Зима… Абрикосовые деревья стоят голые. Нанесенный ветром сухой снег, острый, как гравий, лежит у белой стены, забрызганной водой. Горы кажутся настолько близкими, что от них исходит почти физически ощутимый холод. Наджья помнит, что их дом был последним в квартале. У ворот улица заканчивалась, и дальше до самых предгорий тянулась пустошь. За стеной была пустыня. Последний дом Кабула. В любое время года ветер выл посреди большой равнины, подбрасывая в воздух все, что попадалось ему на пути. Наджья не помнит ни одного абрикоса с тех деревьев, что росли в саду…
Она стоит в зимнем пальто с меховым капюшоном, в теплых сапогах и варежках на резинке. Прошлой ночью Наджья услышала шум в саду, выглянула в окно, но шум исходил не от солдат и не от «плохих» студентов, а от отца, копавшегося в земле среди фруктовых деревьев. И вот она стоит на небольшой горке свежевырытой земли с садовым совком в руке. Отец сейчас в больнице, помогает женщинам рожать детей. Мать смотрит по телевизору индийскую «мыльную оперу», переведенную на пуштунский язык. Все говорят, что фильм очень глупый, до пошлости индийский и что смотреть его – пустая трата времени, но все-таки смотрят. Наджья опускается на колени и начинает копать землю. Все глубже и глубже. Зеленое эмалированное лезвие лопаты ударяется обо что-то металлическое. Повозившись, Наджья вытаскивает странную вещь, которую отец закопал в этой части сада. Вытащив штуковину, она сразу же с отвращением ее отбрасывает, приняв мягкий бесформенный предмет за дохлую кошку. И тут Наджья понимает, что это такое. Черный портфель. Тот, другой черный портфель, для специальных визитов. Она протягивает руку к его серебряным замкам.
В воспоминаниях Наджьи Аскарзады точку ставит крик матери, раздавшийся от кухонной двери. В памяти остались обрывки каких-то криков, злобных голосов… наказание, боль – и полуночное бегство по улицам Кабула. Она прекрасно помнит себя лежащей на заднем сиденье несущейся машины… перемежающиеся пучки света от уличных фонарей. В виртуальном детстве, устроенном для нее сарисином, крик матери угасает, и на смену ему приходит острый аромат зимы. Запах холода, стали и смерти настолько силен, что Наджья на мгновение почти слепнет. И в это мгновение вспоминает все. Она вспоминает, как открыла портфель. Ее мать бежит по двору, разбрасывая в стороны пластиковые стулья, которые стояли там в любое время года. Она помнит, что заглянула внутрь. Мать зовет ее по имени, но Наджья не обращает на нее никакого внимания, ведь там, внутри – игрушки, блестящие металлические игрушки. А еще темные, резиновые. Она вспоминает, как своими ручонками в рукавичках вынимала из портфеля предметы из нержавеющей стали и рассматривала их на не очень ярком зимнем солнце: расширитель, кривая игла для наложения швов, приспособление для выскабливания, шприц, тюбики с гелем, электроды… Мать оттаскивает Наджью за меховой капюшон, вырывая у нее из рук металлические и резиновые предметы, отшвыривая дочь на садовую дорожку. Она падает на жесткий от мороза гравий, раздирает о камешки теплые штанишки, оцарапывает колени.
Изящные ветви абрикосовых деревьев опутывают Наджью и вбрасывают ее в чужие воспоминания. Она никогда не бывала в этом коридоре из бетонных блоков с зеленым полом, но прекрасно знает о его существовании. Перед ней в прямом смысле слова плод настоящей фантазии. Коридор напоминает те, что можно увидеть в больнице, но здесь отсутствует специфический больничный запах. Зато есть большие стеклянные вращающиеся двери, как в клиниках. Краска на ручках облупилась: это говорит о том, что здесь часто проходят люди, но в данный момент в коридоре только Наджья. С одной стороны холодный ветер дует сквозь жалюзи, с другой – двери с именными табличками и номерами. Наджья проходит сквозь одну пару дверей, потом через вторую, через третью. С каждым шагом все громче становится какой-то шум, рыдания, плач женщины на последнем пределе отчаяния, там, где уже не остается места для стыда и чувства собственного достоинства. Наджья идет в том направлении, откуда доносится плач. Она проходит мимо больничной каталки, которую кто-то бросил у дверей. На каталке завязки для лодыжек, запястий, поясницы. Для шеи. Наджья проходит через последние двери. Плач переходит в истерические всхлипы. Он раздается из-за последней двери слева. Наджья распахивает ее и удерживает, несмотря на тугую пружину.
Середину комнаты занимает стол, а середину стола – женщина. Микрофон, находящийся рядом с головой женщины, подсоединен к записывающему устройству. Женщина совершенно голая, а ее руки и ноги привязаны к кольцам по углам стола. У нее ожоги, следы от сигарет – на груди, на внутренней стороне бедер, на выбритом лобке. Блестящий хромированный расширитель открывает ее влагалище взору Наджьи Аскарзады. У ног женщины сидит мужчина во врачебном халате и зеленом пластиковом фартуке. Он заканчивает смазывать контактным гелем короткую электрическую дубинку, раздвигает расширитель до максимума и просовывает дубинку между стальными краями. Вопли женщины становятся нечеловеческими. Мужчина вздыхает, оглядывается на дочь, поднимает брови в знак приветствия и продолжает свои действия.
– Нет!.. – кричит Наджья.
Она видит какую-то белую вспышку, вокруг нее все ревет, словно уже настал конец света, ее кожа мерцает от синэстетического шока. Наджья чувствует запах лука, каких-то храмовых благовоний, сельдерея и ржавчины и приходит в себя на полу студии «Индиапендент». Над ней склоняется, присев на корточки, Тал. Ньют держит ее хёк в руке. Разрыв связи. Нейроны безумствуют. Губы Наджьи Аскарзады движутся, она пытается говорить. Девушка должна многое высказать, задать массу вопросов, но не может: ее выбросило из иного мира.
Тал протягивает свою изящную руку, настойчиво зовет ее куда-то.
– Пойдем, дорогуша, нам пора.
– Мой отец, он сказал…
– Он много чего сказал, детка. Не хочу знать… пусть все остается между вами. Нам нужно уходить…
Тал хватает Наджью за руку, тащит, пытается поднять ее, а она продолжает лежать в неуклюжей уродливой позе на полу. Ньют прорывается сквозь всплеск воспоминаний: абрикосовые деревья зимой, открывающийся мягкий черный портфель, пробег по коридору, комната со столом посередине и хромированным записывающим устройством.
– Он показал мне отца. Он перенес меня в Кабул, он показал мне отца…
Тал выводит Наджью через аварийный выход на грохочущую под их шагами железную лестницу.
– Я уверен, он показал вам все, чтобы заставить болтать как можно дольше, чтобы карсеваки смогли отыскать нас здесь… Звонил Панде, говорит, что они приближаются. Детка, ты слишком доверчива. Я ньют, я никому не доверяю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182