Капитан с седыми висками снял трубку:
– «Ракета» слушает. Да. Петельников. Докладываю, товарищ Третий. Майор Хатнянский по вашему приказанию находится в готовности номер один. Поднимать в воздух? Есть разведать движение на участке Лазареве – Большие Развилки.
Капитан положил трубку, посмотрел на старшего политрука:
– Пойду выпускать майора.
– Один полетит? – недовольно нахмурился старший политрук. – Без прикрытия?
– Откуда же взять прикрытие? – горестно развел руками капитан. – Сами знаете, товарищ комиссар. Не от хорошей жизни одну машину в такое пекло посылаем. Все на задании, кроме капитана Боркуна. А его звено приказано держать в резерве.
– Плохо, – негромко сказал старший политрук. – Район разведки очень сложный… Пожелайте удачи Хатнянскому, начальник штаба.
Гремя сапогами, капитан Петельников пробежал мимо застывших в ожидании Стрельцова и Воронова. Он даже не взглянул на них. Он попросту их не заметил. Старший политрук молча присел на табурет и, опустив голову на широкие ладони, всматривался воспаленными от бессонницы глазами в пестрые контуры карты. Синие стрелки росли и двоились в глазах, и уже не карту, а землю, окутанную пожарами, видел перед собой старший политрук. Видел он дороги, какими совсем недавно отступал, города и села, где приходилось останавливаться, лесные массивы Белоруссии – над ними еще несколько дней назад дрался истребительный полк. Мысленно представлял он, как идут теперь по этим дорогам фашистские танки, вгрызаясь тяжелыми гусеницами в живое тело земли, как горят города и села и на некошеных пашнях в сивой осыпающейся пшенице лежат убитые. Сорок первый! А он-то мечтал в этом году поехать вместе с Софой в Гагры, загорать на Кавказском побережье. Жена, уютная комната с тюлевыми занавесками, размеренная жизнь учебного аэродрома с подъемами и отбоями – где все это?
Старший политрук поднял голову, и тяжелая дрема попятилась, отступила. Усталые глаза остановились на незнакомых лейтенантах, с минуту, если не больше, удивленно смотрели на свежие ремни, опоясывающие их гимнастерки, на новые сапоги и петлицы. Все их чистое, ладно пригнанное обмундирование так не вязалось с окружающей обстановкой, с полутемным сводом землянки – оттуда время от времени падали тугие смолистые капли, – с темным окошком, выходящим на чистое поле, и с близкими чиханиями мотора – его, очевидно, запускал на своем истребителе майор Хатнянский.
Эти два свеженьких, чистеньких лейтенанта болезненно напомнили старшему политруку ту жизнь, что кончилась двадцать второго июня, – мирную жизнь военных аэродромов и авиационных городков, жизнь, включавшую в себя и отпуска, и выходные дни, и товарищеские вечеринки, и часы, проходившие в семье.
Было в этом неожиданном появлении лейтенантов что-то теплое, внесшее на мгновение покой и порядок в суматошную фронтовую жизнь. И голос старшего политрука обрадованно дрогнул, когда он спросил у стоявшего к нему поближе Стрельцова:
– Да вы откуда такие здесь взялись, товарищи?
Стрельцов быстро взглянул на Воронова. Так уж было у друзей заведено: если одному требовалось говорить за двоих – отвечал всегда Воронов. Он и в этот раз картинно подбросил ладонь к виску и отрапортовал:
– Товарищ старший политрук, лейтенанты Воронов и Стрельцов после окончания авиационной школы направлены в девяносто пятый истребительный авиационный полк для дальнейшего прохождения службы.
Старший политрук встал, подошел к ним и протянул каждому руку.
– Будем знакомиться. Комиссар полка старший политрук Румянцев. – Он вскинул голову и не удержался от улыбки. – Экие вы нарядные, право, ребята. – Так ведь мы же прямо из школы, – смутился Воронов, – из далекого тыла.
– Долго к нам пробирались?
– Нет, товарищ старший политрук. Мы же авиация. До Волоколамска нас на Ли-2 подбросили, а оттуда на попутной машине.
Стекла землянки задребезжали от рева мотора. Румянцев, а следом за ним и оба лейтенанта посмотрели в высокое оконце, но так ничего и не увидели. Лишь по окрепшему гулу определили, что это пошел на взлет истребитель.
Румянцев кивнул лейтенантам:
– Садитесь, товарищи, за стол. Чувствуйте себя здесь как дома. Это ваш дом, товарищи лейтенанты. Да, ваш дом. И неизвестно насколько.
Стрельцов и Воронов, присев на узкую скамью, напряженно молчали под внимательным, чуть насмешливым взглядом комиссара. Румянцев полез в карман, достал пачку «Казбека», небрежно ее распахнул. На карту просыпались щепотки душистого табака.
