— С таким счастьем — и на свободе. Ну что, птицы счастья завтрашнего дня? Почему прекращены работы?
— Работы закончены, товарищ командир. — Инженер встал, и следом поднялись остальные. Революционный военный совет, блюдя достоинство, поднялся не то чтобы нехотя, но с затяжкой: хотим — встаем, а можем и вообще не вставать, навставались, хоре.
— Старший механик!
— Работу принял, Николай Павлович. Все в порядке. Товарищи поработали на совесть.
— Всех благодарю за службу и работу, — резюмировал Колчак. — А теперь, как говорится, на свободу с чистой совестью. На совесть заработанные деньги вы получите на своем заводе. Директору заплачено наличными.
— У графа получишь, — угрюмо проговорил один из пацанов.
— Для нас честь ремонтировать «Аврору» бесплатно, — объявил инженер, — товарищ командир.
— Я не товарищ, а господин. И не командир, а старший помощник, — непроницаемо отозвался Колчак. — Сейчас, господа, прошу всех наверх. Флаг пока возьмите с собой.
Не совсем понимая ситуацию и стараясь вникнуть в столь мгновенное ее изменение, коммунисты двинулись к дверям.
— Вообще-то мы не договорили, Николай Павлович, — сказал Шурка.
— Обращаться потрудитесь по уставу, старшина второй статьи. Потом договорите. Нет, вот к этому трапу, пожалуйста…
— Мы давно ждали, когда вы пойдете на Москву, товарищи! Мы знали, что это должно произойти!
— Вот и отлично.
На палубе Колчак отпустил внутренний ограничитель и загремел:
— Вахтенные!!! Проводить гостей с корабля! Боцман! Базар на палубе!!! Повторится — повешу!
Несколько ошарашенные и сбитые с толку такими проводами, делегаты партийной организации кучкой спустились на причал. Они не учли одного — застарелой ненависти офицеров к любым политработникам и партсобраниям.
— Пр-риготовиться к отходу! Старшине второй статьи Бубнову — сутки ареста! Снять ремень и в трюм мерзавца!
Оплеванные коммунисты развернули митинг на стенке.
Возвращавшийся Ольховский со свернутым в трубочку листом вежливо с ними поздоровался, подозрительно взглянул на знамя и поднялся на корабль.
— Товарищи! Мы выполнили свой рабочий долг — вы можете продолжать ваш исторический рейс!
— Вам надо бороться с несознательностью и угнетением некоторых офицеров, товарищи!
— Я тебе покажу угнетение офицеров! — не выдержал Колчак и приласкал наган в кармане плаща. — Я тебе покажу семнадцатый год! — И напоказ переложил наган из правого кармана в левый. — Своей рукой шлепну… в самую патоку. (Ну и слова у меня, подумал он со злой смешинкой. Откуда что выскакивает.)
Вылезший вместе с матросами наверх Груня обнажил маузер и теперь растерянно поводил опущенным стволом, не зная, на кого его направить.
— Отберите у придурка ствол! Еще у него маузер увижу — руки оборву!
Груню мягко обезоружили и пихнули вниз:
— Вали от греха подальше.
— Отдать кормовой!
С причала раздалось:
— Вставай, проклятьем заклейменный!..
— Не дождетесь! Импотенты! Отдать носовой! Радист — музыку на отход: погромче!
— Весь мир насилья мы разрушим!..
— Бели вы совсем устали — сели-встали!!! сели-встали!!! — оглушила трансляция: маркони научился понимать музыкальные потребности начальства.
— Мы наш, мы новый мир построим… — слабо доносилось с берега.
— Соблюдайте правила движе-ни-я!!! — трубно крыли рупора.
Музыкально-идеологическая дискуссия возбудила незатейливое ржание команды. Битву за умы можно было считать выигранной.
— Лоц-ман! Где твое место на отходе?! старый болтун… В рубку его!
И, убедившись, что Ольховский на мостике, Колчак прислушался к сердцу, споткнулся о комингс и направил шаги в медизолятор: пить бром и валерьянку.
Заполировав их стопкой спирта, отмякнув и успокоившись, он сказал доктору:
— Чем дальше, тем больше из всех деталей туалета на людях мне нравится пеньковый галстук. Нет? Коммунизм хорош как Раскольников с топором — капитализм пугать. Нет хуже царя, чем вчерашний раб. Коммунизм прекрасен, но только в угнетенном состоянии. Идеалу положено оставаться идеалом.
— Николай Павлович, — с предельной мягкостью возразил Оленев, — я боюсь, что вы неправы минимум четырежды.
— Это как?
— Во-первых, вы зря волнуетесь. Во-вторых, какая разница, что они говорят, главное — они нас отремонтировали как родные, быстро и качественно. В-третьих, ведь только благодаря им мы идем дальше. В-четвертых, и это главное, мы и они хотим, собственно, одного и того же.
