Работы, без уловок и ужимок? Силовой, умной борьбы? В гонках, которые показывают ремесленники от велоспорта, сколько угодно азарта, но так мало ума, если хотите, спортивного интеллекта».
Роже стало грустно одному в этой дорожной пустынности. Захотелось переброситься с кем-то хотя бы парой слов, захотелось — это было совсем странным — увидеть лицо Мадлен.
Он поднял руку, давая знак, что просит технической помощи, с удовлетворением хмыкнул, когда «додж» мгновенно вырос рядом. Растерянные лица Оскара и Жаки приникли к переднему стеклу, с профессиональной тщательностью определяя на глаз характер поломки. За стеклом задней двери, в глубине машины светилось растерянное лицо Мадлен. — Что случилось? — с тревогой спросил Оскар.
Колеса, зажатые в руках испуганного, ничего не понимающего Макаки, рассмешили Роже. И он весело ответил: — Все на месте. Захотелось немножко поболтать.
Оскар облегченно вздохнул: — Рад, что у тебя есть еще силы на шутку — хорошая примета перед большой победой.
— О больном ни слова! — раздался из глубины голос Жаки. Все засмеялись. Роже успел заметить, как потеплело лицо Мадлен.
— Выдержишь? — спросил Оскар о том, что сейчас волновало, пожалуй, всю гонку, и его, менеджера, в первую очередь.
— Постараюсь. Дорога дальняя. Да и ветер.
— «Поезд» позади в пяти минутах. Добрый запас. Если сохранишь разрыв — считай, гонка у нас в кармане!
— Осенью, осенью о цыплятах поговорим! — с притворным испугом вскричал Роже и, бросив руль, воздел кверху руки. Он почти прижался к дверце «доджа» и заглянул внутрь.
Мадлен подалась ему навстречу, и Роже смертельно захотелось потереться щекой о ее мягкие, ласковые волосы, но он только сказал:
— Жаль, не могу поцеловать тебя! Старина Ивс сочтет поцелуй допингом!
— Спасибо, милый, что у тебя есть такое желание. Я бы на твоем месте давно испустила дух…
— Боишься? — спросил Роже и испытующе глянул в глаза жены. В них действительно смешались и страх и любовь.
— Боюсь… Я никогда не представляла себе, что…
Роже не дал ей закончить мысль. Машина прессы, подлетевшая сзади, заставила его оторваться от «доджа». Проносясь вперед в «феррари» вместе с телевизионными мальчиками, Цинцы послала скрытый воздушный поцелуй.
«А Мадлен проделать такое и не догадается! Где уж посылать воздушные поцелуи любимому мужу после стольких лет совместной жизни…»
Он зло рванулся вперед, небрежно помахав рукой.
Роже внезапно почувствовал пустоту в желудке и, достав из заднего кармана майки два сандвича, начал неторопливо, с удовольствием жевать.
«Сейчас бы корсиканский завтрак вместо ватных сандвичей! Я там обычно ел утром корсиканскую ветчину, огурец, зеленый горошек, немного орехов, риса, потом биф с картофелем, гальский пахучий сыр и сколько угодно фруктов. А тут сэндвичи! Ешь, словно заправляешь машину горючим — вкуса нет, а ехать можно».
Крокодил вынул из зажима бидон с крепким кофе и сделал три глубоких глотка. Поболтав бидон, он посмотрел его на свет. Осталась почти половина. Пригодится хлебнуть миль за тридцать до финиша.
«Кто забудет, как дурачился Том на прошлогоднем старте этапа „Париж — Рубэ“! Он смеялся, подергивая крючковатым носом, и на каждый вопрос журналистов отвечал: „А вы не хотите майонеза?“ Цинцы говорит, что Том выглядел усталым. Естественно, как может выглядеть человек перед тем самым шагом, который суждено сделать каждому живущему на земле…»
Через десяток миль дорога выскочила на плато, открытое всем ветрам. И Роже острее ощутил трудность своего положения. Уже негде было укрыться от ветра — голое, пылящее под ветром каменистое поле лежало вокруг. Тонкая полоска леса, протянувшаяся далеко справа, становилась тоньше и пропадала где-то впереди на границе земли и неба.
Теперь Крокодил принимал ветер всей грудью, раздвигая его, проталкиваясь вперед. Через полчаса изнурительной работы Роже почувствовал себя на пределе. Это было видно даже по тому, как заметалась французская «техничка». Оскар несколько раз подъезжал к Роже и, не начав разговора, словно удовлетворившись одним осмотром, откатывался назад.
Начались спазмы в желудке. Крокодил попытался заглушить их питьем. Но холодный кофе кончился, и Роже остервенело запустил бидоном в одинокий камень у дороги.
«Зря так рано вылакал пойло. Остается уповать на случай. Уже не могу идти вперед без раскачки. И все это видят».
