Якорь уже был наготове, и как только корпус войдёт в воду, – достаточно будет бросить якорь, чтобы сдержать силу инерции, которая может отнести судно слишком далеко в канал. Хотя водоизмещение Трабаколо не превышало пятидесяти тонн, всё же это было порядочное судно, и при спуске его на воду необходимо было принять все меры предосторожности. На корме у флагштока, где развевался далматинский флаг, стояли двое рабочих с верфи, а двое других поместились на носу, собираясь бросить якорь.
Как исстари ведётся, Трабаколо должны были спустить на воду кормою вперёд. Киль судна покоился на натёртых мылом спусковых салазках, которые удерживались при помощи клина, и достаточно было выбить этот клин, чтобы судно начало скользить по наклонной плоскости. Набирая скорость под действием тяжести, оно уже само собою погрузилось бы в родную ему стихию.
Человек шесть плотников колотили железными молотами по клиньям, вбитым под носовой частью киля судна, чтобы несколько приподнять и раскачать его и таким образом облегчить ему начало скольжения.
Все присутствующие молча, с напряжённым волнением следили за этой операцией.
В это время из-за мыса, прикрывающего с юга порт Гравозу, показалась спортивная яхта. То была шхуна водоизмещением тонн в триста пятьдесят. Лавируя, она огибала мол верфи, направляясь в гавань. Дул сильный норд-вест, и яхта, идя круто к ветру левым галсом, направилась к месту своей стоянки. Минут через десять яхта должна была отдать якорь, а сейчас она быстро увеличивалась, словно на неё смотрели в зрительную трубу, которая всё время раздвигалась.
Но чтобы попасть в гавань, шхуне предстояло миновать верфь, где уже начался спуск трабаколо. Поэтому, едва с берега завидели яхту, решено было во избежание аварии приостановить спуск трабаколо и продолжить работу после того, как яхта минует верфь. Столкновение этих двух судов, одно из которых с большой скоростью шло наперерез другому, угрожало катастрофой для яхты.
Итак, рабочие перестали бить по клиньям под носовой частью судна, а тому из них, который должен был выбить клин, было приказано подождать. Речь шла всего лишь о нескольких минутах.
Тем временем яхта быстро приближалась. Уже видно было, как на ней готовятся бросить якорь. Два топселя были уже убраны, грот-гика-шкоты выбраны в тугую, в это же время фок взят на гитовы. На яхте оставались только стаксель и второй кливер, но благодаря инерции она всё же шла с большой скоростью.
Все взоры обратились к этому изящному судну, белые паруса которого были позлащены лучами заходящего солнца. Матросы, одетые по-восточному, в красных фесках, бегали на палубе, убирая паруса, а капитан, стоя на корме возле рулевого, спокойным голосом отдавал приказания.
Вскоре яхта, которой оставалось только обогнуть мол, чтобы войти в гавань, оказалась на траверзе верфи.
Вдруг на верфи раздался крик ужаса. Трабаколо сдвинулось с места. По какой-то причине клин внезапно подался, и в тот самый миг, когда яхта повернулась правым бортом к эллингу, трабаколо начало медленно сползать на воду.
Суда неминуемо должны были столкнуться. Не было ни времени, ни средств предотвратить катастрофу. Возможность какого-либо маневрирования исключалась. К воплям толпы примешались крики ужаса, доносившиеся с яхты.
Капитан, не теряя присутствия духа, приказал быстро положить руль под ветер, но яхта не успела ни изменить курса, ни пересечь канал достаточно быстро, чтобы избежать столкновения.
Действительно, трабаколо уже скользило по спусковой дорожке. Из-под носа его поднимался пар, вызванный трением, а корма уже окунулась в воду.
Вдруг из толпы зрителей выскакивает какой-то человек. Он хватает трос, висящий на носу трабаколо. Но тщетно старается он, упираясь в землю ногами, удержать трос в руках. Его не страшит мысль, что трабаколо может увлечь его за собою. Поблизости врыта в землю швартовая пушка. В мгновение ока неизвестный набрасывает на неё трос, который начинает медленно разматываться, а храбрец, рискуя попасть под него и быть раздавленным, сдерживает его со сверхчеловеческой силой. Это длится секунд десять.
Наконец трос лопнул. Но этих десяти секунд оказалось достаточно. Трабаколо погрузилось в воды залива, закачалось, как при килевой качке, и, устремясь в канал, прошло за кормой яхты на расстоянии на более фута и, наконец, было остановлено брошенным якорем.
