— Вы?! Вы были с ним близки?
Доротея чуть заметно улыбнулась.
— Очень. Это мой покойный отец.
— Ваш отец. Жан д'Аргонь! Да что вы говорите! Не может быть! Позвольте… дочь Жана, сколько помнится, звали Иолантой, а не Доротеей.
— Иоланта-Изабелла-Доротея.
Граф вырвал из рук бригадира бумагу и громко прочел:
— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д'Аргонь…
— Графиня Мореско, баронесса д'Эстрэ-Богреваль и так далее, — договорила со смехом Доротея.
Граф схватил ее метрику и, все более конфузясь, прочел ее вслух, отчеканивая каждое слово:
— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д'Аргонь родилась в Аргони в 1900 году, 14 октября. Законная дочь Жана Мореско, князя д'Аргонь и его законной жены, Жесси Варен.
Сомнений больше не было. Документы Доротеи были бесспорны. И манеры, и поведение Доротеи — все становилось понятным.
— Боже мой, неужто вы — та маленькая Иоланта, о которой так много рассказывал нам Жан д'Аргонь? — повторяла взволнованная графиня.
— Папа меня очень любил, — вздохнула Доротея. — Мы не могли жить все время вместе, но от этого моя любовь была только горячее.
— Да, трудно было его не любить, — ответила мадам де Шаньи. — Мы виделись с ним всего два раза в Париже, в начале войны. Но у меня осталось о нем прекрасное воспоминание. Веселый, жизнерадостный, как вы. У вас с ним много общего, Доротея: глаза, улыбка, смех.
Доротея достала две фотографических карточки.
— Вот его портрет. Узнаете?
— Конечно. Как не узнать. А кто это дама?
— Это покойная мать. Она умерла давно-давно. Папа очень ее любил.
— О да, я знаю. Кажется, она была артисткой? Вы мне расскажете все, не правда ли, и вашу жизнь, и все горести… А теперь скажите, как вы попали в Роборэй.
Доротея рассказала, как увидела на столбе слово «Роборэй», как повторял это слово ее умирающий отец.
Но беседу ее с графиней прервал граф Октав.
V. Смерть князя д'Аргоня
Октав де Шаньи был довольно заурядным человеком. Но он был честолюбив и умел пользоваться преимуществами своего титула и фамилии. Всякое событие своей жизни он старался обставить как можно торжественнее, чтобы выдвинуть себя на первый план. Посоветовавшись для приличия со своими кузенами и даже не выслушав их ответов, он с надменностью вельможи отпустил бригадира, отослал Кантэна и мальчиков в парк, тщательно запер за ними двери, попросил дам сесть и зашагал взад и вперед, напряженно думая о чем-то.
Доротея была довольна. Она победила, добилась своего, и сейчас ее посвятят в тайну, которую она так мечтала узнать. Мадам де Шаньи ласково жала ей руку, Рауль смотрел на нее как старый преданный друг. Все было прекрасно. Оставался, правда, Эстрейхер, не спускавший с Доротеи злого, враждебного взгляда. Но Доротея старалась не думать об опасности, которая могла ежесекундно обрушиться на ее голову.
— Мадемуазель, — торжественно начал граф де Шаньи. — Нам, то есть мне и моим кузенам, необходимо посвятить вас в одно дело, о котором знал ваш отец и в котором он должен был участвовать. Скажу больше: мы знаем, что он сам хотел вовлечь вас в это дело.
Граф остановился, довольный началом своей речи. В подобных случаях он всегда говорил высокопарно, тщательно округляя фразы и выбирая слова.
— Мой отец, граф Франсуа де Шаньи, — продолжал он, — мой дед, Доминик де Шаньи, и мой прадед, Гаспар де Шаньи, — все были уверены в том, что у них в доме, так сказать под рукой, скрыты огромные сокровища. И каждый из них думал, что ему суждено отыскать эти сокровища. Эта надежда была тем обольстительнее, что со времени великой революции дела графов де Шаньи стали запутываться. Ни отец, ни дед, ни прадед не могли точно ответить на вопрос, на чем, собственно, покоятся их радужные надежды. Никаких документов и указаний у них не было. Все основывалось на каких-то смутных семейных преданиях, а в этих преданиях ничего не говорилось ни о месте, где хранится сокровище, ни какого оно характера. Зато все эти предания неразрывно связаны с именем замка Роборэй. Предания эти, по-видимому, не особенно древни, потому что замок раньше назывался просто Шаньи и только в царствование Людовика XVI был переименован в Шаньи-Роборэй. Связано ли это переименование с преданиями о кладе и вообще чем оно вызвано, мы не знаем. Так или иначе, к началу германской войны я решил его отремонтировать и даже думал здесь поселиться, хотя мой брак с мадам де Шаньи позволил мне не так уж рьяно искать зарытые сокровища.
Намекнув таким образом на способ, которым он позолотил свой ржавый герб, граф улыбнулся и продолжал свое повествование:
— Не стану говорить о том, что во время войны Октав де Шаньи добровольно исполнял долг всякого честного француза. В 1915 году я был произведен в лейтенанты и отпуск проводил в Париже. Благодаря целому ряду случайностей и совпадений я познакомился с тремя лицами, о существовании которых не имел ни малейшего представления. Это был отец Рауля, полковник Жорж Дювернуа, потом Максим Эстрейхер и, наконец, Жан д'Аргонь. Все мы были либо в отпуску, либо выздоравливали от ран. В беседах выяснилось, что мы — дальние родственники и что в семьях каждого из нас сохранилось предание о зарытом сокровище. Отцы и деды д'Аргоня, Эстрейхера и Дювернуа твердо надеялись на находку какого-то сказочного клада и, ожидая этой счастливой минуты, легкомысленно залезали в долги. Но никто не имел никаких доказательств или указаний.
Граф снова остановился, подготовляя эффект.
— Впрочем, было одно-единственное указание. Жан д'Аргонь рассказал, что у его отца была старинная золотая медаль, которой он придавал какое-то особое значение. К несчастью, отец Жана погиб на охоте и не успел объяснить ему значение медали, но Жан твердо помнил, что на медали была какая-то надпись, где фигурировало слово «Роборэй», то есть имя того замка, с которым все мы так или иначе связывали свои надежды. Куда делась эта медаль, Жан д'Аргонь не знал, но собирался порыться в ящиках и чемоданах, вывезенных из его усадьбы перед немецкой оккупацией. Хранились эти вещи в Бар-Ле-Дюке, в городских складах. Все мы были людьми порядочными, и так как каждый из нас мог погибнуть на фронте, мы торжественно поклялись друг другу разыскивать этот клад сообща и разделить его поровну. Между тем отпуск д'Аргоня истек, и он первым уехал на фронт.
— Это было в ноябре 1915 года? — спросила Доротея. — Мы провели тогда с папой лучшую неделю в моей жизни. Больше мы с ним не видались.
— Совершенно верно, в конце 1915 года, — подтвердил граф де Шаньи. — Через месяц, в начале января, Жан д'Аргонь был ранен на северном фронте. Его эвакуировали в Шартр, а через несколько дней мы получили от него подробное письмо. Это письмо осталось недописанным…
При этих словах графиня сделала движение, как бы желая его остановить, но граф сухо и решительно возразил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43