обысков и реквизиций было строжайше запрещено.
Затем, боясь лечь спать, в порядке самообороны против бандитов садились играть при свечах до утра в преферанс или в винт. Свет в городе выключали тотчас после окончания спектакля.
Я, разумеется, не учился. Гимназии были закрыты, а трудовые школы еще не открыты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60