— А Военно-медицинскую академию, как рассадник заразы и питомник бездельников, пора закрыть, — ответил Колчак. — «Хотят одного…» Все хотят одного — чтоб хорошо было. Молод ты еще, летеха, так вот запомни: если тебе кажется, что человек дурак, но хороший — то дураком он останется, а сволочью его сделает весь ход событий, вызванных его дуростью.
Он прислушался к собственной мудрости, остался доволен и подобрел. Выпил еще и добавил поучительно:
— Если бы эта шваль в семнадцатом году…
— Какая именно шваль, Николай Павлович?
— М-да. Все они шваль. Я имею сейчас в виду — если б эти козлы из Учредительного собрания не трясли трусливыми мудями, когда один наглый матрос с пятизарядкой сообщил им, что караул, видите ли, устал… устал — так и пошел на хуй!!! — вместо того, чтобы расходиться, взяли бы в руки винтовки и сказали матросне, что пошли б они подальше, потому что Учредительное собрание от них устало! — так и сейчас все было бы в порядке. А так мне знаешь что снится? Прорубь мне снится! А над ней кто-то поет — прямо бельканто: «Гори, гори, моя звезда». И к чему бы это, доктор? Ненавижу!
18
Рыбинское водохранилище шли как на пикнике: солнце и голубизна. Рейсовый «метеор» пронесся вдали, стоя на ленте летящей пены. Подобие бабьего лета наводило на мысли более о бабьем, нежели о лете.
Кренясь под треугольным парусом и шлепая днищем по волне, нахально и лихо обрезала нос «Авроре» типичная шаланда, полная серебристой рыбы. На голубом борту шаланды было выведено славянской вязью «Надя и Вера». В дополнение колорита на корме фасонный рыбачок в тельнике, заломив выцветшую капитанку, растягивал гармошку и пел, подражая бернесовским интонациям: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил».
— Я и не знал, что здесь столько рыбы, — сказал Ольховский.
— Можно порыбачить, — предложил Егорыч.
— Еще только не хватало.
Справа, на фоне сбегавших к воде дальних домишек Войетова, лавировали несколько «Летучих Голландцев». Одна из яхт, под полосатым черно-оранжевым, как георгиевская лента, дакроновым парусом, умело галсируя против ветра, вышла на курс крейсера и с тихим отчетливым шипением рассекаемой воды какое-то время пошла рядом. Три яхтсмена в красных бейсбольных кепках «Кока-кола» выпрямились в рост, держась за штаг, и заорали, тряся большими пальцами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Работы закончены, товарищ командир. — Инженер встал, и следом поднялись остальные. Революционный военный совет, блюдя достоинство, поднялся не то чтобы нехотя, но с затяжкой: хотим — встаем, а можем и вообще не вставать, навставались, хоре.
— Старший механик!
— Работу принял, Николай Павлович. Все в порядке. Товарищи поработали на совесть.
— Всех благодарю за службу и работу, — резюмировал Колчак. — А теперь, как говорится, на свободу с чистой совестью. На совесть заработанные деньги вы получите на своем заводе. Директору заплачено наличными.
— У графа получишь, — угрюмо проговорил один из пацанов.
— Для нас честь ремонтировать «Аврору» бесплатно, — объявил инженер, — товарищ командир.
— Я не товарищ, а господин. И не командир, а старший помощник, — непроницаемо отозвался Колчак. — Сейчас, господа, прошу всех наверх. Флаг пока возьмите с собой.
Не совсем понимая ситуацию и стараясь вникнуть в столь мгновенное ее изменение, коммунисты двинулись к дверям.
— Вообще-то мы не договорили, Николай Павлович, — сказал Шурка.
— Обращаться потрудитесь по уставу, старшина второй статьи. Потом договорите. Нет, вот к этому трапу, пожалуйста…
— Мы давно ждали, когда вы пойдете на Москву, товарищи! Мы знали, что это должно произойти!
— Вот и отлично.
На палубе Колчак отпустил внутренний ограничитель и загремел:
— Вахтенные!!! Проводить гостей с корабля! Боцман! Базар на палубе!!! Повторится — повешу!
Несколько ошарашенные и сбитые с толку такими проводами, делегаты партийной организации кучкой спустились на причал. Они не учли одного — застарелой ненависти офицеров к любым политработникам и партсобраниям.
— Пр-риготовиться к отходу! Старшине второй статьи Бубнову — сутки ареста! Снять ремень и в трюм мерзавца!
Оплеванные коммунисты развернули митинг на стенке.
Возвращавшийся Ольховский со свернутым в трубочку листом вежливо с ними поздоровался, подозрительно взглянул на знамя и поднялся на корабль.
— Товарищи! Мы выполнили свой рабочий долг — вы можете продолжать ваш исторический рейс!
— Вам надо бороться с несознательностью и угнетением некоторых офицеров, товарищи!
