Потом они прошли на пульт управления, с которого при помощи телевизоров велось наблюдение за самой камерой.
– На эти приборы можно положиться, – рассказывал конструктор. – Трудно придумать более точные. Они и биотоки, и частоту дыхания, и пульс, и температуру – все берут. – Конструктор несколько нервничал и не скрывал этого от космонавта. – Вы волнуетесь? – спросил он неожиданно.
– Чуточку, – засмеявшись, сознался Алеша.
– А я здорово, – прошептал он.
– Так и вы же держите испытание.
– И еще какое! – воскликнул Станислав Леонидович, и на его осунувшемся лице исчезла улыбка. – Сколько бы не пережил на своем веку человек, в каких бы переделках ни побывал, а каждое новое испытание рождает новые сомнения и тревоги. А сегодня… Хотя меня и называют в шутку «главным закройщиком космической одежды», но, понимаете, космический скафандр не так просто кроить, как модный костюм.
– Понимаю, – окнул Алеша.
– Вот и хорошо, волжанин, – передразнил его Станислав Леонидович, и оба улыбнулись.
– У нас в Верхневолжске так не окают, – поддел Алеша, – это только плохие киноактеры так окают, когда Максима Горького играют.
– Так я же не киноактер, я к-о-онструктор, – протянул Станислав Леонидович. – Теперь слушайте дальше. Космонавт в термобарокамеру допускается после того, как скафандр уже проверен на испытаниях. Вам будут даны три режима. Первый режим: вы проходите сквозь разреженное пространство, заполненное светящимися частицами. Их температура временами бывает очень высокой. Но частицы находятся в постоянном движении, проносятся с большим интервалом, поэтому воздействие их на организм должно быть незначительным. Потом мы включим режим два, и вы попадете в устойчивую температуру плюс сто двадцать градусов в условиях отсутствия кислорода. Представьте себе, что вы на Луне. Режим три – тоже пребывание на Луне, но уже ночное, когда там господствует космический холод в минус сто пятьдесят градусов. Запомните эти три режима.
– Запомнил, Станислав Леонидович.
– Тогда в камеру.
Под руководством конструктора два молодых техника облачили Горелова в новый скафандр. Жесткая его оболочка была не очень тяжелой. Она состояла из многих слоев: теплоизоляционного, герметического, силового и других. В скафандр непрерывно поступал кислород для дыхания, а вентиляционная система подавляла избыточное тепло. Новый гермошлем был не похож своей формой на предыдущие, открывал перед космонавтом хороший обзор. Горелов сел в просторное кресло, и его накрепко привязали. Затем на руки надели мягкие перчатки, и он услышал щелчки замков. Динамик над головой доносил в камеру голоса.
– Красавец, – поощрительно сказал руководитель опыта, а конструктор ласково похлопал ладонью по стеклу гермошлема.
Потом голоса стихли и Алеша услышал удаляющиеся шаги и легкий скрип, догадался: это закрыли внешнюю дверь, закрыли наглухо, и мощные насосы сейчас возьмутся за свое дело. Теперь за пределами его костюма создавалась такая воздушная среда, что, если на мгновение высунуться из скафандра, кровь закипит в жилах. Непослушное сердце забилось гулкими толчками.
– Алексей Павлович, – донесся голос конструктора, – не утомляйте себя мыслями об испытании, постарайтесь отвлечься.
«Ах вы, подлые доносчики! – подумал Горелов о самописцах, успевших сообщить на пульт, что пульс у него несколько нарушился. – Ерунда, справлюсь как-нибудь с собой. – Мысли бежали быстро и нестройно. – Тебе будет трудно, – убеждал он себя, – но ведь ты же еще не в настоящем космосе, а на земле. За каждым твоим движением наблюдает добрый десяток специалистов. Чего же волноваться?!»
– Вот так, – послышался снова голос конструктора. – Теперь можно и начинать. Через две минуты даю первый режим. Положение корпуса и головы не менять. Движения будете производить по моей команде.
– Есть, – откликнулся космонавт.
