Не составлял исключения и Дубов, хотя он-то был знаком с Геннадием Андреичем с детства. Но, глядя на всегда подтянутого и, как считали некоторые, чопорного директора, Василий при всем желании не мог отождествить его с тем Генкой, с которым они десять лет проучились в одном классе, летом ездили за город на речку, ссорились и мирились, а иногда влюблялись в одних и тех же девчонок — для него это были как будто два разных человека.
Хотя Дубов назвал обитателя крыши Геннадием Андреичем, на строгого директора он никак не был похож — скорее, в нем можно было узнать Генку, не столько даже повзрослевшего, сколько слегка захипповавшего: «Геннадий Андреич Второй» носил длинные волосы, стянутые бечевкой, а одет был в старенькие джинсы с отрезанными чуть ниже колен штанинами и застиранную майку, украшенную забавным портретом Волка из мультика «Ну, погоди!». Представить себе «первого» Геннадия Андреича в таком «прикиде» Василий не мог бы и в страшном сне. Хотя по всему было видно, что «второй» вовсе не прикидывается «хиппующим Карлсоном», а одевается, да и вообще живет так, как ему проще и удобнее. Да, собственно, и не он один, а все жители этого странного «потустороннего» мира — и Солнышко, и его японская супруга, и трезвенник Щербина, и Люсина дочка Танюша, и ее друзья, загорающие «без ничего» на травке в сквере, и даже старый комсомолец товарищ Иванов.
— Ну, заходите, располагайтесь, если найдете где, — радушно предложил хозяин, легко приподявшись с дивана и протягивая гостям руки.
Солнышко устроился верхом на колченогом стуле, а Дубову ничего другого не оставалось, как сесть рядом с хозяином на диване.
— Учитель, ты и не представляешь, как я тебе благодарен, — заговорил Солнышко. — Ведь это ж такая встреча, о какой я и мечтать не мог!..
— Ну, я-то тут вовсе и не при чем, — скромно улыбнулся «учитель». — То, что встреча состоялась — целиком твоя заслуга. Ты этого очень хотел — и это случилось.
— Да-да, знаю: «если нельзя, но очень хочется...» — счастливо засмеялся Солнышко.
— Вот именно, — совершенно серьезно подтвердил «учитель». И неожиданно обернулся к Дубову: — Вася, друг мой, об одном тебя прошу — не заглядывай мне за спину, никакого пропеллера там нет.
И тут Василий почувствовал, что неловкость и напряженность куда-то вдруг улетучились, будто он весь век провел в ветхой избушке на крыше в обществе ее необычного обитателя.
Солнышко поднялся:
— Да-да, учитель, знаю — вы должны поговорить наедине. Васенька, я тебя буду ждать у товарища Иванова — ну, ты помнишь, на втором этаже.
— Погоди, Солнышко, — остановил его учитель. — Глянь в шкафу, там должен быть галстук. — И подмигнул Васе: — Сам понимаешь — к товарищу Иванову, да без галстука.
Солнышко нырнул в шкаф и миг спустя показался в темно-красном галстуке с рисунками в виде серпиков и молоточков.
— Ну, как?
— Во! — Учитель показал большой палец. — Можешь подарить его Александру Сергеевичу — пускай потешится.
Когда замолкли шаги Солнышка по кровле, учитель обратился к ДубовУ:
— Ну что же, Вася, теперь ты понял, что это не «тот свет»?
— Да, — помолчав, ответил Василий. — Теперь понял, Геннадий А... Или как мне тебя... вас называть?
Хозяин рассмеялся:
— Ну, если тебе так привычнее, то зови Геннадием Андреичем. А можешь — учителем. Только не с заглавной буквы, а с обычной. — И, немного погрустнев, он заговорил, как будто сам с собой: — Я ведь не хотел делаться учителем, это произошло без моего желания. Может, я бы хотел быть обычным человеком, или даже настоящим учителем, как твой Геннадий Андреич, жить, как все люди. Хорошо хоть, мало кто знает, кто я на самом деле. Сначала приходилось скрывать, а потом...
Василий слушал, силясь понять хоть слово. Вообще-то Генка еще с юности имел обычай изъясняться не всегда понятно, и не оставил его, даже став директором гимназии. Но то, что говорил учитель, показалось Василию полной заумью.
— Ты, небось, думаешь, мол, что за чушь он тут несет, — вдруг сказал учитель. Василий вздрогнул — тот словно читал его мысли. — Извини, это я так, о своем.
— Да нет, кажется, я тебя понимаю, — медленно проговорил Дубов. — Или почти понимаю. — И неожиданно даже для себя прочитал две строчки из стихотворения, непонятно как выплывшие из глубин памяти:
— Как там Цезарь, чем он занят — все интриги,
Все интриги, вероятно, да обжорство?
— Что ж, можно и так сказать, — с чуть заметным вздохом промолвил учитель. — Сидит человек на своей крыше, философствует и смотрит свысока на весь мир.
— Да нет, я совсем не то имел в виду, — смутился Василий, но учитель снова говорил как бы сам с собой. Или с кем-то, кто мог его понять:
— Тайные знания... А кто-нибудь спросил, на что они мне? Знать все, что происходит везде, знать все, что произойдет в будущем. Пропускать через себя всю боль и всю радость человечества... или нет — каждого человека, и знать, что ничего не могу сделать... Извини меня, Вася, — словно бы очнулся учитель. — Просто ни с кем другим я об этом говорить не могу. А ты — как бы человек со стороны, с тобою можно.
— А как же Сорочья улица? — осторожно спросил Дубов.
— Да уж, огромный вклад в сохранение культурного наследия человечества, — закивал учитель, и трудно было понять, сказал ли он это всерьез, или с долей иронии. — Да и то намаялся, покамест чертежи составлял. Сам знаешь, откуда у меня руки растут.
(То было истинною правдой — по черчению Генка никогда больше тройки не получал).
— Когда я впервые пришел на Сорочью и увидел уже почти построенный храм, то готов был прыгать от радости — хоть какая-то польза от моего учительства. А другие... — Хозяин безнадежно махнул рукой.
— Другие кто?
— Ну, не один же я такой на свете. Когда... когда это случилось, то многие оказались наделены пресловутыми «тайными знаниями». В каждом городе, в каждой деревне был такой человек. И называли их всюду по-разному. Но одни пытались использовать свое «учительство» во зло — и погибли, потому что пошли, скажем так, против природы. Ты извини, Вася, что я говорю не очень ясно, но ты меня поймешь. Не сейчас, так после. Другие восхотели облагодетельствовать человечество «здесь и сразу», и это тоже было в несогласии с природой и потому ничем хорошим для них не кончилось. А многие уже потом не выдержали...
— А ты?
— А я, как видишь, еще жив и, смею надеяться, пока еще в своем уме. А почему? Потому что сижу в своей избушке на курьих ножках, считаю звезды и ничего не делаю. Ни плохого, ни хорошего.
— А как же я? — удивился Василий. — Извини, учитель Геннадий Андреич, но мне как-то не очень верится, что мое попадание сюда было предопределено заранее.
— Не буду врать — не было, — согласился учитель. — Но нигде не сказано, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153