В углу комнаты сверкал никелированным краном умывальник, и каждый из них по очереди плескал на руки теплой водой. Потом сели за стол.
– Гостей в центр, – распорядился Лебедев, и Алеша очутился рядом с Варей.
За весь обед он ни разу не посмотрел на нее, хотя каждую секунду чувствовал ее близость: и острый локоть – к нему он несколько раз случайно прикоснулся, – и легкое теплое дыхание.
Штурман достал откуда-то из-под стола большую темную бутыль. Пили несколько тостов подряд. Алеша упорно отказывался, но хозяева были настойчивы и побеждали. Он выпил до дна первую стопку – за спасенные им тридцать жизней. Вторую – за своего всему фронту известного командира эскадрильи Султан-хана, третью – за воздушное братство. Чокаясь второй раз с Варей, он нечаянно толкнул ее коленку и покраснел до корней волос, заметив, что она отодвинулась. После третьей рюмки ему стало весело и жарко. Тяжелая голова быстро поддалась хмелю, и, глядя на своих новых знакомых, он уже фамильярно хлопал их по спинам, длинно говорил о своих однополчанах, о генерале Комарове, у которого учился в летной школе. Когда хлебосольный Лебедев наполнил граненые шкалики в четвертый раз, Варя наклонилась к Алеше, прядка ее волос коснулась разгоряченного Алешиного лица, и он услышал ее голос, упрашивающий и настойчивый:
– Товарищ лейтенант, не пейте больше.
Алеша посмотрел на нее отупевшими глазами, и вдруг пьяная улыбка сбежала с его лица, он залпом жадно осушил стакан холодного кваса, послушно кивнул головой:
– Вы правы. Не буду.
Сославшись на усталость и на то, что он хочет посмотреть Москву, в которой ни разу в жизни не был, Алеша решительно закрыл ладонью свою стопку. Варя, удержав в углах рта одобрительную улыбку, дружески кивнула ему головой. Алеша не мог знать, что в эту минуту она подумала: «Нравлюсь или нет? Если послушается – нравлюсь!»
– Подождите, – внезапно забеспокоился Лебедев, – ну, лейтенант Стрельцов – в Москву, а с вами что делать, сестренка?
– А я у Зубовской живу, – сказала Варя. – Там у меня мама.
– Так вы москвичка! – вскричал капитан. – Что же может быть лучше! Надеюсь, вы не откажетесь помочь лейтенанту сориентироваться в столице?
– Я? – дрогнувшим голосом переспросила девушка. – А что же, я могу.
– Ну вот и чудесно. Через четверть часа в Москву пойдет наша штабная «эмка». Готовьтесь. А вас, лейтенант, буду ждать на ужин. Впрочем, – Лебедев наморщил лоб и посмотрел в окно, – впрочем, вы можете в Москве и задержаться. Пожалуй, прикажу выдать вам ужин с собой.
Капитан, подозвав дежурного по столовой, что-то шепнул ему на ухо. Тот вернулся с объемистым пакетом и положил его перед Алексеем. Лебедев взглянул на часы.
– Машина уже должна подойти. До встречи, товарищ лейтенант, – сказал он приветливо, и Алеша с удивлением увидел, что жилистый, худощавый капитан совершенно трезв, несмотря на четыре добросовестно выпитые стограммовые стопки.
«Эмка» была не новая, но очень опрятная, выкрашенная в голубой цвет. По одному этому можно было безошибочно заключить, что аэродром, где базировались транспортные самолеты, еще не бомбили, здесь даже не "камуфлировали транспорт. За рулем сидел веселый краснощекий сержант, говоривший с мягким украинским акцентом. Стрельцов нерешительно потоптался около «эмки», не зная, посадить ли Варю впереди, рядом с шофером, или сесть там самому. Из затруднения вывел его сержант:
– А вы вместе сидайте назад, – посоветовал он. Это почему-то не пришло Алеше в голову. – У меня рессоры добрые, мягкие. Позади вам, товарищ лейтенант, будет не хуже, да и бал акать сподручнее со спутницей.
Варя, ссутулившись, первая пролезла в угол, прижалась к самому окну, торопливым движением оправила на коленях узкую юбку. Алеша хлопнул дверцей. «Эмка» закачалась на аэродромной дороге и вскоре выехала на шоссе.
Обогретый щедрым полуденным солнцем, осенний воздух был душен. У Алеши кружилась голова. Он еще никогда не пил так много. Пересиливая себя, он наклонился к девушке, обдав ее спиртным запахом.
– Вот еду… Москву посмотреть. Всю жизнь мечтал, а сегодня еду, – забормотал он сбивчиво. – А почему наши перебазируются? Ничего не понимаю. Позавчера только перелетели под Гжатск и опять перебазируются, а?
– Пид Гжатском уже фашисты, – не оборачиваясь, произнес шофер.
