Ты ведь любишь фотографироваться, красавчик? У нас таких снимочков очень много. Мы, сволочь, очень давно ведем на тебя досье.
Ты все понял, гений XX века?
Ну, покедова!
Будущий директор института и его верные помощники».
В конверте были четыре фотографии. На первой был зафиксирован Ярослав Петрович в состояний довольно сильного опьянения, в момент, когда ему стало плохо. Виделись кусты, край клумбы, светился фонарь – очевидно, снимали вечером, где-то в парке. Качество снимка оставляло желать лучшего, но было ясно, что это натуральная фотография, а не фотомонтаж.
На втором снимке Красин целовал молодую полуобнаженную женщину. В объектив попал диван, разбросанное по нему белье. Сбоку столик – на столике бутылка с вином.
С третьей фотографии на Ярослава Петровича смотрела его жена. Держа в руках кофточку, она что-то сердито говорила в объектив, явно торговалась. Фоном ей служила обстановка женского туалета.
На последнем снимке группа юношей и девушек на берегу речки играла в мяч. На переднем плане – сын Красина, лицом к объективу. Юноши и девушки совершенно обнаженные.
На какое-то время Ярослав Петрович, видно, потерял сознание, потому что не слышал начала фразы. В кабинку стучали:
– …кореш… заснул?
Дрожащими руками Красин порвал письмо, конверт, фотографии бросил в унитаз и спустил воду. У кабинки стояла недовольная очередь.
– Живот… – сказал Ярослав Петрович и криво улыбнулся.
Под краном он ополоснул руки, ему казалось, что от них исходил запах рвоты и туалета, хотя в туалете было чисто и пахло мокрыми сосновыми опилками.
Они ждали его в машине.
– Ты очень бледный, – сказал Кот – Андрей Осипович. – Плохо, что ли?
– Ничего. Поехали, – сказал Красин, садясь на заднее сиденье.
Рядом с Сафоновым сидела Танечка. Они всегда сажали ее вперед. Ярослав Петрович поймал в зеркале взгляд секретарши. Во взгляде было любопытство. Еще бы! Узнать такие вещи про шефа и его семью. Или он ошибается? Это не любопытство, а сочувствие?
– Одну минуточку, – сказал Сафонов. – Кадр на память. В честь удачной поездки. Для истории. – Сафонов потянулся в ящик для вещей и достал миниатюрный японский фотоаппарат.
– Правильно! Молодец! – радостно воскликнул Головин и стал приглаживать обрывки своей шевелюры, которые окружали лысину, как густой репейник блестевший солончак. – Здорово придумал!
На фотографиях Вьюнок-Головушка получался безобразно: волосы всклокочены, глаза вытаращены от желания придать им глубокомыслие, нос выходил длинным, отвислым, как у гнома, однако, несмотря на это, Андрей Осипович обожал фотографироваться, правда, лишь в компании с красивыми женщинами и обязательно в обнимку с ними. С Танечкой ему еще ни разу не довелось сниматься, и Головушка так весь и засветился.
У Красина остановилось сердце.
Сафонов?!
Глаза секретарши смотрели из зеркала насмешливо-сочувственно.
«Вы думаете, Сафонов? Но он же сейчас выдает себя».
«Он может быть орудием в чьих-нибудь руках».
«Не исключено. Тогда я выручу вас».
– В другой раз, – сказала Танечка. – Сейчас я не в форме.
– Вы всегда в форме! – воскликнул Кот и кошачьим движением руки дотронулся до плеча девушки.
– Поехали! – сказал Ярослав Петрович.
Антон Юрьевич нехотя убрал фотоаппарат в ящик. По дороге домой Красин думал: «Это не розыгрыш и не шутка. Кто-то давно следит за мной и моей семьей. Собирает досье. Снимки не похожи на фотомонтаж». Правда, он не помнил, где и при каких обстоятельствах его сняли пьяным, с женщиной, но это ничего не значит. За последние годы, когда он стал знаменитым, пришли деньги, и он слегка отпустил вожжи… Сколько их было… и выпивок, и случайных знакомств…
Жена… И тут, очевидно, снимок достоверный. В их доме постоянно толклись незнакомые женщины, шептались с Еленой, бегали к ней в спальню примерять наряды. О тряпках говорилось по телефону, писалось в письмах. Нет, Елена не занималась спекуляцией, ей просто нравилось покупать вещи, иногда даже в убыток себе; скорее всего ее привлекал сам процесс покупки, обмена, торга. Их квартира напоминала подсобное помещение солидного универмага. Так что снимок вполне реальный, сообщница «будущего директора института» сумела уловить самый подходящий для досье момент… Лучше не придумаешь…
А уж о Владике и говорить нечего. Взгляды его «кодлы» на жизнь вообще и на любовь в частности были более чем легкомысленными. За сутки можно нащелкать целый фотоальбом.
