Но обряд и аскетическое воздержание, к которому
стремились наши предки, не исчерпали религиозного сознания Алексея Михайловича.
Религия для него была не только обрядом, но и высокой нравственной дисциплиной".
III
Будучи глубоко верующим, очень религиозным человеком, Тишайший Царь
вместе с тем не был ханжой
"Живая, впечатлительная, чуткая и добрая натура Алексея Михайловича, —
пишет С. Платонов, — делала его очень способным к добродушному веселью и смеху".
В другом месте своих очерков С. Платонов отмечает, что "при постоянном
религиозном настроении и напряженной моральной вдумчивости, Алексей Михайлович
обладал одною симпатичною чертою, которая, казалось бы, мало могла уживаться с
его аскетизмом и наклонностью к отвлеченному наставительному резонерству. Царь
Алексей был замечательный эстетик — в том смысле, что любил и понимал красоту.
Его эстетическое чувство сказывалось ярче всего в страсти к соколиной охоте, а
позже — к сельскому хозяйству. Кроме прямых ощущений охотника и обычных
удовольствий охоты с ее азартом и шумным движением, соколиная потеха
удовлетворяла в царе Алексее и чувство красоты."
В "Уряднике сокольничья пути" он очень тонко рассуждает о красоте разных
охотничьих птиц, о прелести: птичьего лета и удара, о внешнем изяществе своей
охоты. Для него "его государевы красные и славные птичьи охоты" урядство или
порядок "уставляет и объявляет красоту и удивление"; высокого сокола лет —
"красносмотрителен и радостен"; копцова (то есть копчика) добыча и лет —
"добровиден". Он следит за красотою сокольничего наряда и оговаривает, чтобы
нашивка на кафтанах была "золотная" или серебряная: "к какому цвету какая
пристанет"; требует, чтобы сокольник держал птицу "подъявительно к видению
человеческому и ко красоте кречатьей", то есть так, чтобы ее рассмотреть было
удобно и красиво. Элемент красоты и изящества вообще играет не последнюю роль в
"урядстве" всего охотничьего чина царя Алексея.
То же чувство красоты заставляло царя Алексея увлекаться внешним
благочестием церковного служения и строго следить за ним, иногда даже нарушая
его внутреннюю чинность для внешней красоты. В записках Павла Алеппского можно
видеть много примеров тому, как царь распоряжался в церкви, наводя порядок и
красоту в такие минуты, когда, по нашим понятиям, ему надлежало бы хранить
молчание и благоговение. Не только церковные церемонии, но и парады придворные и
военные необыкновенно занимали царя Алексея Михайловича с точки зрения "чина" и
"урядства"; то есть внешнего порядка, красоты и великолепия. Он, например, с
чрезвычайным усердием устраивал смотры своим войскам перед первым Литовским
походом, обставляя их торжественным и красивым церемониалом. Большой
эстетический вкус царя сказывался в выборе любимых мест: кто знает положение
Савина-Сторожевского монастыря в Звенигороде, излюбленного царем Алексеем
Михайловичем, тот согласится, что это — одно из красивейших мест всей Московской
губернии; кто был в селе Коломенском, тот помнит, конечно, прекрасные виды с
высокого берега Москвы-реки в Коломенском. Мирная красота этих мест — обычный
тип великорусского пейзажа — так соответствует характеру "гораздо тихого" царя.
Соединение глубокой религиозности и аскетизма с охотничьими наслаждениями
и светлым взглядом на жизнь не было противоречием в натуре и философии Алексея
Михайловича. В нем религия и молитва не исключали удовольствий и потех. Он
сознательно позволял себе свои охотничьи и комедийные развлечения, не считал их
преступными, не каялся после них. У него и на удовольствия был свой особый
взгляд. "И зело потеха сия полевая утешает сердца печальные", — пишет он в
наставлении сокольникам: — будити охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю
потехою..., да не одолеют вас кручины и печали всякия".
Таким образом в сознании Алексея Михайловича охотничья — потеха есть
противодействие печали, и подобный взгляд на удовольствие не случайно
соскользнул с его пера: по мнению царя, жизнь не есть печаль, и от печали нужно
лечиться, нужно гнать ее — так и Бог велел. Он просит Одоевского не плакать о
смерти сына: "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться
надобно — да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать". Но если жизнь — не
тяжелое, мрачное испытание, то она для царя Алексея и не сплошное наслаждение.