– Что? И под Гжатском уже? – Алеша не к месту закивал головой и вне всякой связи с предыдущим разговором спросил: – Сержант, постой-ка. А почему у вас тут всем распоряжается капитан Лебедев, а?
– Так кому ж не распоряжаться, як ни ему, командиру полка? – обгоняя тарахтевшую полуторку с сеном, ответил сержант.
Стрельцов раскрыл рот, и его глаза остекленели от изумления.
– Он командир полка?
– Ну а як же? Вин, капитан Лебедев, – тоном, не допускающим возражения, повторил шофер, и в зеркальце, косо висевшем над ним, Алеша и Варя увидели, как расплылось в улыбке его лицо. – Хороший вин мужик. Трошечки строг, но зато и справедлив. А про вас, товарищ лейтенант, вин знаете, что казав: уважь наикраще, он от моей головы нынче смерть отвел. Двух «мессеров» сбил.
– Положим, не двух, а одного, – поправил Алеша.
– Капитан казав – двух, – стоял на своем сержант.
– Второй сам врезался, я только посторонился, дорожку ему дал, – хмыкнул Алеша.
Прильнув к окошку, он сосредоточенно наблюдал, как нарастали признаки большого города. Движение на шоссе регулировали уже не красноармейцы в замасленных, пропыленных пилотках, а щеголеватые милиционеры. Вдоль шоссе, прерываемая иногда перелесками и лужайками, бежала лента пригородных построек. Домики различной вышины, деревянные и кирпичные, серые, красные, зеленые, оранжевые, с крышами шиферными и железными мелькали в окне. Алеша читал вывески магазинов: «Сельпо», «Промтоварный», «Овощи и фрукты», видел очереди людей, стоящих за пайком. Гуси лениво пили воду из дождевых луж, мальчишки играли в лапту, во дворах сушилось выстиранное белье. Дымили заводские трубы, проплывали большие, с высокими окнами корпуса цехов, и, честное слово, если бы не серые аэростаты воздушного заграждения, дремавшие кое-где на пригорках в это дневное время, не деревянные дощечки на столбах, показывающие путь к бомбоубежищам, не черные стволы зениток, мрачно устремленные в небо, – ничто бы не напоминало о жестокой войне, подкатывающейся к столице.
Но чем ближе подъезжали они к Москве, тем все резче и резче проступали тревожные приметы. Большой город был пронизан предчувствием надвигающейся опасности. На одном из перекрестков висел огромный плакат: женщина в черном развевающемся платке строго простирала вперед руку. «Родина-мать зовет!» – прочитал Алеша. С другого плаката боец в каске сурово смотрел на проезжающих;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Гостей в центр, – распорядился Лебедев, и Алеша очутился рядом с Варей.
За весь обед он ни разу не посмотрел на нее, хотя каждую секунду чувствовал ее близость: и острый локоть – к нему он несколько раз случайно прикоснулся, – и легкое теплое дыхание.
Штурман достал откуда-то из-под стола большую темную бутыль. Пили несколько тостов подряд. Алеша упорно отказывался, но хозяева были настойчивы и побеждали. Он выпил до дна первую стопку – за спасенные им тридцать жизней. Вторую – за своего всему фронту известного командира эскадрильи Султан-хана, третью – за воздушное братство. Чокаясь второй раз с Варей, он нечаянно толкнул ее коленку и покраснел до корней волос, заметив, что она отодвинулась. После третьей рюмки ему стало весело и жарко. Тяжелая голова быстро поддалась хмелю, и, глядя на своих новых знакомых, он уже фамильярно хлопал их по спинам, длинно говорил о своих однополчанах, о генерале Комарове, у которого учился в летной школе. Когда хлебосольный Лебедев наполнил граненые шкалики в четвертый раз, Варя наклонилась к Алеше, прядка ее волос коснулась разгоряченного Алешиного лица, и он услышал ее голос, упрашивающий и настойчивый:
– Товарищ лейтенант, не пейте больше.
Алеша посмотрел на нее отупевшими глазами, и вдруг пьяная улыбка сбежала с его лица, он залпом жадно осушил стакан холодного кваса, послушно кивнул головой:
– Вы правы. Не буду.
Сославшись на усталость и на то, что он хочет посмотреть Москву, в которой ни разу в жизни не был, Алеша решительно закрыл ладонью свою стопку. Варя, удержав в углах рта одобрительную улыбку, дружески кивнула ему головой. Алеша не мог знать, что в эту минуту она подумала: «Нравлюсь или нет? Если послушается – нравлюсь!»
– Подождите, – внезапно забеспокоился Лебедев, – ну, лейтенант Стрельцов – в Москву, а с вами что делать, сестренка?
– А я у Зубовской живу, – сказала Варя. – Там у меня мама.
– Так вы москвичка! – вскричал капитан. – Что же может быть лучше! Надеюсь, вы не откажетесь помочь лейтенанту сориентироваться в столице?
– Я? – дрогнувшим голосом переспросила девушка. – А что же, я могу.