– Закуривайте. Московские. Нас столица не забывает. Слишком уж мы от нее теперь близко… Ну, берите.
– Вот за это спасибо, – оживился Воронов. – За весь день ни одной затяжки не сделал.
– А ваш товарищ почему не берет?
– Он у меня одними леденцами питается, – усмехнулся Воронов.
– Что ж, – одобрил комиссар, – леденцы тоже дело не зряшное. – Он достал зажигалку, поднес ее к папиросе. Затяжку сделал глубокую, жадную. Потом внимательно прочитал их командировочные предписания и на уголке каждого сделал косую пометку: «Капитану Петельникову. Зачислить в штат». – Формальности, как говорится, соблюдены, – улыбнулся он. – Вернется со старта начальник штаба, вас разместит и поставит на довольствие, а теперь поговорим по существу.
Однако вновь затрезвонил телефон, и комиссар снял трубку:
– Старший политрук Румянцев у аппарата. – Его полное лицо с глубокими складками в углах рта сделалось напряженным. – Слушаю вас, товарищ Второй. Майор Хатнянский уже более десяти минут в воздухе. Вероятно, подходит к линии фронта. Что, что? Какие американцы? Да, понимаю. Нет, не приходилось. Никогда еще не приходилось. Не беспокойтесь, товарищ Второй. Лицом в грязь не ударим.
Румянцев отошел от телефона и растворил дверь во вторую половину землянки, отделенную от первой перегородкой из неотесанных досок. Там были устроены двухэтажные нары, и на них в полумраке дремало несколько человек. Стояла невесть как попавшая сюда школьная парта, за ней четыре летчика в легких темно-синих комбинезонах ожесточенно резались в домино. Неярко горела «летучая мышь». Полосы бледно-желтого света вырывали из темноты кусок стены с наклеенным на него плакатом: простоволосая женщина с сухими от горя глазами прижимала к груди беззащитного ребенка и рукой указывала вперед. «Воин, отомсти!» – требовала она.
– А ну-ка, гренадеры, – повелительно, хотя и с добродушным смешком, произнес Румянцев, – всем до единого подъем. Срочно причесаться, застегнуться на все пуговицы, заправиться.
– Что за парад предстоит, товарищ комиссар? – сонно спросил с верхних нар большой, грузный летчик.
– Берите выше, капитан Боркун! Не парад, а целый дипломатический прием. Только что звонили из штаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– «Ракета» слушает. Да. Петельников. Докладываю, товарищ Третий. Майор Хатнянский по вашему приказанию находится в готовности номер один. Поднимать в воздух? Есть разведать движение на участке Лазареве – Большие Развилки.
Капитан положил трубку, посмотрел на старшего политрука:
– Пойду выпускать майора.
– Один полетит? – недовольно нахмурился старший политрук. – Без прикрытия?
– Откуда же взять прикрытие? – горестно развел руками капитан. – Сами знаете, товарищ комиссар. Не от хорошей жизни одну машину в такое пекло посылаем. Все на задании, кроме капитана Боркуна. А его звено приказано держать в резерве.
– Плохо, – негромко сказал старший политрук. – Район разведки очень сложный… Пожелайте удачи Хатнянскому, начальник штаба.
Гремя сапогами, капитан Петельников пробежал мимо застывших в ожидании Стрельцова и Воронова. Он даже не взглянул на них. Он попросту их не заметил. Старший политрук молча присел на табурет и, опустив голову на широкие ладони, всматривался воспаленными от бессонницы глазами в пестрые контуры карты. Синие стрелки росли и двоились в глазах, и уже не карту, а землю, окутанную пожарами, видел перед собой старший политрук. Видел он дороги, какими совсем недавно отступал, города и села, где приходилось останавливаться, лесные массивы Белоруссии – над ними еще несколько дней назад дрался истребительный полк. Мысленно представлял он, как идут теперь по этим дорогам фашистские танки, вгрызаясь тяжелыми гусеницами в живое тело земли, как горят города и села и на некошеных пашнях в сивой осыпающейся пшенице лежат убитые. Сорок первый! А он-то мечтал в этом году поехать вместе с Софой в Гагры, загорать на Кавказском побережье. Жена, уютная комната с тюлевыми занавесками, размеренная жизнь учебного аэродрома с подъемами и отбоями – где все это?
Старший политрук поднял голову, и тяжелая дрема попятилась, отступила. Усталые глаза остановились на незнакомых лейтенантах, с минуту, если не больше, удивленно смотрели на свежие ремни, опоясывающие их гимнастерки, на новые сапоги и петлицы. Все их чистое, ладно пригнанное обмундирование так не вязалось с окружающей обстановкой, с полутемным сводом землянки – оттуда время от времени падали тугие смолистые капли, – с темным окошком, выходящим на чистое поле, и с близкими чиханиями мотора – его, очевидно, запускал на своем истребителе майор Хатнянский.
