Два шофера сменялись за рулем автомобиля, пока звезда либо дремала, либо обдумывала свою новую тему на подушках сиденья.
– В таком случае позволю себе и я набросать сюжет из жизни, – сказала Лилия Андреевна.
Доброхотов, наклоняя голову, изъявил готовность послушать. Больше всего теперь хотелось бы Лилии Андреевне, чтобы ее железобетонный Кузьма послушал, как другие оценивают в ней именно то, что он называет блажью. Играя в руке бронзовой пепельницей, исполненной мастером в виде казачьего сапожка, и поглядывая исподлобья в сторону Гамзина, она стала излагать свой сюжет.
– Он – крановщик, она – молодая казачка из станицы. Он, как говорится, от нее без ума, кажется, и она не совсем к нему равнодушна. Но есть некая причина, которая мешает осуществиться их союзу.
Спутник Доброхотова, подняв от стола лицо с лоснящимся подбородком, в который только что упиралась ножка индейки, меланхолически заметил:
– Типичный треугольник.
– Не совсем, – с улыбкой возразила Лилия Андреевна. – Представьте, есть и четвертый угол.
Спутник Доброхотова с недоумением посмотрел на нее и предпочел больше не отрываться от индейки. Его патрон задумчиво переспросил:
– Вы говорите, казачка?
– Что ни на есть потомственная! – По тону Лилии Андреевны можно было понять, что она готова поклясться в этом на той шашке, что тускло мерцала на текинском ковре. – Но теперь она передовик на стройке. – При этом она снова бросила взгляд на Гамзина. Тот скучающе отвернулся.
– Что ж, в этом есть зерно, – заверил Лилию Андреевну гость.
Она просияла:
– Уступаю его вам безвозмездно.
Он наклонил голову.
– Не преминул бы воспользоваться, но на этот раз…
Его спутник, отрываясь от индейки, пояснил:
– У Степана Петровича свой метод. Он обычно приезжает на объект с уже сложившимся сюжетом. Ему лишь необходима бывает фактура.
Доброхотов добавил:
– Антураж.
27
В то время как все в молчании пытались оценить значимость этого слова, а спутник Доброхотова с видом соавтора обводил присутствующих взглядом, из дальнего угла комнаты, с того самого кресла, над которым висела казачья шашка, раздался стремительный, как взмах этой шашки, вопрос:
– А как бы вы поступили, если бы жизнь действительно продиктовала вам здесь свою тему?
Спрашивала Галина Алексеевна, жена Цымлова, которая до этого молча сидела, утонув в глубоком кресле, свернувшись, как кошечка, и не принимая участия в общем разговоре.
– В искусстве так не бывает, – доставая концом ножа из горлышка хрустальной баночки хрен, уверенно сказал спутник Доброхотова.
Но патрон впервые за весь вечер строго взглянул на него.
– Еще и как бывает, – он с поощрительной улыбкой повернулся к Галине Алексеевне. Ее притененная абажуром головка показалась ему хорошенькой, а он был неравнодушен к хорошеньким женщинам.
– Например?
Галина Алексеевна решительно встряхнула головой. Ее волосы сверкнули.
– Жили-были два однокашника, даже два соседа. Лазили друг к другу через забор, вместе строили скворешни, и матери пекли им пироги в один и тот же день рождения. А потом их разбросала жизнь. Как вдруг один из них узнает другого здесь под конвоем.
По губам Доброхотова промелькнула улыбка явного снисхождения.
– Согласитесь, что и в творчестве могут быть, так сказать, запретные зоны.
– Мне всегда казалось, что нельзя расчленить жизнь на запретные и незапретные темы. Я, конечно, не писательница, – Доброхотов поощрительно улыбнулся, – но мне кажется, что писать можно обо всем. Разве можно запретить сердцу любить или ненавидеть?
Доброхотов совсем широко заулыбался. В лице у него появилось что-то от рубахи-парня.
– Когда-нибудь – да, но то, что вы имеете в виду, – тема будущего.
Все поддались обаянию его улыбки, а Лилия Андреевна обвела взглядом комнату, приглашая тех, кто, возможно, еще сомневался, окончательно удостовериться, какой у нее гость. Встречая ее взгляд, Гамзин наклонил голову с усами, подстриженными, как у Автономова. Лишь одной этой маленькой женщине с волосами цвета осенней листвы, казалось, не было дела до того, какой человек снизошел до разговора с нею.
– В таком случае, – сказала она, – я отказываюсь понимать, какой смысл в вашем, как вы говорите, творческом труде. Если он состоит в том, чтобы уметь сегодня обходить запретные зоны, оставляя их тем, кто отважится заглянуть в них завтра, то для этого, мне кажется, необходим не талант, а ловкость.