Яхта была спасена.
А неизвестный, которому никто на успел помочь, – до того неожиданным оказался его поступок, – был не кто иной, как Матифу.
– Молодчина! Вот молодчина! – воскликнул Пескад, бросившись к товарищу; а тот схватил его на руки – на этот раз не для того, чтобы им жонглировать, а чтобы поцеловать, как он всегда целовал: до того крепко, что у человека перехватывало дыхание.
Тут со всех сторон раздались рукоплескания. Толпа обступила силача, а он держался скромно, как мифологический герой, совершивший двенадцать подвигов, и понять не мог, чем это так восторгаются люди.
Пять минут спустя яхта бросила якорь в середине гавани, и изящная шестивёсельная шлюпка доставила её владельца на набережную.
То был человек высокого роста, лет пятидесяти, с почти белыми волосами, с седеющей бородой, подстриженной на восточный лад. Лицо его, отличавшееся правильностью черт, слегка загорелое и всё ещё прекрасное, освещали большие, проницательные, на редкость живые глаза. С первого же взгляда на этого человека поражало то благородство, даже величие, которым веяло от всего его облика. Морской костюм – тёмно-синие брюки, такой же китель с металлическими пуговицами, чёрный пояс, перехватывавший талию, лёгкая коричневая полотняная шляпа – всё это было ему к лицу, и подо всем этим угадывалось могучее и безупречное телосложение, ещё не тронутое временем. По всему видно было, что это человек энергичный и могущественный.
Сойдя на берег, он сразу же направился к акробатам, которых окружала и приветствовала шумная толпа.
Люди расступились, давая приезжему дорогу.
Подойдя к Матифу, он не стал сразу же вынимать из кармана кошелёк, чтобы наградить силача щедрым подаянием. Нет! Он протянул великану руку и сказал по-итальянски:
– Благодарю вас, друг мой, за то, что вы сейчас сделали.
Матифу страшно смутился от неожиданной чести. Право, стоит ли говорить о таких пустяках!
– Нет, молодчина ты! Молодчина! – снова воскликнул Пескад, и в этом восторженном возгласе явственно прозвучал его провансальский акцент.
– Вы француз? – осведомился иностранец.
– Самый что ни на есть француз, – не без гордости ответил Пескад. – Из Южной Франции.
Иностранец посмотрел на них с искренней симпатией и заметным волнением. Нищета их была так очевидна, что сомневаться в ней не приходилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Как исстари ведётся, Трабаколо должны были спустить на воду кормою вперёд. Киль судна покоился на натёртых мылом спусковых салазках, которые удерживались при помощи клина, и достаточно было выбить этот клин, чтобы судно начало скользить по наклонной плоскости. Набирая скорость под действием тяжести, оно уже само собою погрузилось бы в родную ему стихию.
Человек шесть плотников колотили железными молотами по клиньям, вбитым под носовой частью киля судна, чтобы несколько приподнять и раскачать его и таким образом облегчить ему начало скольжения.
Все присутствующие молча, с напряжённым волнением следили за этой операцией.
В это время из-за мыса, прикрывающего с юга порт Гравозу, показалась спортивная яхта. То была шхуна водоизмещением тонн в триста пятьдесят. Лавируя, она огибала мол верфи, направляясь в гавань. Дул сильный норд-вест, и яхта, идя круто к ветру левым галсом, направилась к месту своей стоянки. Минут через десять яхта должна была отдать якорь, а сейчас она быстро увеличивалась, словно на неё смотрели в зрительную трубу, которая всё время раздвигалась.
Но чтобы попасть в гавань, шхуне предстояло миновать верфь, где уже начался спуск трабаколо. Поэтому, едва с берега завидели яхту, решено было во избежание аварии приостановить спуск трабаколо и продолжить работу после того, как яхта минует верфь. Столкновение этих двух судов, одно из которых с большой скоростью шло наперерез другому, угрожало катастрофой для яхты.
Итак, рабочие перестали бить по клиньям под носовой частью судна, а тому из них, который должен был выбить клин, было приказано подождать. Речь шла всего лишь о нескольких минутах.
Тем временем яхта быстро приближалась. Уже видно было, как на ней готовятся бросить якорь. Два топселя были уже убраны, грот-гика-шкоты выбраны в тугую, в это же время фок взят на гитовы. На яхте оставались только стаксель и второй кливер, но благодаря инерции она всё же шла с большой скоростью.