Эти два свеженьких, чистеньких лейтенанта болезненно напомнили старшему политруку ту жизнь, что кончилась двадцать второго июня, – мирную жизнь военных аэродромов и авиационных городков, жизнь, включавшую в себя и отпуска, и выходные дни, и товарищеские вечеринки, и часы, проходившие в семье.
Было в этом неожиданном появлении лейтенантов что-то теплое, внесшее на мгновение покой и порядок в суматошную фронтовую жизнь. И голос старшего политрука обрадованно дрогнул, когда он спросил у стоявшего к нему поближе Стрельцова:
– Да вы откуда такие здесь взялись, товарищи?
Стрельцов быстро взглянул на Воронова. Так уж было у друзей заведено: если одному требовалось говорить за двоих – отвечал всегда Воронов. Он и в этот раз картинно подбросил ладонь к виску и отрапортовал:
– Товарищ старший политрук, лейтенанты Воронов и Стрельцов после окончания авиационной школы направлены в девяносто пятый истребительный авиационный полк для дальнейшего прохождения службы.
Старший политрук встал, подошел к ним и протянул каждому руку.
– Будем знакомиться. Комиссар полка старший политрук Румянцев. – Он вскинул голову и не удержался от улыбки. – Экие вы нарядные, право, ребята. – Так ведь мы же прямо из школы, – смутился Воронов, – из далекого тыла.
– Долго к нам пробирались?
– Нет, товарищ старший политрук. Мы же авиация. До Волоколамска нас на Ли-2 подбросили, а оттуда на попутной машине.
Стекла землянки задребезжали от рева мотора. Румянцев, а следом за ним и оба лейтенанта посмотрели в высокое оконце, но так ничего и не увидели. Лишь по окрепшему гулу определили, что это пошел на взлет истребитель.
Румянцев кивнул лейтенантам:
– Садитесь, товарищи, за стол. Чувствуйте себя здесь как дома. Это ваш дом, товарищи лейтенанты. Да, ваш дом. И неизвестно насколько.
Стрельцов и Воронов, присев на узкую скамью, напряженно молчали под внимательным, чуть насмешливым взглядом комиссара. Румянцев полез в карман, достал пачку «Казбека», небрежно ее распахнул. На карту просыпались щепотки душистого табака.
– Закуривайте. Московские. Нас столица не забывает. Слишком уж мы от нее теперь близко… Ну, берите.
– Вот за это спасибо, – оживился Воронов. – За весь день ни одной затяжки не сделал.
– А ваш товарищ почему не берет?
– Он у меня одними леденцами питается, – усмехнулся Воронов.
– Что ж, – одобрил комиссар, – леденцы тоже дело не зряшное. – Он достал зажигалку, поднес ее к папиросе. Затяжку сделал глубокую, жадную. Потом внимательно прочитал их командировочные предписания и на уголке каждого сделал косую пометку: «Капитану Петельникову. Зачислить в штат». – Формальности, как говорится, соблюдены, – улыбнулся он. – Вернется со старта начальник штаба, вас разместит и поставит на довольствие, а теперь поговорим по существу.
Однако вновь затрезвонил телефон, и комиссар снял трубку:
– Старший политрук Румянцев у аппарата. – Его полное лицо с глубокими складками в углах рта сделалось напряженным. – Слушаю вас, товарищ Второй. Майор Хатнянский уже более десяти минут в воздухе. Вероятно, подходит к линии фронта. Что, что? Какие американцы? Да, понимаю. Нет, не приходилось. Никогда еще не приходилось. Не беспокойтесь, товарищ Второй. Лицом в грязь не ударим.
Румянцев отошел от телефона и растворил дверь во вторую половину землянки, отделенную от первой перегородкой из неотесанных досок. Там были устроены двухэтажные нары, и на них в полумраке дремало несколько человек. Стояла невесть как попавшая сюда школьная парта, за ней четыре летчика в легких темно-синих комбинезонах ожесточенно резались в домино. Неярко горела «летучая мышь». Полосы бледно-желтого света вырывали из темноты кусок стены с наклеенным на него плакатом: простоволосая женщина с сухими от горя глазами прижимала к груди беззащитного ребенка и рукой указывала вперед. «Воин, отомсти!» – требовала она.
– А ну-ка, гренадеры, – повелительно, хотя и с добродушным смешком, произнес Румянцев, – всем до единого подъем. Срочно причесаться, застегнуться на все пуговицы, заправиться.
– Что за парад предстоит, товарищ комиссар? – сонно спросил с верхних нар большой, грузный летчик.
– Берите выше, капитан Боркун! Не парад, а целый дипломатический прием. Только что звонили из штаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101