«Ай-яй, у кошечки коготки», – подумал Греков. Медленным движением руки откидывая со лба волосы, Галина Алексеевна ждала ответа. Легкий шок наступил после ее слов за столом. Рыжеволосый спутник Доброхотова хмыкнул. Гамзин со вниманием рассматривал на свет свой бокал, наполненный красным виноградным вином. Даже находчивая хозяйка этого салона не сумела сразу отреагировать должным образом, а лишь приоткрыла рот, взглядывая на гостя базедовыми глазами.
Впиваясь пальцами в поручни кресла, он подался вперед, смуглая кожа обтянула его скулы. Греков отметил, что оно стало почти хищным.
Но из горла Доброхотова вдруг вырвался не воинственный клекот, а хриплый смех, переходящий в глухое ворчание.
– Вы, должно быть, самая агрессивная женщина здесь на стройке. Это вам к лицу.
О, это был испытанный боец! В самое горячее время на литературных дискуссиях в Москве он не шатался. И он хорошо знал, когда время нанести удар, а когда лучше увернуться от удара, спрятавшись за щитом шутки. Лилия Андреевна тотчас же уловила струю.
– Я и забыла вам сказать, что Галина Алексеевна у нас хетагуровка.
– Но, Лилия Андреевна… – сердито запротестовала Галина Алексеевна.
– Не скромничайте, мне Федор Иванович рассказывал о вашей жизни на погранзаставе!… Представьте, эта очаровательная шатенка участвовала в бою с самураями. Даже бросала гранаты.
Облокачиваясь на спинку кресла, Доброхотов обнажил густые мелкие зубы.
– Интересно.
– Как вам, Лилия Андреевна, не стыдно, – краснея до корней волос, сказала Галина Алексеевна. – Все было совсем не так.
Но хозяйка уже вошла в роль.
– Излишняя скромность паче гордости. Вы обязательно должны рассказать об этом Степану Петровичу. Страна должна знать своих героев.
Все занялись тем, что наперебой стали уговаривать Галину Алексеевну. Только что такая храбрая, она затравленно озиралась. В тех уговорах, которые сыпались на нее со всех сторон, она чувствовала подвох, но что это за подвох, еще не успела догадаться. Вдруг, встречаясь со взглядом Грекова, она догадалась. Ее щеки запылали.
– Все-таки вы так и не ответили на мой вопрос: что должен был подумать юноша, который узнал в колонне преступников друга своего детства?
– Он должен был в первую очередь подумать, что каждый сам расплачивается за свои пороки, – грубо сказал Доброхотов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– В таком случае позволю себе и я набросать сюжет из жизни, – сказала Лилия Андреевна.
Доброхотов, наклоняя голову, изъявил готовность послушать. Больше всего теперь хотелось бы Лилии Андреевне, чтобы ее железобетонный Кузьма послушал, как другие оценивают в ней именно то, что он называет блажью. Играя в руке бронзовой пепельницей, исполненной мастером в виде казачьего сапожка, и поглядывая исподлобья в сторону Гамзина, она стала излагать свой сюжет.
– Он – крановщик, она – молодая казачка из станицы. Он, как говорится, от нее без ума, кажется, и она не совсем к нему равнодушна. Но есть некая причина, которая мешает осуществиться их союзу.
Спутник Доброхотова, подняв от стола лицо с лоснящимся подбородком, в который только что упиралась ножка индейки, меланхолически заметил:
– Типичный треугольник.
– Не совсем, – с улыбкой возразила Лилия Андреевна. – Представьте, есть и четвертый угол.
Спутник Доброхотова с недоумением посмотрел на нее и предпочел больше не отрываться от индейки. Его патрон задумчиво переспросил:
– Вы говорите, казачка?
– Что ни на есть потомственная! – По тону Лилии Андреевны можно было понять, что она готова поклясться в этом на той шашке, что тускло мерцала на текинском ковре. – Но теперь она передовик на стройке. – При этом она снова бросила взгляд на Гамзина. Тот скучающе отвернулся.
– Что ж, в этом есть зерно, – заверил Лилию Андреевну гость.
Она просияла:
– Уступаю его вам безвозмездно.
Он наклонил голову.
– Не преминул бы воспользоваться, но на этот раз…
Его спутник, отрываясь от индейки, пояснил:
– У Степана Петровича свой метод. Он обычно приезжает на объект с уже сложившимся сюжетом. Ему лишь необходима бывает фактура.
Доброхотов добавил:
– Антураж.
27
В то время как все в молчании пытались оценить значимость этого слова, а спутник Доброхотова с видом соавтора обводил присутствующих взглядом, из дальнего угла комнаты, с того самого кресла, над которым висела казачья шашка, раздался стремительный, как взмах этой шашки, вопрос:
– А как бы вы поступили, если бы жизнь действительно продиктовала вам здесь свою тему?