Цель жизни — спасение души, и достигается эта цель хорошею благочестивою жизнью;
а хорошая жизнь, по мнению царя, должна проходить в строгом порядке: в ней все
должно иметь свое место и время; царь, говоря о потехе, напоминает своим
сокольникам: правды же и суда милостивыя любве и ратнаго строя николиже
позабывайте: делу время и потехе час".
Таким образом страстно любимая царем Алексеем забава для него, все-таки,
только забава и не должна мешать делу. Он убежден, что во все, что бы ни делал
человек, нужно вносить порядок, "чин". "Хотя и мала вещь, а будет по чину
честна, мерна, стройна, благочинна, — никтоже зазрит, никтоже похулит, всякий
похвалит, всякий прославит и удивится, что и малой вещи честь и чин и образец
положен по мере". Чин и благоустройство для Алексея Михайловича — залог успеха
во всем: "без чина же всякая вещь не утвердится и не крепится; безстройство же
теряет дело и возставляет безделье , — говорит он.
Поэтому царь Алексей Михайлович очень заботился о порядке во всяком
большом и малом деле. Он только тогда бывал счастлив, когда на душе у него было
светло и ясно, и кругом все было светло и спокойно, все на месте, все почину. Об
этом-то внутреннем равновесии и внешнем порядке более всего заботился царь
Алексей, мешая дело с потехой и соединяя подвиги строгого аскетизма с чистыми и
мирными наслаждениями. Такая непрерывно владевшая царем Алексеем забота
позволяет сравнить его (хотя аналогия здесь может быть лишь очень отдаленная) с
первыми эпикурейцами, искавшими своей "атараксии", безмятежного душевного
равновесия, в разумном и сдержанном наслаждении".
Потехи Тишайшего царя, которыми он тешится в минуты отдыха от
государственных занятий ничем не напоминают грубых дикарских забав
"просветившегося" в Европе его сына Петра. В одном из оставшихся после него
писем, Алексей Михайлович пишет Матюшкину:
"...тем утешаюся, что стольников безпрестани купаю ежеутр в пруде... за
то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю!"
"Очевидно, — замечает С. Платонов, — эта утеха не была жестокою, так как
стольники на нее видимо напрашивались сами. Государь после купанья в отличье
звал их к своему столу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
стремились наши предки, не исчерпали религиозного сознания Алексея Михайловича.
Религия для него была не только обрядом, но и высокой нравственной дисциплиной".
III
Будучи глубоко верующим, очень религиозным человеком, Тишайший Царь
вместе с тем не был ханжой
"Живая, впечатлительная, чуткая и добрая натура Алексея Михайловича, —
пишет С. Платонов, — делала его очень способным к добродушному веселью и смеху".
В другом месте своих очерков С. Платонов отмечает, что "при постоянном
религиозном настроении и напряженной моральной вдумчивости, Алексей Михайлович
обладал одною симпатичною чертою, которая, казалось бы, мало могла уживаться с
его аскетизмом и наклонностью к отвлеченному наставительному резонерству. Царь
Алексей был замечательный эстетик — в том смысле, что любил и понимал красоту.
Его эстетическое чувство сказывалось ярче всего в страсти к соколиной охоте, а
позже — к сельскому хозяйству. Кроме прямых ощущений охотника и обычных
удовольствий охоты с ее азартом и шумным движением, соколиная потеха
удовлетворяла в царе Алексее и чувство красоты."
В "Уряднике сокольничья пути" он очень тонко рассуждает о красоте разных
охотничьих птиц, о прелести: птичьего лета и удара, о внешнем изяществе своей
охоты. Для него "его государевы красные и славные птичьи охоты" урядство или
порядок "уставляет и объявляет красоту и удивление"; высокого сокола лет —
"красносмотрителен и радостен"; копцова (то есть копчика) добыча и лет —
"добровиден". Он следит за красотою сокольничего наряда и оговаривает, чтобы
нашивка на кафтанах была "золотная" или серебряная: "к какому цвету какая
пристанет"; требует, чтобы сокольник держал птицу "подъявительно к видению
человеческому и ко красоте кречатьей", то есть так, чтобы ее рассмотреть было
удобно и красиво. Элемент красоты и изящества вообще играет не последнюю роль в
"урядстве" всего охотничьего чина царя Алексея.