Роже стало плохо. Тошнило. Но вскоре тошнить было нечем: липкая слизь висла изо рта, и после каждой рвотной спазмы он вытирал рот тыльной стороной перчатки. Черная кожа покрылась вонючей белесой пленкой, один вид которой вызывал еще большее желание вырвать.
Машина телевидения шла впереди, чуть в стороне от директорской.
Роже с бессильной ненавистью смотрел на нее сквозь слезы. Самое страшное — все видели происходящее с Крокодилом. Наверняка телеобъектив смаковал его мучения. Даже Цинцы, которая была сейчас в машине вместе с операторами, была ненавистна ему и противна.
«Как вши, липнут к нашим бедам. Впиваются в самое больное место и сосут кровь, наслаждаясь нашей агонией. Ненавижу».
Он едва крутил педали. Усталость лежала на плечах недвижным грузом и отключала тормозящие центры мозга, иначе бы он признал неправоту своей злости против парней, делающих порученное дело.
Как-то он пробовал работать для велосипедного журнала, но понял, что журналистика требует слишком много времени. К тому же хозяева команд не согласны, чтобы часть паблисити, которую несет в себе каждый гонщик, доставалась органу печати.
«Боссам все мало. Они гоняют нас по дорогам, заставляя извиваться от боли, подыхать на мокрых камнях. А сами нежатся в теплых ваннах. Да еще вмешиваются в нашу жизнь, поучая и запрещая. Смакуют газетные байки вроде „Роже пользуется допингами“, „Роже уже стар“. Каких только оскорбительных заголовков я не читал о себе! А моего босса все тешило! Жирная свинья Кулон радуется любой гнусности. Что ему мое достоинство: каждая, пусть даже оскорбительная, выдумка — паблисити. Кидая в прорву профессионального спорта миллионы и загребая десятки новых, он думает, что ему позволительно все. Собирает в свою команду „звезд“ и начинает стравливать друг с другом. А сам потешается со стороны. У нас еще есть отдушина — на Кулона работают двадцать два оголтелых парня из его футбольного клуба. И папа с Кулоном-младшим никак не поделят, кому стричь купоны с футбола, а кому с велосипеда. Но зато дружно выбивают из большой спортивной игры маленькие фирмы, обрекая нашего брата на полную зависимость от сильных мира сего. Свиньи…»
Роже стало совсем плохо. Он прикрывал ресницы, и тотчас мир вокруг вспыхивал радужьем красок. Стоило устало открыть глаза, как сквозь заливавший их пот и слезы он видел серое, мельтешащее полотно дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Роже стало грустно одному в этой дорожной пустынности. Захотелось переброситься с кем-то хотя бы парой слов, захотелось — это было совсем странным — увидеть лицо Мадлен.
Он поднял руку, давая знак, что просит технической помощи, с удовлетворением хмыкнул, когда «додж» мгновенно вырос рядом. Растерянные лица Оскара и Жаки приникли к переднему стеклу, с профессиональной тщательностью определяя на глаз характер поломки. За стеклом задней двери, в глубине машины светилось растерянное лицо Мадлен. — Что случилось? — с тревогой спросил Оскар.
Колеса, зажатые в руках испуганного, ничего не понимающего Макаки, рассмешили Роже. И он весело ответил: — Все на месте. Захотелось немножко поболтать.
Оскар облегченно вздохнул: — Рад, что у тебя есть еще силы на шутку — хорошая примета перед большой победой.
— О больном ни слова! — раздался из глубины голос Жаки. Все засмеялись. Роже успел заметить, как потеплело лицо Мадлен.
— Выдержишь? — спросил Оскар о том, что сейчас волновало, пожалуй, всю гонку, и его, менеджера, в первую очередь.
— Постараюсь. Дорога дальняя. Да и ветер.
— «Поезд» позади в пяти минутах. Добрый запас. Если сохранишь разрыв — считай, гонка у нас в кармане!
— Осенью, осенью о цыплятах поговорим! — с притворным испугом вскричал Роже и, бросив руль, воздел кверху руки. Он почти прижался к дверце «доджа» и заглянул внутрь.
Мадлен подалась ему навстречу, и Роже смертельно захотелось потереться щекой о ее мягкие, ласковые волосы, но он только сказал:
— Жаль, не могу поцеловать тебя! Старина Ивс сочтет поцелуй допингом!
— Спасибо, милый, что у тебя есть такое желание. Я бы на твоем месте давно испустила дух…
— Боишься? — спросил Роже и испытующе глянул в глаза жены. В них действительно смешались и страх и любовь.
— Боюсь… Я никогда не представляла себе, что…
Роже не дал ей закончить мысль. Машина прессы, подлетевшая сзади, заставила его оторваться от «доджа». Проносясь вперед в «феррари» вместе с телевизионными мальчиками, Цинцы послала скрытый воздушный поцелуй.
