— Прошу тебя, не обижайся! — шептала студентка в замочную скважину. — Ну, наговорила ерунды!..
Вера не отвечала, лежала, отвернувшись к стене, почти не слыша призывов подруги, и все чудились ей голубые печальные глаза ночного любовника.
Рыжая временами забывала о подруге и тогда питалась то колбасой, то бутербродом с малиновым вареньем, присланным бабулей из-под Пскова, но иногда тяжелый вздох из-за запертой двери возвращал ее к памяти, и следовали все новые увещевания.
— Вер, — призналась Рыжая, — у нас в меде почти все бабы с ним были. Он безотказный!.. Обратно, у него воли нет по причине слабоумия…
На четвертый день подурневшая от депрессии Орнелла кое-как привела себя в порядок и покинула квартиру. Взяв машину, она поехала к Большому, где прошла в служебный вход и предъявила удостоверение артистки Кировского театра.
— По делу.
— К кому? — поинтересовался вахтер Степаныч.
— К нему, — ответила девушка.
— А к нему сейчас все! — развел руками страж театра. — Вишь!
Она оглянулась и увидела сидящих по диванам писюх лет по четырнадцать и теток-театралок, преимущественно в розовых и зеленых беретах из мохера. Ей стало неловко, бледное лицо зарумянилось. Тем не менее она присела на диван и ушла в себя настолько, насколько это возможно человеку, прежде не медитировавшему.
Очнулась, когда старческий голос Степаныча возвестил неприятное:
— Чего сидишь? Твой Спартак-Динамо давно уж слинял через другой подъезд. Инкогнито…
Никого, кроме нее и вахтера, на служебном входе не было. Через стеклянные двери просилась в тепло ночь, горел зеленый абажур вахтерской лампочки.
— Скажите, дедушка, — тихо произнесла Вера-Орнелла. — Скажите, почему я здесь?
— На гения посмотреть пришла, — ответил Степаныч. — Угадал?
Она не возразила ему, тихонько поднялась с дивана и пошла к дверям.
— А что такое гений? — спросил у ночи вахтер. — Скольких я их здесь повидал! Злобные, ссохшиеся все от этой злобы, в тридцать пять пенсия, а потом к ним на могилы экскурсии водят!..
Вера не слышала Степаныча, шла по улице, да и вахтеру слушатель был ни к чему. Он запер за девицей дверь и еще с полчаса разговаривал с абажуром, потом спать лег, напившись липового чая…
Она села на лавочку в парке, и опять сознание ее отключилось, смешавшись с полночным туманом. Вышедшая луна была полна и способствовала необычной летаргии, которая продолжилась аж до самого утра.
Лицо Веры стало бело от морозной ночи, а ресницы закрытых глаз покрылись инеем. Она замерзала и, вероятно, умерла бы до срока, но в наступившем утре кто-то погладил ее по голове, словно ребенка, возвращая к жизни теплом ладони.
Она открыла глаза и увидела белокурого красавца с голубыми глазами.
Он стоял и молча смотрел на нее, отчего тепло вошло в ее тело — в живот, и даже стало жарко.
— Мы опаздываем!
Рядом с ним оказался человек восточного вида, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу.
— Репетиция, господин А., товарищ Михайлов! Опаздываем!..
Неожиданно девушка встрепенулась и отогретыми руками расстегнула сумочку, из которой достала пачку долларов и протянула молодому человеку.
— Возьмите! — Голос ее дрогнул, она старалась сдержать горячие слезы, но не могла.
Ахметзянов ничего не понимал, а оттого нервничал все больше.
— Берите деньги, и пошли! — скомандовал импресарио. — Нас симфонический оркестр ждет!
— Не только симфонический, но и Лидочка! — послышался знакомый голос тенора.
— Альберт Карлович! — воскликнул патологоанатом.
Владелец шаляпинского пальто оглядел собравшихся и только сейчас заметил Веру.
— И пилят наша здесь! — вскинул брови толстяк. — Оррррнелллла!!!
Студент Михайлов взял из рук девушки деньги и отдал Алику.
— Мы с вами в расчете.
— Друг мой, я вас не торопил! — Тенор упрятал пачку в бездонный карман музейного пальтища. — Видит Бог!..
— Идите, пожалуйста, в театр! — попросил студент Михайлов Ахметзянова и тенора.
— Как идите! — напрягся Ахметзянов. — А вы?
— Сегодня я не могу репетировать…
— Лидочка с ума сойдет! — отреагировал Карлович, впрочем, добродушно, наверное, представляя, как это будет выглядеть: Лидочкино с ума схождение…
— Пожалуйста, оставьте меня. Скажите, что у меня внезапно открылись важные дела… Или что хотите!..
— Я вас не понимаю! — не унимался патологоанатом. — У нас обязательства, в конце концов! Штрафные санкции!..
— Отстаньте от них, — прошептал Алик в самое ухо импресарио. — Я все улажу…
Все-таки он был добрым человеком, этот Карлович. Как и большинство полных и талантливых людей, он мог быть утром королевски великодушен, а вечером по-плебейски злобен. Но по существу добр. Сейчас было утро, и Алик под руку уволок Ахметзянова в сторону театра, оставив молодого человека и девушку одних.
Они поднялись и пошли, неторопливо, ничего не говоря друг другу, пока не оказались возле Вериного дома. Поднялись по выщербленным ступеням…
Рыжей подруге преподавали сегодня, что такое гипоталамус и каковы его функции, а Вера сидела в ванне под струями горячего душа, подтянув колени к груди, и смотрела на него неотрывно, как и он — вглядывался в нее своими небесами глаз.
Он — красив, думала она тягуче, волосы его прекрасны… Белые кудри лежат на черном свитере… Он не может быть олигофреном…
Струи воды согревали плечи, стекали по волосам, успокаивая тело, и ей захотелось заснуть прямо здесь, в коммунальной ванне…
Она закрыла глаза и уже не принадлежала себе, сознание окончательно растянулось, когда он отключил краны, вытащил ее из воды, обернул китайским шелком, отнес в комнату и положил в постель…
Прошли часы.
Она спала, свернувшись, словно дитя, а он сидел все это время недвижимо и смотрел куда-то в пространство.
А потом она проснулась.
— Ты помнишь меня? — спросила.
— Да, — ответил он не сразу, как будто ему сначала надо было вернуться откуда-то.
— Я — Вера… А тебя как зовут?
— Студент Михайлов…
— Имя?
Он несколько замялся.
— Дело в том, что у меня память отсутствует… Называйте меня студент Михайлов…
За ребрами девушки затрепыхалось сердце, и она вдруг спросила:
— Вы — олигофрен?
Тут с ним произошли перемены.
Он вдруг начал тараторить, что ничего не помнит, что ничего не знает! Не помнит имени девушки, как здесь оказался, не разумеет!.. Из глаз его хлынули слезы, и Вера, сострадая невероятно, выскочила из постели, бросилась к нему, обняла за шею и шептала в ухо что-то ласковое и теплое, пока он не успокоился, пока на лицо его не вернулась прежняя бледность, а язык не перестал рождать больные слова.
Так они сидели долго, оба молча, пока он вдруг не сказал:
— Тебя зовут Вера. Твои родители умерли, и у тебя была ранена нога…
— Откуда ты знаешь?!!
Она отпрянула от него, словно ожглась голым телом о его грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71