Посты и молитвы истощили его. Он лежит и не может никого принять.
— Хорошо! — гремел Харасанов. — Тогда скажите ему вот что: если он не зарежет своего козла, который портит жизнь всем честным людям, то я завтра же пойду в горсовет жаловаться на него (не на козла, а на муллу). Он сегодня опять боднул (козел, а не мулла) одного мальчика из второго «Б» класса и двух девочек из первого «А». Я пожалуюсь на муллу Баширову, и Баширов велит зарезать его (не муллу, а козла). Так и передайте мулле и скажите, что это сказал учитель физики Харасанов.
Калитка хлопнула, и разъяренный учитель оказался передо мной.
— Это ты? — спросил он. — Что ты тут делаешь?
— Гуляю, — ответил я. Харасанов неодобрительно покачал головой, но в это время его окликнули. С чемоданом в руке по улице шел Юсуф, бывший ученик Харасанова, теперь студент университета в Москве.
— Здравствуйте, учитель! — закричал он. — Как дела? Что это вы к мулле в гости собрались?
Он, видимо, приехал домой на каникулы и был в прекраснейшем настроении.
— Да, к мулле, — сказал учитель, — он снова сегодня боднул двух девочек из первого класса «А». То есть, конечно, не он сам, а его козел.
— Не застанете, — сказал Юсуф. — Я видел его сегодня на станции. Он садился в поезд.
— В поезд? — удивился учитель. — Странно. Ты уверен в этом?
— Совершенно уверен, — сказал студент. — Ну, простите, тороплюсь домой.
Он помахал рукой и ушел, насвистывая песенку и весело оглядываясь вокруг. Харасанов стоял, наморщив лоб.
— Странно, — сказал он, — очень странно.
Видя, что он сейчас не в настроении разговаривать, я попрощался с ним.
— До свиданья, — сказал он мне, — мы с тобой не увидимся целый месяц. Отдел народного образования посылает меня в дом отдыха. По дороге туда я заеду посмотреть Мертвый город. И крепость Ибрагим-хана. На уроках истории вам, конечно, рассказывали об этой крепости.
По совести говоря, я не был уверен, действительно ли рассказывали о ней на уроках истории, так как я ничего не помнил об этом. Поэтому я замял разговор и ушел, объяснив, что тороплюсь домой.
Я еще долго бродил по улицам, толкался в толпе на базаре и, зайдя в городской сад, плутал в недавно посаженной бамбуковой роще. На базаре возле лавок стояли приехавшие из деревень крестьяне и говорили, что хлопок в этом году хороший и винограду много. Потом один из них сказал: «Сколько лет прожили без Мехди — и ничего, все хорошо». Остальные засмеялись, и мне показалось, что им стало неловко. Мимоходом я заглянул во двор мечети, которую давно уже посещали одни старики. Сегодня здесь было народу больше, чем обыкновенно. Старые люди, сидя на корточках, крутили концы бород, качали головами и говорили о чем-то длинно и монотонно, как любят говорить иные старики. Я обратил внимание на нищего, сидевшего в углу двора. Сколько я себя помню, он здесь сидел всегда, и я слышал от старожилов, что задолго до того, как я появился на свет, он уже сидел, так же скрестив ноги и бормоча молитвы. Обыкновенно на него обращали мало внимания, но сегодня он, видимо, знал интересные вещи. Он рассказывал их на ухо то одному, то другому. Выслушав его и омыв у фонтана лицо и руки, люди собирались кучками и беседовали, качая головами и крутя пальцами концы бород.
По городу шли слухи. Еще ничего не зная, не услышав ни одной фразы, подтверждавшей мои подозрения, я чувствовал в воздухе беспокойство, и тихий вечер, монотонное журчанье воды в арыках, неподвижность запыленной листвы на деревьях внушали мне страх и горестные предчувствия.
Я пришел домой уже поздно, но у нас еще горел свет. У матери сидели женщины, соседки по дому и подруги из прачечной. Еще за дверью я слышал оживленный разговор. Женщины говорили, перебивая друг друга, спорили и волновались. Однако когда я вошел, все замолчали и сделали вид, что заняты пряжей. Отчим сидел наклонившись и забивал гвозди в сапог. Мать собрала мне ужин, я ел жирный плов, а женщины пряли и вполголоса разговаривали. После всех пережитых сегодня страхов мне особенно было приятно смотреть на мирную и простую жизнь, на ремесленника, склонившегося над рабочим столом, на женщин, отдыхавших от дневной работы. Лампа с металлическим колпаком освещала молоток в руке моего отчима, обрезки кожи, дратву и гвозди на столе.
Усталость разливалась по моему телу, глаза слипались. Все пережитое за день стало казаться далеким, давним. Я не прислушивался к разговору, и только тогда, когда заговорила мать, я обратил внимание на ее слова.
— Он ведь такой хороший человек, — сказала она, — такой добрый, такой веселый, такой работящий. Он не показывает этого, но я знаю, он очень мучается оттого, что не слышит и не говорит. Это было б такое счастье, такое счастье...
Она всхлипнула и замолчала. Женщины работали молча, как будто бы не слышали слов моей матери, а она рукавом незаметно вытерла слезы и оглянулась на отчима. Я тоже посмотрел на него. Я увидел его согнутую спину, и мне стало как-то неприятно: вот сидит человек и о чем-то думает, что-то делает, а другие говорят о нем здесь же, как будто его и нет.
— Мама, — сказал я, — уж не надеешься ли ты, что этот обманщик, о котором сегодня говорят в городе, придет и вылечит Сулеймана?
— Глупости, глупости, — ответила мать и взглянула на меня смущенными, виноватыми глазами.
Но тут вмешалась Баш, толстая и сварливая вдова банщика, жившая по соседству.
— Да чего ты его боишься? — почти закричала она. — Мал еще он такие вещи решать. Лучше бы шел спать, чем разговоры слушать.
Я хорошо понимал свою мать. За последние годы она отказалась от многих смешных предрассудков.
Она, верившая когда-то каждой басне, каждому вздорному слуху, сама смеялась теперь над собственным легковерием и любила слушать рассказы о том, как ученые поднимают урожай и какие чудесные изобретают самолеты. Только огромная жалость к своему несчастному мужу могла заставить ее поверить слухам о появлении Мехди. Она верила им и не верила. Из-за этих колебаний ей было стыдно даже меня, мальчика, собственного ее сына.
— Знаешь, Гамид, — сказала она робко, — он, говорят, поднимает на ноги очень тяжело больных, и его даже многие доктора признают.
Про докторов она, конечно, выдумала тут же, чтобы хоть немного оправдаться передо мной. Но я был настроен непримиримо к этим басням.
— Глупости, — сказал я, — обыкновенный жулик с майдана, и мне даже говорили, что он украл в прошлом году у одного колхозника сапоги.
Это я тоже соврал, чтобы убедить мать.
— Да, да, конечно, — сказала она, — наверное, жулик. Ну, иди спать. Устал ведь, наверное.
В другое время я бы еще поспорил, но сейчас глаза у меня слипались, и я, попрощавшись со всеми, ушел в заднюю комнату, разделся, лег и сразу уснул.
Что-то больно кольнуло меня в щеку, и я проснулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56