– Ну вот и чудесно. Через четверть часа в Москву пойдет наша штабная «эмка». Готовьтесь. А вас, лейтенант, буду ждать на ужин. Впрочем, – Лебедев наморщил лоб и посмотрел в окно, – впрочем, вы можете в Москве и задержаться. Пожалуй, прикажу выдать вам ужин с собой.
Капитан, подозвав дежурного по столовой, что-то шепнул ему на ухо. Тот вернулся с объемистым пакетом и положил его перед Алексеем. Лебедев взглянул на часы.
– Машина уже должна подойти. До встречи, товарищ лейтенант, – сказал он приветливо, и Алеша с удивлением увидел, что жилистый, худощавый капитан совершенно трезв, несмотря на четыре добросовестно выпитые стограммовые стопки.
«Эмка» была не новая, но очень опрятная, выкрашенная в голубой цвет. По одному этому можно было безошибочно заключить, что аэродром, где базировались транспортные самолеты, еще не бомбили, здесь даже не "камуфлировали транспорт. За рулем сидел веселый краснощекий сержант, говоривший с мягким украинским акцентом. Стрельцов нерешительно потоптался около «эмки», не зная, посадить ли Варю впереди, рядом с шофером, или сесть там самому. Из затруднения вывел его сержант:
– А вы вместе сидайте назад, – посоветовал он. Это почему-то не пришло Алеше в голову. – У меня рессоры добрые, мягкие. Позади вам, товарищ лейтенант, будет не хуже, да и бал акать сподручнее со спутницей.
Варя, ссутулившись, первая пролезла в угол, прижалась к самому окну, торопливым движением оправила на коленях узкую юбку. Алеша хлопнул дверцей. «Эмка» закачалась на аэродромной дороге и вскоре выехала на шоссе.
Обогретый щедрым полуденным солнцем, осенний воздух был душен. У Алеши кружилась голова. Он еще никогда не пил так много. Пересиливая себя, он наклонился к девушке, обдав ее спиртным запахом.
– Вот еду… Москву посмотреть. Всю жизнь мечтал, а сегодня еду, – забормотал он сбивчиво. – А почему наши перебазируются? Ничего не понимаю. Позавчера только перелетели под Гжатск и опять перебазируются, а?
– Пид Гжатском уже фашисты, – не оборачиваясь, произнес шофер.
– Что? И под Гжатском уже? – Алеша не к месту закивал головой и вне всякой связи с предыдущим разговором спросил: – Сержант, постой-ка. А почему у вас тут всем распоряжается капитан Лебедев, а?
– Так кому ж не распоряжаться, як ни ему, командиру полка? – обгоняя тарахтевшую полуторку с сеном, ответил сержант.
Стрельцов раскрыл рот, и его глаза остекленели от изумления.
– Он командир полка?
– Ну а як же? Вин, капитан Лебедев, – тоном, не допускающим возражения, повторил шофер, и в зеркальце, косо висевшем над ним, Алеша и Варя увидели, как расплылось в улыбке его лицо. – Хороший вин мужик. Трошечки строг, но зато и справедлив. А про вас, товарищ лейтенант, вин знаете, что казав: уважь наикраще, он от моей головы нынче смерть отвел. Двух «мессеров» сбил.
– Положим, не двух, а одного, – поправил Алеша.
– Капитан казав – двух, – стоял на своем сержант.
– Второй сам врезался, я только посторонился, дорожку ему дал, – хмыкнул Алеша.
Прильнув к окошку, он сосредоточенно наблюдал, как нарастали признаки большого города. Движение на шоссе регулировали уже не красноармейцы в замасленных, пропыленных пилотках, а щеголеватые милиционеры. Вдоль шоссе, прерываемая иногда перелесками и лужайками, бежала лента пригородных построек. Домики различной вышины, деревянные и кирпичные, серые, красные, зеленые, оранжевые, с крышами шиферными и железными мелькали в окне. Алеша читал вывески магазинов: «Сельпо», «Промтоварный», «Овощи и фрукты», видел очереди людей, стоящих за пайком. Гуси лениво пили воду из дождевых луж, мальчишки играли в лапту, во дворах сушилось выстиранное белье. Дымили заводские трубы, проплывали большие, с высокими окнами корпуса цехов, и, честное слово, если бы не серые аэростаты воздушного заграждения, дремавшие кое-где на пригорках в это дневное время, не деревянные дощечки на столбах, показывающие путь к бомбоубежищам, не черные стволы зениток, мрачно устремленные в небо, – ничто бы не напоминало о жестокой войне, подкатывающейся к столице.
Но чем ближе подъезжали они к Москве, тем все резче и резче проступали тревожные приметы. Большой город был пронизан предчувствием надвигающейся опасности. На одном из перекрестков висел огромный плакат: женщина в черном развевающемся платке строго простирала вперед руку. «Родина-мать зовет!» – прочитал Алеша. С другого плаката боец в каске сурово смотрел на проезжающих;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101