— Я тебе покажу угнетение офицеров! — не выдержал Колчак и приласкал наган в кармане плаща. — Я тебе покажу семнадцатый год! — И напоказ переложил наган из правого кармана в левый. — Своей рукой шлепну… в самую патоку. (Ну и слова у меня, подумал он со злой смешинкой. Откуда что выскакивает.)
Вылезший вместе с матросами наверх Груня обнажил маузер и теперь растерянно поводил опущенным стволом, не зная, на кого его направить.
— Отберите у придурка ствол! Еще у него маузер увижу — руки оборву!
Груню мягко обезоружили и пихнули вниз:
— Вали от греха подальше.
— Отдать кормовой!
С причала раздалось:
— Вставай, проклятьем заклейменный!..
— Не дождетесь! Импотенты! Отдать носовой! Радист — музыку на отход: погромче!
— Весь мир насилья мы разрушим!..
— Бели вы совсем устали — сели-встали!!! сели-встали!!! — оглушила трансляция: маркони научился понимать музыкальные потребности начальства.
— Мы наш, мы новый мир построим… — слабо доносилось с берега.
— Соблюдайте правила движе-ни-я!!! — трубно крыли рупора.
Музыкально-идеологическая дискуссия возбудила незатейливое ржание команды. Битву за умы можно было считать выигранной.
— Лоц-ман! Где твое место на отходе?! старый болтун… В рубку его!
И, убедившись, что Ольховский на мостике, Колчак прислушался к сердцу, споткнулся о комингс и направил шаги в медизолятор: пить бром и валерьянку.
Заполировав их стопкой спирта, отмякнув и успокоившись, он сказал доктору:
— Чем дальше, тем больше из всех деталей туалета на людях мне нравится пеньковый галстук. Нет? Коммунизм хорош как Раскольников с топором — капитализм пугать. Нет хуже царя, чем вчерашний раб. Коммунизм прекрасен, но только в угнетенном состоянии. Идеалу положено оставаться идеалом.
— Николай Павлович, — с предельной мягкостью возразил Оленев, — я боюсь, что вы неправы минимум четырежды.
— Это как?
— Во-первых, вы зря волнуетесь. Во-вторых, какая разница, что они говорят, главное — они нас отремонтировали как родные, быстро и качественно. В-третьих, ведь только благодаря им мы идем дальше. В-четвертых, и это главное, мы и они хотим, собственно, одного и того же.
— А Военно-медицинскую академию, как рассадник заразы и питомник бездельников, пора закрыть, — ответил Колчак. — «Хотят одного…» Все хотят одного — чтоб хорошо было. Молод ты еще, летеха, так вот запомни: если тебе кажется, что человек дурак, но хороший — то дураком он останется, а сволочью его сделает весь ход событий, вызванных его дуростью.
Он прислушался к собственной мудрости, остался доволен и подобрел. Выпил еще и добавил поучительно:
— Если бы эта шваль в семнадцатом году…
— Какая именно шваль, Николай Павлович?
— М-да. Все они шваль. Я имею сейчас в виду — если б эти козлы из Учредительного собрания не трясли трусливыми мудями, когда один наглый матрос с пятизарядкой сообщил им, что караул, видите ли, устал… устал — так и пошел на хуй!!! — вместо того, чтобы расходиться, взяли бы в руки винтовки и сказали матросне, что пошли б они подальше, потому что Учредительное собрание от них устало! — так и сейчас все было бы в порядке. А так мне знаешь что снится? Прорубь мне снится! А над ней кто-то поет — прямо бельканто: «Гори, гори, моя звезда». И к чему бы это, доктор? Ненавижу!
18
Рыбинское водохранилище шли как на пикнике: солнце и голубизна. Рейсовый «метеор» пронесся вдали, стоя на ленте летящей пены. Подобие бабьего лета наводило на мысли более о бабьем, нежели о лете.
Кренясь под треугольным парусом и шлепая днищем по волне, нахально и лихо обрезала нос «Авроре» типичная шаланда, полная серебристой рыбы. На голубом борту шаланды было выведено славянской вязью «Надя и Вера». В дополнение колорита на корме фасонный рыбачок в тельнике, заломив выцветшую капитанку, растягивал гармошку и пел, подражая бернесовским интонациям: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил».
— Я и не знал, что здесь столько рыбы, — сказал Ольховский.
— Можно порыбачить, — предложил Егорыч.
— Еще только не хватало.
Справа, на фоне сбегавших к воде дальних домишек Войетова, лавировали несколько «Летучих Голландцев». Одна из яхт, под полосатым черно-оранжевым, как георгиевская лента, дакроновым парусом, умело галсируя против ветра, вышла на курс крейсера и с тихим отчетливым шипением рассекаемой воды какое-то время пошла рядом. Три яхтсмена в красных бейсбольных кепках «Кока-кола» выпрямились в рост, держась за штаг, и заорали, тряся большими пальцами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107