Бежали секунды, а он не ощущал никаких изменений. Белый металл шарообразной термобарокамеры окружал его во всех сторон. Спокойно подрагивали на приборах стрелки. Легкий звон улавливался в окружающем пространстве. Бас конструктора возник в ушах:
– Режим номер один, Алексей Павлович… сорок секунд… тридцать… десять…
Легкий звон стал нарастать и крепнуть, вся камера заполнилась им. И вдруг яркие имитационные вспышки, совсем такие, какие возникают при автогенной сварке, резанули по глазам, сначала больно, потом все слабее и слабее, будто накал их постепенно спадал. Стало жарко, и шарообразная кабина неестественно осветилась. «Так будет, когда я выйду в космос из корабля, – догадался Горелов. – Так будет, когда человек один на один останется с черным бездонным космосом». Прошла минута, другая, он постепенно привык и к жаре, и к бушевавшему вокруг яркому свету, они перестали его раздражать. Горелов спокойно выполнял движения, подсказанные с пульта управления, отвечал на вводные, передавал показания приборов, расположенных на специальной доске перед его глазами. Прошло запланированное время, и голос Станислава Леонидовича, но уже на такой торжественный, как перед началом испытания, сообщил:
– Начинаем режим номер два…
Вспышки исчезли, и неестественный свет в термобарокамере померк. Снова ее стены и вмонтированные в гнезда приборы обрели устойчивость и не подрагивали перед глазами. Жара резко спала, и Алеша обрадованно вздохнул. Конструктор задал несколько стереотипных вопросов: «Какое сегодня число?», «Жмет или не жмет скафандр?», «Сколько минут прошло на первом режиме?». Потом стало тихо. В камеру проник желтый холодный свет, совсем такой, какой излучает Луна. Он не резал глаз; скорее, был даже приятен тем, что казался ровным. Но вот Горелов явственно почувствовал, что ему становится в скафандре все жарче и жарче. Резким голосом конструктор запросил:
– Повторите условие режима номер два!
Сделав глотательное движение, Алеша четко ответил:
– Устойчивая температура плюс сто двадцать градусов при отсутствии кислорода.
– Правильно, – одобрил Станислав Леонидович.
«Сто двадцать градусов жары, – проносилось в голове Алексея, – это температура дня на Луне. А день там длится пятнадцать суток. И скафандр все это держит. Вот это одежка!»
Он больше не ощущал нарастания жары. Казалось, она остановилась, дышалось без больших усилий. Так можно было держаться и сутки, и больше, если привыкнуть к температурному режиму. В этом Алеша теперь не сомневался и совсем не удивился, когда услышал восклицания с пульта управления:
– Смотрите, как выдерживает! Пульс и дыхание вошли в норму.
– Потише, товарищи, – прогудел бас конструктора, – не отвлекайте космонавта.
Еще прошла минута, и Станислав Леонидович изменившимся голосом, будто ему самому в совершенно нормальных условиях недоставало кислорода, врастяжку скомандовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– На эти приборы можно положиться, – рассказывал конструктор. – Трудно придумать более точные. Они и биотоки, и частоту дыхания, и пульс, и температуру – все берут. – Конструктор несколько нервничал и не скрывал этого от космонавта. – Вы волнуетесь? – спросил он неожиданно.
– Чуточку, – засмеявшись, сознался Алеша.
– А я здорово, – прошептал он.
– Так и вы же держите испытание.
– И еще какое! – воскликнул Станислав Леонидович, и на его осунувшемся лице исчезла улыбка. – Сколько бы не пережил на своем веку человек, в каких бы переделках ни побывал, а каждое новое испытание рождает новые сомнения и тревоги. А сегодня… Хотя меня и называют в шутку «главным закройщиком космической одежды», но, понимаете, космический скафандр не так просто кроить, как модный костюм.
– Понимаю, – окнул Алеша.
– Вот и хорошо, волжанин, – передразнил его Станислав Леонидович, и оба улыбнулись.
– У нас в Верхневолжске так не окают, – поддел Алеша, – это только плохие киноактеры так окают, когда Максима Горького играют.
– Так я же не киноактер, я к-о-онструктор, – протянул Станислав Леонидович. – Теперь слушайте дальше. Космонавт в термобарокамеру допускается после того, как скафандр уже проверен на испытаниях. Вам будут даны три режима. Первый режим: вы проходите сквозь разреженное пространство, заполненное светящимися частицами. Их температура временами бывает очень высокой. Но частицы находятся в постоянном движении, проносятся с большим интервалом, поэтому воздействие их на организм должно быть незначительным. Потом мы включим режим два, и вы попадете в устойчивую температуру плюс сто двадцать градусов в условиях отсутствия кислорода. Представьте себе, что вы на Луне. Режим три – тоже пребывание на Луне, но уже ночное, когда там господствует космический холод в минус сто пятьдесят градусов. Запомните эти три режима.
– Запомнил, Станислав Леонидович.
– Тогда в камеру.