«А Мадлен проделать такое и не догадается! Где уж посылать воздушные поцелуи любимому мужу после стольких лет совместной жизни…»
Он зло рванулся вперед, небрежно помахав рукой.
Роже внезапно почувствовал пустоту в желудке и, достав из заднего кармана майки два сандвича, начал неторопливо, с удовольствием жевать.
«Сейчас бы корсиканский завтрак вместо ватных сандвичей! Я там обычно ел утром корсиканскую ветчину, огурец, зеленый горошек, немного орехов, риса, потом биф с картофелем, гальский пахучий сыр и сколько угодно фруктов. А тут сэндвичи! Ешь, словно заправляешь машину горючим — вкуса нет, а ехать можно».
Крокодил вынул из зажима бидон с крепким кофе и сделал три глубоких глотка. Поболтав бидон, он посмотрел его на свет. Осталась почти половина. Пригодится хлебнуть миль за тридцать до финиша.
«Кто забудет, как дурачился Том на прошлогоднем старте этапа „Париж — Рубэ“! Он смеялся, подергивая крючковатым носом, и на каждый вопрос журналистов отвечал: „А вы не хотите майонеза?“ Цинцы говорит, что Том выглядел усталым. Естественно, как может выглядеть человек перед тем самым шагом, который суждено сделать каждому живущему на земле…»
Через десяток миль дорога выскочила на плато, открытое всем ветрам. И Роже острее ощутил трудность своего положения. Уже негде было укрыться от ветра — голое, пылящее под ветром каменистое поле лежало вокруг. Тонкая полоска леса, протянувшаяся далеко справа, становилась тоньше и пропадала где-то впереди на границе земли и неба.
Теперь Крокодил принимал ветер всей грудью, раздвигая его, проталкиваясь вперед. Через полчаса изнурительной работы Роже почувствовал себя на пределе. Это было видно даже по тому, как заметалась французская «техничка». Оскар несколько раз подъезжал к Роже и, не начав разговора, словно удовлетворившись одним осмотром, откатывался назад.
Начались спазмы в желудке. Крокодил попытался заглушить их питьем. Но холодный кофе кончился, и Роже остервенело запустил бидоном в одинокий камень у дороги.
«Зря так рано вылакал пойло. Остается уповать на случай. Уже не могу идти вперед без раскачки. И все это видят».
Роже стало плохо. Тошнило. Но вскоре тошнить было нечем: липкая слизь висла изо рта, и после каждой рвотной спазмы он вытирал рот тыльной стороной перчатки. Черная кожа покрылась вонючей белесой пленкой, один вид которой вызывал еще большее желание вырвать.
Машина телевидения шла впереди, чуть в стороне от директорской.
Роже с бессильной ненавистью смотрел на нее сквозь слезы. Самое страшное — все видели происходящее с Крокодилом. Наверняка телеобъектив смаковал его мучения. Даже Цинцы, которая была сейчас в машине вместе с операторами, была ненавистна ему и противна.
«Как вши, липнут к нашим бедам. Впиваются в самое больное место и сосут кровь, наслаждаясь нашей агонией. Ненавижу».
Он едва крутил педали. Усталость лежала на плечах недвижным грузом и отключала тормозящие центры мозга, иначе бы он признал неправоту своей злости против парней, делающих порученное дело.
Как-то он пробовал работать для велосипедного журнала, но понял, что журналистика требует слишком много времени. К тому же хозяева команд не согласны, чтобы часть паблисити, которую несет в себе каждый гонщик, доставалась органу печати.
«Боссам все мало. Они гоняют нас по дорогам, заставляя извиваться от боли, подыхать на мокрых камнях. А сами нежатся в теплых ваннах. Да еще вмешиваются в нашу жизнь, поучая и запрещая. Смакуют газетные байки вроде „Роже пользуется допингами“, „Роже уже стар“. Каких только оскорбительных заголовков я не читал о себе! А моего босса все тешило! Жирная свинья Кулон радуется любой гнусности. Что ему мое достоинство: каждая, пусть даже оскорбительная, выдумка — паблисити. Кидая в прорву профессионального спорта миллионы и загребая десятки новых, он думает, что ему позволительно все. Собирает в свою команду „звезд“ и начинает стравливать друг с другом. А сам потешается со стороны. У нас еще есть отдушина — на Кулона работают двадцать два оголтелых парня из его футбольного клуба. И папа с Кулоном-младшим никак не поделят, кому стричь купоны с футбола, а кому с велосипеда. Но зато дружно выбивают из большой спортивной игры маленькие фирмы, обрекая нашего брата на полную зависимость от сильных мира сего. Свиньи…»
Роже стало совсем плохо. Он прикрывал ресницы, и тотчас мир вокруг вспыхивал радужьем красок. Стоило устало открыть глаза, как сквозь заливавший их пот и слезы он видел серое, мельтешащее полотно дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86