То же чувство красоты заставляло царя Алексея увлекаться внешним
благочестием церковного служения и строго следить за ним, иногда даже нарушая
его внутреннюю чинность для внешней красоты. В записках Павла Алеппского можно
видеть много примеров тому, как царь распоряжался в церкви, наводя порядок и
красоту в такие минуты, когда, по нашим понятиям, ему надлежало бы хранить
молчание и благоговение. Не только церковные церемонии, но и парады придворные и
военные необыкновенно занимали царя Алексея Михайловича с точки зрения "чина" и
"урядства"; то есть внешнего порядка, красоты и великолепия. Он, например, с
чрезвычайным усердием устраивал смотры своим войскам перед первым Литовским
походом, обставляя их торжественным и красивым церемониалом. Большой
эстетический вкус царя сказывался в выборе любимых мест: кто знает положение
Савина-Сторожевского монастыря в Звенигороде, излюбленного царем Алексеем
Михайловичем, тот согласится, что это — одно из красивейших мест всей Московской
губернии; кто был в селе Коломенском, тот помнит, конечно, прекрасные виды с
высокого берега Москвы-реки в Коломенском. Мирная красота этих мест — обычный
тип великорусского пейзажа — так соответствует характеру "гораздо тихого" царя.
Соединение глубокой религиозности и аскетизма с охотничьими наслаждениями
и светлым взглядом на жизнь не было противоречием в натуре и философии Алексея
Михайловича. В нем религия и молитва не исключали удовольствий и потех. Он
сознательно позволял себе свои охотничьи и комедийные развлечения, не считал их
преступными, не каялся после них. У него и на удовольствия был свой особый
взгляд. "И зело потеха сия полевая утешает сердца печальные", — пишет он в
наставлении сокольникам: — будити охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю
потехою..., да не одолеют вас кручины и печали всякия".
Таким образом в сознании Алексея Михайловича охотничья — потеха есть
противодействие печали, и подобный взгляд на удовольствие не случайно
соскользнул с его пера: по мнению царя, жизнь не есть печаль, и от печали нужно
лечиться, нужно гнать ее — так и Бог велел. Он просит Одоевского не плакать о
смерти сына: "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться
надобно — да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать". Но если жизнь — не
тяжелое, мрачное испытание, то она для царя Алексея и не сплошное наслаждение.
Цель жизни — спасение души, и достигается эта цель хорошею благочестивою жизнью;
а хорошая жизнь, по мнению царя, должна проходить в строгом порядке: в ней все
должно иметь свое место и время; царь, говоря о потехе, напоминает своим
сокольникам: правды же и суда милостивыя любве и ратнаго строя николиже
позабывайте: делу время и потехе час".
Таким образом страстно любимая царем Алексеем забава для него, все-таки,
только забава и не должна мешать делу. Он убежден, что во все, что бы ни делал
человек, нужно вносить порядок, "чин". "Хотя и мала вещь, а будет по чину
честна, мерна, стройна, благочинна, — никтоже зазрит, никтоже похулит, всякий
похвалит, всякий прославит и удивится, что и малой вещи честь и чин и образец
положен по мере". Чин и благоустройство для Алексея Михайловича — залог успеха
во всем: "без чина же всякая вещь не утвердится и не крепится; безстройство же
теряет дело и возставляет безделье , — говорит он.
Поэтому царь Алексей Михайлович очень заботился о порядке во всяком
большом и малом деле. Он только тогда бывал счастлив, когда на душе у него было
светло и ясно, и кругом все было светло и спокойно, все на месте, все почину. Об
этом-то внутреннем равновесии и внешнем порядке более всего заботился царь
Алексей, мешая дело с потехой и соединяя подвиги строгого аскетизма с чистыми и
мирными наслаждениями. Такая непрерывно владевшая царем Алексеем забота
позволяет сравнить его (хотя аналогия здесь может быть лишь очень отдаленная) с
первыми эпикурейцами, искавшими своей "атараксии", безмятежного душевного
равновесия, в разумном и сдержанном наслаждении".
Потехи Тишайшего царя, которыми он тешится в минуты отдыха от
государственных занятий ничем не напоминают грубых дикарских забав
"просветившегося" в Европе его сына Петра. В одном из оставшихся после него
писем, Алексей Михайлович пишет Матюшкину:
"...тем утешаюся, что стольников безпрестани купаю ежеутр в пруде... за
то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю!"
"Очевидно, — замечает С. Платонов, — эта утеха не была жестокою, так как
стольники на нее видимо напрашивались сами. Государь после купанья в отличье
звал их к своему столу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24