Под руководством конструктора два молодых техника облачили Горелова в новый скафандр. Жесткая его оболочка была не очень тяжелой. Она состояла из многих слоев: теплоизоляционного, герметического, силового и других. В скафандр непрерывно поступал кислород для дыхания, а вентиляционная система подавляла избыточное тепло. Новый гермошлем был не похож своей формой на предыдущие, открывал перед космонавтом хороший обзор. Горелов сел в просторное кресло, и его накрепко привязали. Затем на руки надели мягкие перчатки, и он услышал щелчки замков. Динамик над головой доносил в камеру голоса.
– Красавец, – поощрительно сказал руководитель опыта, а конструктор ласково похлопал ладонью по стеклу гермошлема.
Потом голоса стихли и Алеша услышал удаляющиеся шаги и легкий скрип, догадался: это закрыли внешнюю дверь, закрыли наглухо, и мощные насосы сейчас возьмутся за свое дело. Теперь за пределами его костюма создавалась такая воздушная среда, что, если на мгновение высунуться из скафандра, кровь закипит в жилах. Непослушное сердце забилось гулкими толчками.
– Алексей Павлович, – донесся голос конструктора, – не утомляйте себя мыслями об испытании, постарайтесь отвлечься.
«Ах вы, подлые доносчики! – подумал Горелов о самописцах, успевших сообщить на пульт, что пульс у него несколько нарушился. – Ерунда, справлюсь как-нибудь с собой. – Мысли бежали быстро и нестройно. – Тебе будет трудно, – убеждал он себя, – но ведь ты же еще не в настоящем космосе, а на земле. За каждым твоим движением наблюдает добрый десяток специалистов. Чего же волноваться?!»
– Вот так, – послышался снова голос конструктора. – Теперь можно и начинать. Через две минуты даю первый режим. Положение корпуса и головы не менять. Движения будете производить по моей команде.
– Есть, – откликнулся космонавт.
Бежали секунды, а он не ощущал никаких изменений. Белый металл шарообразной термобарокамеры окружал его во всех сторон. Спокойно подрагивали на приборах стрелки. Легкий звон улавливался в окружающем пространстве. Бас конструктора возник в ушах:
– Режим номер один, Алексей Павлович… сорок секунд… тридцать… десять…
Легкий звон стал нарастать и крепнуть, вся камера заполнилась им. И вдруг яркие имитационные вспышки, совсем такие, какие возникают при автогенной сварке, резанули по глазам, сначала больно, потом все слабее и слабее, будто накал их постепенно спадал. Стало жарко, и шарообразная кабина неестественно осветилась. «Так будет, когда я выйду в космос из корабля, – догадался Горелов. – Так будет, когда человек один на один останется с черным бездонным космосом». Прошла минута, другая, он постепенно привык и к жаре, и к бушевавшему вокруг яркому свету, они перестали его раздражать. Горелов спокойно выполнял движения, подсказанные с пульта управления, отвечал на вводные, передавал показания приборов, расположенных на специальной доске перед его глазами. Прошло запланированное время, и голос Станислава Леонидовича, но уже на такой торжественный, как перед началом испытания, сообщил:
– Начинаем режим номер два…
Вспышки исчезли, и неестественный свет в термобарокамере померк. Снова ее стены и вмонтированные в гнезда приборы обрели устойчивость и не подрагивали перед глазами. Жара резко спала, и Алеша обрадованно вздохнул. Конструктор задал несколько стереотипных вопросов: «Какое сегодня число?», «Жмет или не жмет скафандр?», «Сколько минут прошло на первом режиме?». Потом стало тихо. В камеру проник желтый холодный свет, совсем такой, какой излучает Луна. Он не резал глаз; скорее, был даже приятен тем, что казался ровным. Но вот Горелов явственно почувствовал, что ему становится в скафандре все жарче и жарче. Резким голосом конструктор запросил:
– Повторите условие режима номер два!
Сделав глотательное движение, Алеша четко ответил:
– Устойчивая температура плюс сто двадцать градусов при отсутствии кислорода.
– Правильно, – одобрил Станислав Леонидович.
«Сто двадцать градусов жары, – проносилось в голове Алексея, – это температура дня на Луне. А день там длится пятнадцать суток. И скафандр все это держит. Вот это одежка!»
Он больше не ощущал нарастания жары. Казалось, она остановилась, дышалось без больших усилий. Так можно было держаться и сутки, и больше, если привыкнуть к температурному режиму. В этом Алеша теперь не сомневался и совсем не удивился, когда услышал восклицания с пульта управления:
– Смотрите, как выдерживает! Пульс и дыхание вошли в норму.
– Потише, товарищи, – прогудел бас конструктора, – не отвлекайте космонавта.
Еще прошла минута, и Станислав Леонидович изменившимся голосом, будто ему самому в совершенно нормальных условиях недоставало кислорода, врастяжку скомандовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106