Значит, кто-то давно хочет занять его место. Кто? Прежде всего – заместители. Нет такого заместителя, который бы не мечтал стать начальником. Это вполне естественно. Дело в методах… Кто способен на ведение досье: Сафонов или Головин? И кто из них сильнее хочет стать шефом института? И у кого больше шансов?
На первый вопрос ответить невозможно. К своему удивлению, Красин обнаружил, что совсем не знает ближайших помощников. Их взгляды, устремления, нравы, тайные мысли… Может быть, они способны еще и не на такое, а возможно, даже мысль заняться подобной мерзостью кажется им противоестественной. Он, Красин, ни разу не попытался проникнуть в душевный мир замов… Неплохие ребята, считал он, каждый со своими странностями, но у кого их нет, странностей? Человек без странностей не личность, не индивидуальность. Тянут, ну и пусть тянут…
Стать шефом института, пожалуй, никто из них не стремится. Зачем? Зарплата чуть пониже, чем у директора, ответственности никакой. Все шишки собирает он. Впрочем, как и лавры.
Шансы? У Сафонова, пожалуй, шансов побольше. Эрудит, импозантная внешность, спокойный, выдержанный характер… Правда, ничего не смыслит в архитектуре, но посредственному директору, директору-исполнителю, не обязательно смыслить – для этого есть специалисты…
Вьюнок тоже мог бы потянуть несколько лет, благо механизм на многие годы им, Красиным, отлажен безукоризненно, а там… там ушел бы куда-нибудь на повышение, на тихое доходное место… Но по сравнению с Сафоновым у Головина шансов, конечно, значительно меньше. Слишком мельтешит, суетится, его внешность не внушает доверия, не вызывает чувства стабильности, а оно должно всегда возникать при виде руководителя, в чьих руках находится твоя судьба…
Нет, Вьюнок-Головушка отпадал. Если он, конечно, не чокнутый, то есть не обуреваемый навязчивой идеей. Человек, обуреваемый навязчивой идеей, способен на все, на самые сумасбродные, нелогичные поступки. Внешне такие люди вполне нормальные, даже благопристойные люди. Пока дело не касается их навязчивой идеи. Но даже когда дело касается их навязчивой идеи, они умеют сдерживать, тушить сжигающий их огонь. И только лихорадочный блеск глаз выдает их. Этакий отблеск бушующего в котле черного пламени.
Он, Красин, не удосужился ни разу пристально заглянуть в глаза ни тому, ни другому…
Через зеркало на него поглядывают двое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Ты все понял, гений XX века?
Ну, покедова!
Будущий директор института и его верные помощники».
В конверте были четыре фотографии. На первой был зафиксирован Ярослав Петрович в состояний довольно сильного опьянения, в момент, когда ему стало плохо. Виделись кусты, край клумбы, светился фонарь – очевидно, снимали вечером, где-то в парке. Качество снимка оставляло желать лучшего, но было ясно, что это натуральная фотография, а не фотомонтаж.
На втором снимке Красин целовал молодую полуобнаженную женщину. В объектив попал диван, разбросанное по нему белье. Сбоку столик – на столике бутылка с вином.
С третьей фотографии на Ярослава Петровича смотрела его жена. Держа в руках кофточку, она что-то сердито говорила в объектив, явно торговалась. Фоном ей служила обстановка женского туалета.
На последнем снимке группа юношей и девушек на берегу речки играла в мяч. На переднем плане – сын Красина, лицом к объективу. Юноши и девушки совершенно обнаженные.
На какое-то время Ярослав Петрович, видно, потерял сознание, потому что не слышал начала фразы. В кабинку стучали:
– …кореш… заснул?
Дрожащими руками Красин порвал письмо, конверт, фотографии бросил в унитаз и спустил воду. У кабинки стояла недовольная очередь.
– Живот… – сказал Ярослав Петрович и криво улыбнулся.
Под краном он ополоснул руки, ему казалось, что от них исходил запах рвоты и туалета, хотя в туалете было чисто и пахло мокрыми сосновыми опилками.
Они ждали его в машине.
– Ты очень бледный, – сказал Кот – Андрей Осипович. – Плохо, что ли?
– Ничего. Поехали, – сказал Красин, садясь на заднее сиденье.
Рядом с Сафоновым сидела Танечка. Они всегда сажали ее вперед. Ярослав Петрович поймал в зеркале взгляд секретарши. Во взгляде было любопытство. Еще бы! Узнать такие вещи про шефа и его семью. Или он ошибается? Это не любопытство, а сочувствие?
– Одну минуточку, – сказал Сафонов. – Кадр на память. В честь удачной поездки. Для истории. – Сафонов потянулся в ящик для вещей и достал миниатюрный японский фотоаппарат.
– Правильно! Молодец! – радостно воскликнул Головин и стал приглаживать обрывки своей шевелюры, которые окружали лысину, как густой репейник блестевший солончак. – Здорово придумал!
