Он часто общался с великими князьями Константином и Михаилом Павловичами, милостиво к нему расположенными. Чаадаев был замечен и самим царем Александром I. Никто, кроме самых близких по духу людей, не мог сомневаться в блестящей карьере молодого офицера. Стоит ли удивляться поэтому, какой неожиданной для многих явилась отставка Чаадаева, как много разных толков и слухов она вызвала. И хотя выходы в отставку в тот период (в том числе и в знак протеста против режима) не были редкостью, они, во-первых, не были столь заметны, а, во-вторых, их мотивы тщательно скрывались.
В октябре 1820 года произошло очередное возмущение деспотическими аракчеевскими порядками, на сей раз — в гвардейском Семеновском полку, над которым шефствовал сам Александр I. Сообщить о перипетиях семеновской истории царю, находившемуся в Троппау на конгрессе пресловутого Священного союза, взялся адъютант командующего корпусом графа Васильчикова Петр Чаадаев. Многие усмотрели в этом поступке стремление еще больше приблизиться к престолу, желание сделать карьеру (флигель-адъютантские эполеты, дескать, не давали ему покоя) и отвернулись от него, предполагая предательство по отношению к товарищам-сослуживцам.
Его упрекали в шаткости, нетвердости, бесхарактерности, отсутствии ясного понимания вопроса. Чаадаев же надеялся, что милостивое отношение Александра к ротмистру, прошедшему с Семеновским полком по полям тяжелых сражений Отечественной войны, могло способствовать смягчению возможной суровости наказания. Александр I надежд не оправдал. Он уже находился под влиянием реакционной политики Меттерниха и был пленником аракчеевщины. Можно предположить, что часовой разговор с царем окончательно прояснил для собеседников, «кто есть кто». Но если царь еще мог рассчитывать на благоразумие своего «верноподданного» и какое-то время не закрывать для него карьеру, то Чаадаев «прозрел» окончательно. Раньше многих других в России он понял бесперспективность надежд на прогнивший режим самодержавной власти.
В декабре 1820 года Чаадаев подает в отставку. Трудно выделить какую-либо одну, решающую причину этого поступка. Не исключено, что после беседы с царем погасли надежды Чаадаева на «надлежащий путь» к славе, на соединение личной карьеры с государственными преобразованиями. Волконский сообщил Васильчикову из Лайбаха о том, что государь изъявил согласие на отставку Чаадаева, но без повышения в чине, так как со стороны получил о нем сведения очень неблагоприятные. При этом запрещалось сообщать Чаадаеву о подлинных причинах царской немилости, а при необходимости указать ему на его молодость и недовольство государя его нежеланием продолжать службу.
Вопрос об отношении Чаадаева к декабрьскому восстанию и членстве его в тайных обществах является предметом постоянных дискуссий. Сам Чаадаев на вопрос о принадлежности к тайным обществам ответил: «Ни к какому тайному обществу никогда не принадлежал. Мнение мое о тайных обществах видеть можно из находящейся в бумагах моих речи о масонстве, писаной мною еще в 1818 году, где ясно и сильно выразил мысль свою о безумстве, о вредном действии тайных обществ вообще. О существовании тайных обществ в России не имел другого сведения, как по общим слухам. О названиях же их и цели никакого понятия не имел и какие лица в них участвовали, не знал». Как бы то ни было, Чаадаев был в очень близких отношениях с руководителями Северного общества. Но он всегда выступал против насильственных методов ведения борьбы.
Чаадаев признавал, что перед отъездом из Петербурга за границу он виделся с Матвеем и Никитой Муравьевыми, князем Трубецким и Николаем Тургеневым. Матвей Муравьев-Апостол и Раевский провожали Чаадаева. Но ведь это элита тайного общества!
Когда декабристы выступили против царя, Чаадаев был за границей. Еще в 1823 году он отправился в трехлетнее путешествие. Петр Яковлевич посетил Англию, Францию, Италию, Швейцарию, Германию. В Карлсбаде он встречался с немецким философом Шеллингом. На родину Чаадаев вернулся лишь осенью 1626 года, когда его друзья-декабристы были осуждены.
Поражение декабристского движения передовая общественность переживала очень глубоко. У Чаадаева для этого были и причины личного характера. С осени 1826 года Чаадаев живет в имении тетки в Дмитровском уезде. Пять лет продолжается его затворническая жизнь, наполненная напряженной мыслительной работой. Его позиция в тот период очень хорошо иллюстрируется содержанием письма к Вяземскому: «Неуж-то надобно непременно делать дела, чтобы делать дело? Конечно, можно делать и то и другое, но из этого не следует, чтобы мысль… не могла быть вещь очень дельная. Настанет время, она явится и там».
В это время он познакомился с Екатериной Дмитриевной Паниной. Ей было двадцать три года, но она уже пять лет была замужем, правда, детей не имела. Екатерина Дмитриевна выделялась в глазах Чаадаева из толпы беспокойством духа и развитостью ума, умением находить «прелесть в познании и в величавых эмоциях созерцания». Надо только, думал он, наполнить эти свойства существенным содержанием, ибо молодая женщина не заглядывает в Евангелие, не ходит в церковь и вообще пребывает в полном религиозном неведении. Тогда и многие тяжелые для нее проблемы повернутся к ней другой стороной.
И Чаадаев посоветовал Екатерине Дмитриевне, говоря словами его первого философического письма, «облечься в одежду смирения, которая так к лицу вашему полу», «что «скорее всего умиротворит ваш взволнованный дух и прольет тихую отраду в ваше существование».
Мы не знаем доподлинно всего, что сделано Чаадаевым в эти пять лет. Возможно, что помимо сохранившихся в полицейских архивах произведений были и другие работы. Известно точно, что к 1830 году «Философические письма» были закончены. Чаадаев хлопочет об издании написанного. А пока созданное им читают в списках.
С 1831 года он навсегда поселяется во флигеле большого дома Е. Г. Левашевой на Ново-Басманной. Здесь живет какое-то время вместе с М. Бакуниным, знакомится с В. Белинским. Отсюда ездит не только в Английский клуб, но и туда, где собираются люди, глубоко озабоченные судьбами России, — Герцен в «Былом и думах» вспоминает споры и прения очень длинные, до 2 часов ночи по два-три раза в неделю: у Чаадаева (понедельник), Свербеева (пятница), А. П. Елагиной (воскресенье) и др.
Чаадаев не принадлежал, очевидно, ни к одному из образовавшихся тогда кружков. И это неудивительно. Он постоянно ощущал учрежденный над ним тайный надзор, от которого не избавляло и пятилетнее «примерное» поведение в деревенской глуши». Тем более, ему как «уличенному в связях с декабристами», в силу запрета заниматься общественной деятельностью, недоступны были какие-либо официальные формы проявления своих демократических убеждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305