И весь кабинет Гамзина был как младший брат кабинету Автономова. Только все в меньших размерах.
Ослепленный светом, Гамзин прикрыл глаза ладонью.
– Я же предупреждал! – Но увидев из-под ладони Грекова, он тут же спустил с кровати ноги. – Я, Василий Гаврилович, всего только пять минут, как задремал. Тут только попусти, и круглые сутки будет к начальнику района очередь стоять. Если вас интересует последняя сводка… – Его рука потянулась к столику.
Греков жестом успокоил его.
– Я попутно. Всего лишь на одну записку взглянуть.
По-птичьи круглые глаза Гамзина стали еще более круглыми.
– На какую записку?
– Которая, кажется, случайно попала вам от кого-то из ЗК. – Греков старался говорить как можно небрежнее. – Как вы знаете, каждый такой случай мимо политотдела не должен проходить.
– Ах да, сам не знаю, как она ко мне могла попасть. За этими ЗК никогда не уследишь. – Гамзин полез в карман кителя, повешенного на спинку стула. Листок оторванного от папиросной коробки картона он достал из записной книжки.
Греков вскользь пробежал глазами строчки, набросанные на картоне простым карандашом еще совсем мальчишеским почерком. «Если сам откажет, – прочитал он, – ты, рыженькая, не унывай, обещают амнистию. А пахана я не боюсь».
Записка была без подписи. Перевернув листок картона с сургучным пятном «Нашей марки», Греков подумал, что автор записки папиросы курит дорогие. А быть может, подобрал он и кем-то брошенную на плотине пустую коробку из-под «Нашей марки». Вон на стуле у Гамзина тоже раскрыта «Наша марка».
33
Нет, так и не удалось ему попасть домой, чтобы поспать хотя бы час. Когда вышел от Гамзина, уже рассвело. Солнце поднималось из-за Дона. На эстакаде и на картах намыва ночная смена уступала место дневной. Одни, молчаливые, дрогнувшие в туманной наволочи, под конвоем выливались из ворот строительных районов, другие вливались в ворота и растекались по участкам. А по всем дорогам и тропинкам вразброд и кучками поднимались из поселка к эстакаде и расходились на левое и правое крылья песчаной плотины вольные. Там торжествовал молодой беспечный смех.
Заглянув в политотдел, Греков успел и на диспетчерку, которую уже проводил Автономов, как всегда, с матово-розовым лицом, как будто он без всякого перерыва проспал всю ночь, С диспетчерки Греков поехал на раскопки хазарской крепости, на арматурный двор, в акваторию будущего порта. Теперь уже он знал, что до вечера ему не вырваться из этого ритма.
Он давно заметил какую-то особую, власть этого ритма и над всеми другими людьми на стройке. И над теми, которые вливались на объекты из зоны и выливались обратно в сопровождении конвоиров; и над теми, которые входили и выходили из ворот мимо вахтеров свободными, шумными толпами. Вот уже три года, как он на стройке, но каждый раз какое-то непонятное беспокойство охватывало его, когда он видел, как и те и другие с началом рабочего дня смешивались на строительных участках. После этого уже невозможно было различить, кто ЗК, а кто вольный. Сплошь и рядом можно было слышать, как кто-нибудь из ЗК, не стесняя себя выбором слов, покрикивал на своего напарника из вольных, и тот не обижался, но можно было видеть, как и ЗК при чересчур суровом окрике вольного лишь раздувал ноздри, но тут же и начинал делать что ему говорили. Как будто на это время таяла между ними перегородка. Вдруг нелепостью начинала казаться Грекову и вся эта колючая изгородь с венчающими ее по углам сторожевыми вышками.
Но опять звучал сигнал отбоя. Одни вываливались из ворот строительных объектов насмешливыми толпами, а другие молча вытягивались под конвоем. И сразу протянутая между сторожевыми вышками проволока опять начинала впиваться в сердце своими шипами. Невозможно было заслониться от всего этого ни словами Автономова, что все это было заведено не нами, ни другими его же словами, что наше дело – воздвигать плотину, оставлять о себе память в вещах. Ни заслониться было, ни заглушить все более острое день ото дня беспокойство и все более жгучую тревогу тем, что есть еще вопросы, на которые могут быть даны ответы только завтра. Но почему же завтра, если не в двухтысяча первом году, а теперь был наказан на пятнадцать лет Молчанов, в то время как его товарищ, Зверев, с которым они сидели на одной парте, здесь же работает вольнонаемным? И с Коптевым все, что привело, его сюда, случилось уже после того, как он вернулся с фронта. Кто из них действительно виноват, а кто ошибся или же просто попал, как иногда говорил тот же Автономов, в густой бредень? Вон и Галина Алексеевна Цымлова домогается этого ответа.
Если откладывать его на завтра, то чем же перед Грековым и Автономовым провинились их дети и внуки, на плечи которых должно будет лечь это неслыханное по тяжести бремя?…
В этот день он опять поздно вернулся домой. По привычке неслышно ступая, прошел к себе в комнату и, чтобы никого не разбудить, совсем мягко щелкнул выключателем.
34
Ночной прохожий, взглянув на освещенные окна дома Грековых, скорее всего подумал бы, что сегодня что-то опять очень долго засиделся за своими бумагами начальник политотдела стройки. Более любопытный замедлил бы шаги и даже постоял под окнами, но так ничего бы и не узнал. Разве что увидел на тюлевых занавесках противоположных крайних окон две тени – мужскую и женскую. Света между этими двумя окнами посредине дома не было.
Но никому и в голову не могло бы прийти то, что теперь все чаще приходило в голову Грекову. Поскольку их дом был построен подковой, он из своего окна так же хорошо видел тень Валентины Ивановны, как, должно быть, и она видела его тень. Лишь иногда чуть колебнется и вновь замрет. А может быть, это дуновение ветра колебало тончайший тюль?…
Ей, как и ему, видны и неосвещенные окна. Два окна – они как раз находятся между ними. Это окна той самой комнаты, где спит Алеша. Как всегда, он спит, зарыв темную, с крупными кольцами волос, голову под подушку, руки и ноги разбросаны во все стороны, и простыня у него конечно, на полу. Здесь, вблизи большой воды, прохладно ночью, но Алешке все равно жарко. У спинки дивана или же у дверей стоят удочки, а на столе или на стуле – банка с червями. Вечером, как вернулся с рыбалки, так и побросал все это, где попало. Только сумочку с красноперками и речными бычками, свой улов, отдал Тане – кошкам на ужин.
И конечно, по всей комнате разбросана его одежда. Парусиновые брюки лежат где-нибудь комком, один сандалет под диваном, а другой у порога. Утром, когда он еще будет спать, хозяйка дома, как всегда, позаботится о том, чтобы все прибрать и положить на место, разгладить ему брюки и повесить на спинку стула чистую рубашку. И потом ни единым словом не упрекнет его за неаккуратность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81