В журнале имелась и фотография этого советского художника — ну вылитый бомжара, который как-то появился собственной персоной в сто пятьдесят третьем с картонкой, на которой была намалевана голая девка с длинными руками, да еще с сиськами не на месте.
Бомжара за картонку просил бутылку водки, но над ним и над его работой ржали всем коллективом. Смеялась и Зюкина, пока что-то не стрельнуло в мозгу. Зоя попыталась лицом изобразить мадонну и, заморозив его таковым, проплыла до прилавка.
— Водку дать не могу… Только портвейн…
— Ага, — немедленно согласился Вова, так как его плоть уже два дня сохла без спиртного.
Они поменялись, алкаш торопливо ушел, а трудовой коллектив изумленно взирал на продавщицу Зюкину, слывшую в товариществе особой жадной до невозможности. Никак Зойка мозгами тронулась, или в Бога поверила, решили.
А Зюкина с трудом дождалась обеденного перерыва и рванула беговой лошадью до дома. Два часа перерывала антресоль со старыми газетами и журналами, пока не отыскала «Югославию», в которой рассказывалось мимоходом о Владимире Рыбакове.
— Одно лицо!
Большое сердце Зюкиной громко застучало, и лишь одно смутило женщину. В журнале писали, что художник умер, но Зоя справедливо рассудила, что югославы ни хрена не знают, рожу-то «покойника» она лицезрела в одиннадцать ноль-ноль!
С того утра Вова приходил к Зое почти каждый день, а продавщица точнехонько знала, что заработала на алкоголике много сотен тысяч долларов, которых хватит на приличную жизнь в США, в романтичном местечке Брайтон Бич, где русские восстановили, по слухам, дореволюционную жизнь.
Единственное, чего ждала Зюкина — это настоящей смерти художника, дабы можно было, наконец, оставить существование продавщицы винного и купить себе вожделенную визу на континент бывшего врага СССР.
Но Вова не умирал, наверное, просто не знал, что люди иногда умирают, и продолжал регулярно наведываться в сто пятьдесят третий для совершения товарообмена.
Усовестившиеся коллеги Зои Зюкиной предложили от всего сердца участие и благотворительности, но Ивановна наотрез отказалась, вскричала, что это только ее крест, а они пусть сами себе ношу находят!
— Ишь, спохватились!
Коллектив винного так и поступил. Всем трудовым составом стали посещать близлежащую церковь, где передавали батюшке Амвросию денежные части своего достатка на сирых и убогих.
Батюшка, чья церковь постепенно преображалась за счет группы благодетелей, непрестанно молился за человеческую щедрость, а в частности — за добрых людей из винного магазина.
Что самое интересное — у всех сотрудников, принимающих участие в богоугодном деле, потихонечку стали налаживаться какие-то не лучшие аспекты их жизни. У товароведки Даши миома рассосалась, у директора вдруг закрыли уголовное дело, на него заведенное, кто-то телевизор в лото выиграл, о котором мечтал, и еще много всяких разностей совершилось…
Только Зойка Зюкина, несмотря на то, что первой к Господу пришла, злела на глазах, не в силах ждать, когда художник, наконец, издохнет. Худела, словно сало на сковороде таяло, и задумывала нехорошее.
Она не могла просто уехать на Брайтон Бич, чтобы бесценные картинки покупали сослуживцы-идиоты, уворовывая ее капитал, а потому мучилась миллионершей за грязным прилавком, придумывая план смертоубийства алкоголика Рыбакова, прихотью Запада определенного в русские гении.
А Вове было совсем плохо! По прогнозам Гидрометцентра, вещающего из радиоточки в соседской квартире, лето ожидалось затяжным, а осень, наоборот, предвиделась скоротечная и гнилая.
Осенние листья, которые Вова так любил, совершенно засохли и постепенно превращались в труху. А ему не хватало запаха осени, как наркоману понюхать, и даже водка, которая стала составной частью его крови, требовалась не так пожарно, как свежий осенний листочек с легким запахом увядания.
Что только Вова не пробовал делать! Он даже пускал струйку воды в ванную, наполненную на треть засохшей листвой. Листья начинали преть, это, конечно, было чуть похоже на увядание, но скорее пахло обычным перегноем. Рыбаков отчаянно страдал и доставал из своего детского мешка НЗ — несколько листиков, которые сохраняли свежесть осени, как будто только утром сорванные с черенков первым осенним ветерком. Он осторожно брал листья на трясущиеся ладони и укладывал на них лицо со своим сизым носом, который втягивал необходимые молекулы, посылая их в самую душу.
После вскрытия мешка с НЗ к Вове обычно ночью являлся бородатый мужик и кричал в окно жалобно:
— Володька! Отдай мешок!
Но Рыбаков мешка не отдавал, привыкнув к мистическому мужику, как к себе самому, и только отвечал:
— Не могу, товарищ! Мешок мой!
— Да как же! — почти плакал бородатый. — Я его в траве забыл, отлучившись по нужде. Там еще краски были!..
— Что упало, то пропало! — резонно отвечал Вова и шел спать в ванную, зарываясь в осенние листья, подальше от навязчивого старика.
Засыпая, он думал, что старый, потертый, латаный-перелатанный мешок — волшебный, что все, что есть в Вове, появилось именно из него. Наверное, вся жизнь вокруг из мешка выстроилась, весь мир с его временами года. Отдаст Рыбаков мешок — и все пропадет во тьме, как свет в комнате выключат!
При таких мыслях он обычно быстро засыпал, и снилась ему осенняя пора со своим золотом зрелости. Так стареющий человек, которому все обрыдло на веку, вдруг возгорается взглядом неизвестно отчего, несколько времени прыгает по земле молодым и счастливым, а потом быстро умирает.
Так и с осенью. Воспламенится буйством красок, просияет внутренним светом, а потом в ночь одну — мертво все, зима…
Иногда Вове снились дворники — враги осени. Они начинали мести на бульварах и в парках самый цвет, сооружая из него огромные кучи, которые безжалостно поджигали, не понимая, что цвет не горит, как и живая плоть, только дым сладковатый тянется к небесам, как из трубы крематория.
А они только полетели, первый раз, с обломившихся черенков, кружась в радостном полете, ввинчиваясь в воздух, ускоряясь, плавно парящие, всяческие субъекты, как и весь человеческий род. Если бы не огненные кучи, листья, как летучие змеи, еще взлетали бы многажды, поднимаемые резвыми ветрами. А потом уже тяжелые дожди, снег…
Вова всегда старался опередить дворников, карауля первые лучи солнца. Когда начинало сыпать красками, он радовался, как маленький ребенок, собирая урожай кленовых, березовых, осиновых в свой мешок детства и перетаскивал добычу в свою квартирку, где сортировал частями по полкам, в шкаф, ванную, всовывал листочки даже в ботинки, вместо стелек.
Когда Вова простужался, или болело у него что, то опять же листья спасали плоть, приложенные к нужным местам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63