Все взоры обратились к этому изящному судну, белые паруса которого были позлащены лучами заходящего солнца. Матросы, одетые по-восточному, в красных фесках, бегали на палубе, убирая паруса, а капитан, стоя на корме возле рулевого, спокойным голосом отдавал приказания.
Вскоре яхта, которой оставалось только обогнуть мол, чтобы войти в гавань, оказалась на траверзе верфи.
Вдруг на верфи раздался крик ужаса. Трабаколо сдвинулось с места. По какой-то причине клин внезапно подался, и в тот самый миг, когда яхта повернулась правым бортом к эллингу, трабаколо начало медленно сползать на воду.
Суда неминуемо должны были столкнуться. Не было ни времени, ни средств предотвратить катастрофу. Возможность какого-либо маневрирования исключалась. К воплям толпы примешались крики ужаса, доносившиеся с яхты.
Капитан, не теряя присутствия духа, приказал быстро положить руль под ветер, но яхта не успела ни изменить курса, ни пересечь канал достаточно быстро, чтобы избежать столкновения.
Действительно, трабаколо уже скользило по спусковой дорожке. Из-под носа его поднимался пар, вызванный трением, а корма уже окунулась в воду.
Вдруг из толпы зрителей выскакивает какой-то человек. Он хватает трос, висящий на носу трабаколо. Но тщетно старается он, упираясь в землю ногами, удержать трос в руках. Его не страшит мысль, что трабаколо может увлечь его за собою. Поблизости врыта в землю швартовая пушка. В мгновение ока неизвестный набрасывает на неё трос, который начинает медленно разматываться, а храбрец, рискуя попасть под него и быть раздавленным, сдерживает его со сверхчеловеческой силой. Это длится секунд десять.
Наконец трос лопнул. Но этих десяти секунд оказалось достаточно. Трабаколо погрузилось в воды залива, закачалось, как при килевой качке, и, устремясь в канал, прошло за кормой яхты на расстоянии на более фута и, наконец, было остановлено брошенным якорем.
Яхта была спасена.
А неизвестный, которому никто на успел помочь, – до того неожиданным оказался его поступок, – был не кто иной, как Матифу.
– Молодчина! Вот молодчина! – воскликнул Пескад, бросившись к товарищу; а тот схватил его на руки – на этот раз не для того, чтобы им жонглировать, а чтобы поцеловать, как он всегда целовал: до того крепко, что у человека перехватывало дыхание.
Тут со всех сторон раздались рукоплескания. Толпа обступила силача, а он держался скромно, как мифологический герой, совершивший двенадцать подвигов, и понять не мог, чем это так восторгаются люди.
Пять минут спустя яхта бросила якорь в середине гавани, и изящная шестивёсельная шлюпка доставила её владельца на набережную.
То был человек высокого роста, лет пятидесяти, с почти белыми волосами, с седеющей бородой, подстриженной на восточный лад. Лицо его, отличавшееся правильностью черт, слегка загорелое и всё ещё прекрасное, освещали большие, проницательные, на редкость живые глаза. С первого же взгляда на этого человека поражало то благородство, даже величие, которым веяло от всего его облика. Морской костюм – тёмно-синие брюки, такой же китель с металлическими пуговицами, чёрный пояс, перехватывавший талию, лёгкая коричневая полотняная шляпа – всё это было ему к лицу, и подо всем этим угадывалось могучее и безупречное телосложение, ещё не тронутое временем. По всему видно было, что это человек энергичный и могущественный.
Сойдя на берег, он сразу же направился к акробатам, которых окружала и приветствовала шумная толпа.
Люди расступились, давая приезжему дорогу.
Подойдя к Матифу, он не стал сразу же вынимать из кармана кошелёк, чтобы наградить силача щедрым подаянием. Нет! Он протянул великану руку и сказал по-итальянски:
– Благодарю вас, друг мой, за то, что вы сейчас сделали.
Матифу страшно смутился от неожиданной чести. Право, стоит ли говорить о таких пустяках!
– Нет, молодчина ты! Молодчина! – снова воскликнул Пескад, и в этом восторженном возгласе явственно прозвучал его провансальский акцент.
– Вы француз? – осведомился иностранец.
– Самый что ни на есть француз, – не без гордости ответил Пескад. – Из Южной Франции.
Иностранец посмотрел на них с искренней симпатией и заметным волнением. Нищета их была так очевидна, что сомневаться в ней не приходилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125