– заговорил он волнуясь. – В самые трудные, в самые опасные дни существования нашего первого в мире социалистического государства Центральный Комитет обращался к нам с горячим призывом: коммунисты, вперед! И ни разу еще члены партии его не подводили. Вы думаете, нашим отцам было легче идти через Сиваш на Врангеля? Или драться в знойной пустыне с басмачами? Нет, и еще раз нет. Так неужто мы, ссылаясь на физическую усталость, начнем сдавать инициативу в воздушных боях? Знаю, вам нелегко, – продолжал он. – Вчера наш полк потерял четыре машины. Четырех боевых товарищей нет в нашем строю.
Боркун, сидевший на нарах, шумно засопел.
– Это от тактической неграмотности, товарищ батальонный комиссар.
– Правильно, Василий Николаевич! – подхватил Румянцев. – Усталость здесь ни при чем. Ведь вот что произошло с группой майора Жернакова.
Комиссар подошел к доске, взял в руки хрустящий мелок и быстро набросал схему воздушного боя. Потом отрывисто рассказал об ошибках командира эскадрильи и его ведомых.
– Так точно, товарищ батальонный комиссар, – ответил майор Жернаков, – были ошибки в управлении группой.
– Какие выводы вы для себя сделали?
– Как летчик и как коммунист клянусь, что больше не повторю подобных ошибок.
– Смотрите, – строго заключил Румянцев, – в следующий раз не рассчитывайте ни на какое снисхождение.
Утром седьмого ноября 1941 года пармовский старшина дядя Костя Лаврухин остановил у штабной землянки Румянцева и, вытягивая по швам, насколько это было возможно, свои клешневатые руки, сказал:
– С праздничком вас, товарищ батальонный комиссар. С годовщиной Великого Октября, стало быть!
– И вас с праздником, старшина Лаврухин, – улыбнулся Румянцев.
– Имею один вопрос, товарищ батальонный комиссар. Ребята наши, пармовские, интересуются, будет сегодня в Москве праздничный парад или нет?
Румянцев прищурился, в его карих глазах мелькнули веселые огоньки.
– Конечно, будет, Лаврухин. Как и всегда, будет.
– А это точно?
– Так же точно, как и то, что я тебя сейчас вижу. Ты учти, Лаврухин, что Советская власть самая точная и самая прочная.
– Ну, тогда скоро побьют фашиста, – заявил он.
– А ты откуда об этом знаешь? Уж не с верховным ли советовался?
– Нет, с ним не пришлось, – заулыбался Лаврухин, – но только я одно знаю: раз мы парад празднуем, когда враг у самой столицы, значит, мы хозяева положения.
А ровно через два часа после этого Румянцев в паре со старшим лейтенантом Барыбиным взлетел с аэродрома. Шесть пар истребителей должен был послать Демидов на прикрытие воздушных подступов к Москве. Шесть пар поднялись в серо-морозный воздух, чтобы на разных участках охранять столицу в те торжественные минуты, когда по Красной площади мимо Мавзолея Ленина пройдут парадным строем войска Красной Армии. Разве могло быть для летчиков демидовского полка задание более почетное и более ответственное! А батальонному комиссару Румянцеву – тому особенно повезло. Вместе со своим напарником Барыбиным ему разрешалось пересечь воздушное пространство над центром Москвы! Он должен был выйти в район Савеловской дороги. Оттуда, со стороны Дмитрова и Клина, могла появиться фашистская авиация.
Под пасмурным небом было неуютно в эти часы, но Румянцев чувствовал радостную приподнятость. Даже горькие складки разгладились в углах его рта, когда сквозь плексиглас кабины рассматривал он землю под крылом самолета.
Под нижней кромкой облаков два их «яка», окрашенных в грязно-зеленый цвет осени, проскользнули к самой столице. Отлетели назад черные жгутики рельсов Казанской железной дороги, вдоль которых недолгое время они шли. Мелькнул купол Курского и площадь трех вокзалов.
– Пилотируй осторожнее, – успел предупредить своего ведомого Румянцев. Кварталы Москвы уже мчались навстречу. Кое-где на крышах Румянцев успел разглядеть торчащие в хмурое небо жерла зениток, увидел солдат возле них. А потом глазам предстало самое главное – кремлевские башни, черный комочек памятника Минину и Пожарскому и серый булыжник Красной площади. «Вот она, матушка!» – радостно подумал комиссар, и на мгновение она показалась ему такой же, какой запомнил ее однажды – в тот год, когда гостил вместе с покойным Хатнянским у родных Елены. Тогда они получили пропуска на Красную площадь. Стоя около ГУМа, видели они, как кипит и переливается расцвеченный флагами, плакатами и знаменами праздничный поток, слышали, как звенят над головами людей песни.
Нет, ошибся комиссар Румянцев: этого не было сейчас на Красной площади. Те, кто шел сейчас у Мавзолея, вовсе не походили на ликующий поток. Шаг их был грозен и тверд. Это шли люди, которых сплотил воинский долг, сделал несгибаемыми перед физической усталью, врагом, смертью. Это шли люди, которым предстояло творить в горьком 1941 году историю не только своего могучего государства, нет, – историю целого мира.
Возможно, некоторые из них успели увидеть, как промчалась над Красной площадью пара быстрых «яков». Но ни Румянцеву, ни Барыбину не суждено было разглядеть участников этого парада. Слишком быстро унеслись, гудя моторами, истребители. И вот уже мелькнул внизу зеленый Савеловский вокзал, сгрудившиеся на его путях пассажирские и товарные составы. Румянцеву показалось, что волна, установленная на шкале его приемника для радиообмена с аэродромом, нарушена, и он легонько повернул регулятор настройки. В наушники хлынул мелодичный звон часов и раскаты духового оркестра.
– Комиссар, «мессершмитты», – послышалось в наушниках, – разворачивайтесь вправо!
Это Барыбин предупреждал об опасности. Сделав разворот, Румянцев вгляделся в тусклый горизонт и увидел вдалеке четыре продолговатые тени. Да, это шли «мессершмитты».
– За мной! – приказал он Барыбину.
Было странным, что вдоволь нагруженные бомбами «мессершмитты» не пошли сразу к центру, а скользнули вправо, на юг. Увеличив скорость, Румянцев помчался за ними. Он догнал их между Курским вокзалом и своим аэродромом и тут-то понял, почему фашистские летчики сделали попытку совершить налет именно с этой стороны: облачность здесь была разорванной, и, маскируясь ею, им было легче подойти к центру. Румянцев и Барыбин атаковали флагмана, атаковали вместе и сразу его зажгли двумя очередями. Но машину Румянцева встряхнуло, он почувствовал, что она стала тяжелой в управлении.
– Комиссар, вас подбили! – крикнул Барыбин. – Выходите из боя! Мне на помощь идет пара «яков».
Румянцев, стиснув зубы, развернул самолет к аэродрому. Мотор слабел. Комиссар почувствовал, что машина начинает крениться вправо. Он едва-едва удержал ее рулями.
Навстречу его самолету темным месивом рванулся лес, за которым видна бетонка аэродрома с рыжей санитарной машиной и стоящими поблизости от «Т» людьми его родного полка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101