На фотографиях Вьюнок-Головушка получался безобразно: волосы всклокочены, глаза вытаращены от желания придать им глубокомыслие, нос выходил длинным, отвислым, как у гнома, однако, несмотря на это, Андрей Осипович обожал фотографироваться, правда, лишь в компании с красивыми женщинами и обязательно в обнимку с ними. С Танечкой ему еще ни разу не довелось сниматься, и Головушка так весь и засветился.
У Красина остановилось сердце.
Сафонов?!
Глаза секретарши смотрели из зеркала насмешливо-сочувственно.
«Вы думаете, Сафонов? Но он же сейчас выдает себя».
«Он может быть орудием в чьих-нибудь руках».
«Не исключено. Тогда я выручу вас».
– В другой раз, – сказала Танечка. – Сейчас я не в форме.
– Вы всегда в форме! – воскликнул Кот и кошачьим движением руки дотронулся до плеча девушки.
– Поехали! – сказал Ярослав Петрович.
Антон Юрьевич нехотя убрал фотоаппарат в ящик. По дороге домой Красин думал: «Это не розыгрыш и не шутка. Кто-то давно следит за мной и моей семьей. Собирает досье. Снимки не похожи на фотомонтаж». Правда, он не помнил, где и при каких обстоятельствах его сняли пьяным, с женщиной, но это ничего не значит. За последние годы, когда он стал знаменитым, пришли деньги, и он слегка отпустил вожжи… Сколько их было… и выпивок, и случайных знакомств…
Жена… И тут, очевидно, снимок достоверный. В их доме постоянно толклись незнакомые женщины, шептались с Еленой, бегали к ней в спальню примерять наряды. О тряпках говорилось по телефону, писалось в письмах. Нет, Елена не занималась спекуляцией, ей просто нравилось покупать вещи, иногда даже в убыток себе; скорее всего ее привлекал сам процесс покупки, обмена, торга. Их квартира напоминала подсобное помещение солидного универмага. Так что снимок вполне реальный, сообщница «будущего директора института» сумела уловить самый подходящий для досье момент… Лучше не придумаешь…
А уж о Владике и говорить нечего. Взгляды его «кодлы» на жизнь вообще и на любовь в частности были более чем легкомысленными. За сутки можно нащелкать целый фотоальбом.
Значит, кто-то давно хочет занять его место. Кто? Прежде всего – заместители. Нет такого заместителя, который бы не мечтал стать начальником. Это вполне естественно. Дело в методах… Кто способен на ведение досье: Сафонов или Головин? И кто из них сильнее хочет стать шефом института? И у кого больше шансов?
На первый вопрос ответить невозможно. К своему удивлению, Красин обнаружил, что совсем не знает ближайших помощников. Их взгляды, устремления, нравы, тайные мысли… Может быть, они способны еще и не на такое, а возможно, даже мысль заняться подобной мерзостью кажется им противоестественной. Он, Красин, ни разу не попытался проникнуть в душевный мир замов… Неплохие ребята, считал он, каждый со своими странностями, но у кого их нет, странностей? Человек без странностей не личность, не индивидуальность. Тянут, ну и пусть тянут…
Стать шефом института, пожалуй, никто из них не стремится. Зачем? Зарплата чуть пониже, чем у директора, ответственности никакой. Все шишки собирает он. Впрочем, как и лавры.
Шансы? У Сафонова, пожалуй, шансов побольше. Эрудит, импозантная внешность, спокойный, выдержанный характер… Правда, ничего не смыслит в архитектуре, но посредственному директору, директору-исполнителю, не обязательно смыслить – для этого есть специалисты…
Вьюнок тоже мог бы потянуть несколько лет, благо механизм на многие годы им, Красиным, отлажен безукоризненно, а там… там ушел бы куда-нибудь на повышение, на тихое доходное место… Но по сравнению с Сафоновым у Головина шансов, конечно, значительно меньше. Слишком мельтешит, суетится, его внешность не внушает доверия, не вызывает чувства стабильности, а оно должно всегда возникать при виде руководителя, в чьих руках находится твоя судьба…
Нет, Вьюнок-Головушка отпадал. Если он, конечно, не чокнутый, то есть не обуреваемый навязчивой идеей. Человек, обуреваемый навязчивой идеей, способен на все, на самые сумасбродные, нелогичные поступки. Внешне такие люди вполне нормальные, даже благопристойные люди. Пока дело не касается их навязчивой идеи. Но даже когда дело касается их навязчивой идеи, они умеют сдерживать, тушить сжигающий их огонь. И только лихорадочный блеск глаз выдает их. Этакий отблеск бушующего в котле черного пламени.
Он, Красин, не удосужился ни разу пристально заглянуть в глаза ни тому, ни другому…
Через зеркало на него поглядывают двое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37