Спрашивала Галина Алексеевна, жена Цымлова, которая до этого молча сидела, утонув в глубоком кресле, свернувшись, как кошечка, и не принимая участия в общем разговоре.
– В искусстве так не бывает, – доставая концом ножа из горлышка хрустальной баночки хрен, уверенно сказал спутник Доброхотова.
Но патрон впервые за весь вечер строго взглянул на него.
– Еще и как бывает, – он с поощрительной улыбкой повернулся к Галине Алексеевне. Ее притененная абажуром головка показалась ему хорошенькой, а он был неравнодушен к хорошеньким женщинам.
– Например?
Галина Алексеевна решительно встряхнула головой. Ее волосы сверкнули.
– Жили-были два однокашника, даже два соседа. Лазили друг к другу через забор, вместе строили скворешни, и матери пекли им пироги в один и тот же день рождения. А потом их разбросала жизнь. Как вдруг один из них узнает другого здесь под конвоем.
По губам Доброхотова промелькнула улыбка явного снисхождения.
– Согласитесь, что и в творчестве могут быть, так сказать, запретные зоны.
– Мне всегда казалось, что нельзя расчленить жизнь на запретные и незапретные темы. Я, конечно, не писательница, – Доброхотов поощрительно улыбнулся, – но мне кажется, что писать можно обо всем. Разве можно запретить сердцу любить или ненавидеть?
Доброхотов совсем широко заулыбался. В лице у него появилось что-то от рубахи-парня.
– Когда-нибудь – да, но то, что вы имеете в виду, – тема будущего.
Все поддались обаянию его улыбки, а Лилия Андреевна обвела взглядом комнату, приглашая тех, кто, возможно, еще сомневался, окончательно удостовериться, какой у нее гость. Встречая ее взгляд, Гамзин наклонил голову с усами, подстриженными, как у Автономова. Лишь одной этой маленькой женщине с волосами цвета осенней листвы, казалось, не было дела до того, какой человек снизошел до разговора с нею.
– В таком случае, – сказала она, – я отказываюсь понимать, какой смысл в вашем, как вы говорите, творческом труде. Если он состоит в том, чтобы уметь сегодня обходить запретные зоны, оставляя их тем, кто отважится заглянуть в них завтра, то для этого, мне кажется, необходим не талант, а ловкость.
«Ай-яй, у кошечки коготки», – подумал Греков. Медленным движением руки откидывая со лба волосы, Галина Алексеевна ждала ответа. Легкий шок наступил после ее слов за столом. Рыжеволосый спутник Доброхотова хмыкнул. Гамзин со вниманием рассматривал на свет свой бокал, наполненный красным виноградным вином. Даже находчивая хозяйка этого салона не сумела сразу отреагировать должным образом, а лишь приоткрыла рот, взглядывая на гостя базедовыми глазами.
Впиваясь пальцами в поручни кресла, он подался вперед, смуглая кожа обтянула его скулы. Греков отметил, что оно стало почти хищным.
Но из горла Доброхотова вдруг вырвался не воинственный клекот, а хриплый смех, переходящий в глухое ворчание.
– Вы, должно быть, самая агрессивная женщина здесь на стройке. Это вам к лицу.
О, это был испытанный боец! В самое горячее время на литературных дискуссиях в Москве он не шатался. И он хорошо знал, когда время нанести удар, а когда лучше увернуться от удара, спрятавшись за щитом шутки. Лилия Андреевна тотчас же уловила струю.
– Я и забыла вам сказать, что Галина Алексеевна у нас хетагуровка.
– Но, Лилия Андреевна… – сердито запротестовала Галина Алексеевна.
– Не скромничайте, мне Федор Иванович рассказывал о вашей жизни на погранзаставе!… Представьте, эта очаровательная шатенка участвовала в бою с самураями. Даже бросала гранаты.
Облокачиваясь на спинку кресла, Доброхотов обнажил густые мелкие зубы.
– Интересно.
– Как вам, Лилия Андреевна, не стыдно, – краснея до корней волос, сказала Галина Алексеевна. – Все было совсем не так.
Но хозяйка уже вошла в роль.
– Излишняя скромность паче гордости. Вы обязательно должны рассказать об этом Степану Петровичу. Страна должна знать своих героев.
Все занялись тем, что наперебой стали уговаривать Галину Алексеевну. Только что такая храбрая, она затравленно озиралась. В тех уговорах, которые сыпались на нее со всех сторон, она чувствовала подвох, но что это за подвох, еще не успела догадаться. Вдруг, встречаясь со взглядом Грекова, она догадалась. Ее щеки запылали.
– Все-таки вы так и не ответили на мой вопрос: что должен был подумать юноша, который узнал в колонне преступников друга своего детства?
– Он должен был в первую очередь подумать, что каждый сам расплачивается за свои пороки, – грубо сказал Доброхотов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81